Богоборец

– О, суслик! – тут же отвлёкся он от неприятных мыслей. – В нору удрал. Вот бы его в руках подержать. С виду прямо красавец. Приручить бы его и на дембель с собой увезти: сестра бы порадовалась.

Гоша подбежал к норе и припал к лазу.

– Ничего не видно. Как бы его поймать? – не долго думая, он сунул в дыру автомат и нажал на курок.

Нора оказалась сквозной, в виде латинской буквы «U», и суслика выкинуло из второго отнорка метра на три в высоту.

– Вот он! Лови! – Гоша бросил АКМ и, как футбольный вратарь, грудью кинулся на грызуна. – Тьфу, черт! Я его, кажется, раздавил.

Игорь вытащил из-под себя бездыханное тельце. Из ушей и ноздрей зверька выступила кровь.

– Не обломится Иришке подарок…, – огорчился Гоша. – Что ж ты какой хлипкий?

– Его, похоже, выстрелом убило, он же, как пуля в стволе оказался, – рассудил я.

– Думаешь? … Ох, мразь! – Игорь отшвырнул суслика и стал лихорадочно отряхивать рукава.

– Ты чего?

– Блохи! Как из мешка посыпались. Господи боже, неужели на такой маленькой зверюшке, столько насекомых живёт?

4

– Рядовые, ко мне! – заорал Петруха. Из полыни опять торчали головы наших ребят, а Петров, уперев руки в бока, метал громы и молнии: мы не дошли до них всего метров сто.

– Смирно! – заорал прапор, едва мы приблизились. – Рядовой Дрягин!

– Я! – Гоша подобострастно вытаращил глаза

– Рядовой Павлов!

– Я!

– Объявляю вам: два наряда вне очереди!

– Служим Советскому Союзу! – заорал Гоша.

– Рядовой Павлов!

– Я!

– Как нужно отвечать? – Петруха с ненавистью посмотрел на Гошу.

– Хайль Гитлер? – с надеждой спросил я: безалаберная Гошина дурь заразила и меня.

Сержанты прыснули со смеху.

– Идиоты! Рядовой Киселёв! – прапор повернулся к Киселю. – Как нужно отвечать?

– Есть: два наряда вне очереди! – заорал салабон, напуганный Петрухиным криком и нашей дерзостью.

– Уроды! – Петруха закашлялся и харкнул в землю. Мокроты, кувыркнувшись по глине, покрылись мохнатой шубкой из пыли.

– О! Эта «фаланга» покрупнее прежней будет, – Гоша поманил Киселя. – Где коробок? Вот эту мамусе пошли.

– Да вы, …! – Петруха извергал матерщину, как треска икру. – Всё командиру доложу! Вольно! Занять оборону! – закончил он.

– Точно «стуканёт» командиру, – бормотал Игорь, устраиваясь на земле. – А меня начальник «губы» ненавидит… – вздохнул он.

– А что ты ему сделал? – я начал переживать за Гошу.

– Да он дурак какой-то! Чуть меня не расстрелял. Помнишь, – начал он, – мне командир в последний раз «сутки» объявил, а я целый месяц на «губе» просидел? Я напился там случайно за сутки-то. Вместе с часовым, который меня охранял: больше не с кем было. Так-то, сам знаешь, я бы ни за что с салагой пить не стал – одни неприятности из-за них! Такой же балбес, как Кисель. Вечером, как привели, начальник «губы» меня в камеру оприходовал и уже домой ушёл, я и говорю этому «щеглу» – часовому: «Дай закурить!». А он мне, мол, не положено, дымом пахнуть будет, начкар завоет и всё такое прочее. Был бы наш брат, старослужащий, он просто послал бы меня – и вся недолга! А этот – гниль так и сквозит! Тогда, говорю, веди меня во двор, пока ещё двери не закрыли. Ну, он и «потрясся», идиот, выгуливать меня. Если бы не он – всё хорошо было бы. Двор-то «губы», сам знаешь, с автопарком граничит. Ну, курю я и слышу: вроде, Андрюхи Виногурского голос! Я к забору, дырочку нашёл, и покричал его. Андрюшка обрадовался, привалился с той стороны к доскам: перегаром от него – так и прёт. Ребята с его автобата водку в «Военторг» возили и два ящика спёрли: уже облевались все, а водки всё ещё полно! Куда её девать – не знают. Всю её проблевать у них сил нет: четверо уже «плахами» лежат, а остальные на алкоголь смотреть не могут: глаза уже почти не открываются. А тут я, на их счастье! Они и давай мне под забор бутылки совать. Насовали двенадцать с половиной штук – мне уж и девать их некуда: во всех карманах пузыри торчат и в руках охапка. А этот часовой, дурачина, помочь не хочет, говорит, мол, оружие у него и вообще он охранять меня должен, а не бутылки носить. Словом, насилу от Андрюхи отбился и под конвоем проследовал в помещение. Сам понимаешь, в камере из мебели – одни нары, да и те на день в стене запирают, всё это хозяйство спрятать некуда и значит, к утру всё оприходовать придется. Расставил вдоль стены пузыри и думаю: с чего начать? Полбутылки сначала допить или наоборот, на конец её оставить?

Тут, на моё счастье, помощник начкара – сержант, с разводящим и новым караульным, идёт менять моего часового. Я их всех в камеру пригласил, предъявил батарею бутылок и предложил провести ночь в моём «номере» за дружеской беседой о жизни, о службе, узнать какими РВК призывались и прочие разные разности.

– Ты что, с ума сошёл? – перебил я. – А как же начальник караула? Он что, не хватился помощника и разводящего? А говорил ещё, что пил с одним часовым?

– Да не перебивай! В том-то и дело, – продолжал Игорь. – что начкаром с ними заступил летёха, а у него жена и он её ревнует. Вот он, летёха-то, и свