Всю ночь в городе чувствовалось глухое оживление, а наутро снова появились серые и черные плащи, патрули из вооруженных торговцев и шайки нищих.
Королева провела ночь в беседе с глазу на глаз с принцем Конде; его ввели к ней в полночь в молельню, откуда он вышел только около пяти часов утра.
В пять часов королева прошла в кабинет кардинала: она еще не ложилась, а кардинал уже встал.
Он писал ответ Кромвелю, так как прошло уже шесть дней из десяти, назначенных им Мордаунту.
«Что же, – думал он, – я заставлю его немного подождать. Но ведь господин Кромвель лучше других знает, что такое революция, и извинит меня».
Итак, он с удовольствием перечитывал первый параграф своего ответа, когда послышался тихий стук в дверь, соединявшую его кабинет с апартаментами королевы. Через эту дверь Анна Австрийская могла во всякое время приходить к нему. Кардинал встал и отпер дверь.
Королева была в домашнем платье, но она еще могла позволить себе быть небрежно одетой, ибо, подобно Диане де Пуатье и Нинон де Ланкло, долго сохраняла красоту. В это же утро она была особенно хороша, и глаза ее сияли от радости.
– Что случилось, ваше величество, – спросил нескольно обеспокоенный Мазарини, – у вас такой торжествующий и довольный вид?
– Да, Джулио, – ответила она, – я могу торжествовать, так как нашла средство раздавить эту гидру.
– Вы великий политик, моя королева, – сказал Мазарини. – Какое же вы нашли средство?
Он спрятал свое письмо, сунув его под другие бумаги.
– Они хотят отобрать у меня короля, вы знаете это? – сказала королева.
– Увы, да. А меня повесить.
– Они не получат короля.
– Значит, и меня не повесят, benone.[20 - Отлично (ит.).]
– Слушайте, я хочу уехать с вами и увезти с собой короля. Но я хочу, чтобы это событие, которое сразу изменит наше положение, произошло так, чтоб о нем знали только трое: вы, я и еще третье лицо.
– Кто же это третье лицо?
– Принц Конде.
– Значит, он приехал? Мне сказали правду!
– Да. Вчера вечером.
– И вы с ним уже виделись?
– Мы только что расстались.
– Он принимает участие в этом деле?
– Он дал мне этот совет.
– А Париж?
– Принц принудит его к сдаче голодом.
– Ваш проект великолепен. Но я вижу одно препятствие.
– Какое?
– Невозможность осуществить его.
– Пустые слова. Нет ничего невозможного.
– Да, в мечтах.
– Нет, на деле. Есть у нас деньги?
– Да, немного, – сказал Мазарини, боясь, чтобы Анна Австрийская не заставила его раскошелиться.
– Есть у нас войско?
– Пять или шесть тысяч человек.
– Хватит у нас мужества?
– Безусловно.
– Значит, дело нетрудное. О, понимаете ли вы, Джулио? Париж, этот ненавистный Париж, проснувшись без короля и королевы, увидит, что его перехитрили, что ему грозит осада и голод, что у него нет другой защиты, кроме его вздорного парламента и тощего, кривоногого коадъютора!
– Прекрасно, прекрасно, – произнес Мазарини, – я понимаю, какое это произведет действие, но не вижу средств привести ваш план в исполнение.
– Я найду средство.
– Вы знаете, что это означает? Междоусобная война, война ожесточенная и беспощадная!
– Да, да, война, – сказала Анна Австрийская, – и я хочу обратить этот мятежный город в пепел; я залью пожар кровью; я хочу, чтобы ужасающий пример заставил вечно помнить и преступление, и постигшую его кару. О, как я ненавижу Париж!
– Успокойтесь, Анна, что за кровожадность! Будьте осторожны; времена Малатесты и Каструччо Кастракани прошли. Вы добьетесь того, что вас обезглавят, прекрасная королева, а это будет жаль.
– Вы смеетесь?
– Ничуть не смеюсь. Война с целым народом опасна. Поглядите на своего брата Карла Первого: ему пришлось плохо, очень плохо.
– Да, но мы во Франции, и я испанка.
– Тем хуже, per Baccho,[21 - Черт возьми (ит.).] тем хуже; я предпочел бы, чтобы вы были француженкой, а я французом: тогда нас не так бы ненавидели.
– Во всяком случае, вы одобряете мой план?
– Да, если только его возможно осуществить.
– Конечно, возможно. Говорю вам: готовьтесь к отъезду!