Три мушкетера

Из числа важных городов, данных Генрихом VI гугенотам, оставался только Ла-Рошель. Следовало разрушить это последнее убежище кальвинистов, это опасное гнездо, в котором беспрерывно зарождались то внутренние возмущения, то внешние войны.

Недовольные испанцы, англичане, итальянцы искали приключений всех наций, люди разных сект сбегались при первом призыве под знамена протестантов и образовали обширное общество, отрасли которого распространялись по всем концам Европы.

Ла-Рошель приобрела еще большее значение, когда пали другие города кальвинистов, и была очагом раздоров и честолюбия. Притом гавань ее оставалась единственным прибрежным местом, через которое англичане имели свободный доступ во Францию и, заперев его для Англии, нашей вечной неприятельницы, кардинал довершил бы дело Иоанны д’Арк и герцога де Гиза.

Бассомпьер был в одно время и протестантом по убеждению, католиком по званию командора Ордена Св. Духа; немец по рождению и француз по сердцу. Он был начальником отдельного отряда при осаде Ла-Рошели, и говорил в присутствии многих других протестантских вельмож:

– Вы увидите, господа, что мы будем так глупы, что возьмем Ла-Рошель.

И Бассомпьер был прав: во время канонады острова Ре предвидел атаку Севенн; взятие Ла-Рошели было предисловием Нантского эдикта.

Но мы сказали, что вместе с обширными видами министра, принадлежащими истории, летописец обязан изложить и мелкие виды влюбленного человека и ревнивого соперника.

Ришелье, как всем известно, был влюблен в королеву; была ли эта любовь просто политическим расчетом или одною из тех глубоких страстей, какие Анна Австрийская внушала всем окружавшим ее, положительно неизвестно; но, во всяком случае, из предшедших событий этой истории видно, что Бокингем одержал над ним верх и в двух или трех случаях; особенно в деле о бриллиантовых наконечниках, жестоко одурачил его, благодаря преданности трех мушкетеров и храбрости д’Артаньяна.

Ришелье хотелось не только освободить Францию от неприятеля, но и отомстить сопернику. Он желал отомстить блистательно и вполне достойно человека, державшего в своих руках силы целого королевства.

Ришелье знал, что сражаясь с Англией, он сражался с Бокингемом, что торжествуя над Англией, он торжествовал над Бокингемом, наконец, что унижая Англию в глазах Европы, он унижал Бокингема в глазах королевы.

Бокингем, со своей стороны, ставя выше всего честь Англии, был руководим совершенно одинаковыми с кардиналом интересами; Бокингем также искал частного мщения; он ни под каким предлогом не мог возвратиться во Францию как посланник, и потому хотел войти туда победителем.

Из этого следует, что настоящая ставка партии, которую разыгрывали два могущественных королевства для прихоти двух влюбленных, была благосклонность Анны Австрийской.

Первые успехи были на стороне Бокингема; подошедши неожиданно к острову Ре с 90 кораблями и 20-ю тысячами войска, он напал врасплох на графа де Туорака, начальствовавшего над этим островом и после кровопролитного сражения, сделал высадку.

Скажем мимоходом, что в этом сражении погиб барон де Шанталь; он оставил после себя дочь сироту, полутора года. Эта маленькая девочка была впоследствии г-жа де Севинье.

Граф де Туорак отступил с гарнизоном в крепость Св. Мартина и оставил сотню людей в маленьком форте, называвшемся Ла-Пре.

Это происшествие ускорило решимость кардинала; между тем, как ни король, ни он еще не приняли начальства над осадой Ла-Рошели, которая была уже решена, он послал туда брата короля для предварительных распоряжений и велел стянуть туда все войска, которыми мог располагать. Друг наш д’Артаньян состоял в этом передовом отряде.

Король, как мы уже сказали, предполагал тотчас после заседания в парламенте ехать за войском, но, окончив его 23 июня, он почувствовал лихорадку; несмотря на то, он отправился; дорогой ему сделалось хуже, и он принужден был остановиться в Виллеруа.

Где останавливался король, останавливались и мушкетеры: поэтому д’Артаньян, служивший в гвардии, был на время разлучен с добрыми друзьями своими Атосом, Портосом и Арамисом; разлука эта была ему неприятна, и внушила бы еще больше беспокойства, если бы он знал, какими опасностями был окружен.

Без всяких приключений приехал он в лагерь, расположенный перед Ла-Рошелью, около десятого сентября 1627 года.

Все было в том же положении: герцог Бокингем и англичане, завладев островом, продолжали осаждать крепость Св. Мартина и форт Ла-Пре, но без успеха; враждебные действия против Ла-Рошели начались за два или три дня перед тем по поводу укрепления, построенного герцогом Ангулемским близ самого города.

Гвардейцы под командою Дезессара расположились во Францисканском монастыре.

Д’Артаньян, занятый мыслью поступить в мушкетеры, мало дружился со своими товарищами; он больше оставался один и предавался размышлениям.

Мысли его были не отрадны; с тех пор как он приехал в Париж, в продолжение двух лет он постоянно вмешивался в общественные дела; собственные же его дела не подвигались вперед, ни в отношении любовных интриг, ни в приобретении богатства.

Единственная женщина, которую он любил, была мадам Бонасьё; она исчезла, и он не мог узнать, что с ней сделалось.

Он, бедняк, сделался врагом кардинала, то есть человека, перед которым дрожали самые сильные люди королевства, начиная с короля.

Этот человек мог уничтожить его, но он этого не сделал. Прозорливому уму д’Артаньяна это снисхождение подавало надежду на лучшую будущность.

Притом он приобрел еще врага, хотя не такого опасного, по его мнению, но все-таки он сознавал инстинктивно, что нельзя им пренебрегать: этот враг была миледи.

Взамен всего этого он приобрел покровительство королевы, но покровительство ее в то время навлекало еще больше гонений, а она очень мало могла защитить от них: примером тому служат Шале и мадам Бонасьё.

Самый верный выигрыш его при этом состоял в бриллианте в пять или шесть тысяч ливров, который он носил на руке, хотя д’Артаньян и решился хранить этот бриллиант, чтобы при случае посредством его иметь доступ к королеве; но в настоящее время он имел не больше ценности как булыжники, валявшиеся под ногами его.

Д’Артаньян размышлял об этом, прогуливаясь один по красивой дороге, которая вела из лагеря в деревню Ангутен; в задумчивости он ушел дальше, чем предполагал, а день склонялся уже к вечеру, как вдруг при последних лучах солнца ему показалось, что вблизи за плетнем блеснуло дуло ружья.

Д’Артаньян имел зоркий глаз и быстрое соображение; он понял, что ружье не могло попасть туда само собой, и что человек, державший его, прятался за забором не с добрым намерением. Он решился бежать, но в то же время увидел за камнем по другой стороне дороги дуло другого ружья.

Очевидно, что была засада.

Д’Артаньян взглянул на первое ружье, и с некоторым беспокойством заметил, что оно опускалось по направлению к нему, но лишь только дуло ружья остановилось неподвижно, он бросился на землю. В то же время раздался выстрел, и он слышал, как пуля пролетела со свистом над его головой.

Нельзя было терять времени; д’Артаньян вскочил, и в ту же минуту пуля из другого ружья разбросала булыжник на том самом месте, где он лежал.

Д’Артаньян не любил храбриться без пользы как люди, которые ищут смерти для того чтоб о них сказали, что они не отступили ни на шаг; притом же д’Артаньян попал в западню, и храбрость была бы неуместна.

«Если будет третий выстрел, я погиб!», – думал он, и побежал со всех ног к лагерю. Гасконцы славятся легкостью на бегу; но как ни быстро было его бегство, однако первый выстреливший успел снова зарядить ружье и выстрелил так удачно, что пуля пробила шляпу д’Артаньяна и отбросила ее за десять шагов от него.

Так как у д’Артаньяна не было другой шляпы, то он на бегу поднял прежнюю, прибежал на квартиру, усталый и бледный, молча сел и задумался.

Можно было предполагать три различные причины этого происшествия.

Первая, и самая естественная, – засада со стороны жителей Ла-Рошели, которые не потеряли бы случая убить одного из гвардейцев его величества, потому что все-таки у них было бы одним врагом меньше, и сверх того у этого врага мог бы быть в кармане туго набитый кошелек.

Д’Артаньян взял шляпу, рассмотрел дыру, пробитую пулей, и покачал головой. Пуля была не ружейная, а из пищали; верность выстрела уже прежде навела его на мысль, что выстрел был сделан не из обыкновенного оружия; итак, засада была не военная, потому что пуля не калиберная.

Это могло быть следствием немилости кардинала. Еще в ту самую минуту, когда он заметил дуло ружья, он мысленно удивлялся великодушию кардинала в отношении к нему. Но кардинал редко прибегал к подобным средствам с людьми, которых мог уничтожить одним словом.

Это могло быть мщение миледи.

Это было всего вероятнее.

Он напрасно старался припомнить черты лица, или платье убийц; он убежал от них так быстро, что не успел ничего заметить.

«Ах! Добрые друзья мои, где вы? И как вы мне нужны!» – подумал д’Артаньян.

Д’Артаньян провел ночь очень дурно; три или четыре раза он вдруг просыпался; ему представлялось, что кто-то подходит к его кровати, чтоб убить его. Но ночь прошла без приключений.

Д’Артаньян не сомневался, что если убийцам не удалось достигнуть цели в первый раз, то попытка может повториться.

Он пробыл весь день дома, оправдываясь перед самим собою тем, что погода была ненастная.

На другой день в 9 часов ударили тревогу. Герцог Орлеанский объезжал посты. Гвардейцы выстроились, и д’Артаньян занял свое место между товарищами.

Герцог проехал по рядам; потом все старшие офицеры подошли к нему, между прочими и капитан гвардии Дезессар.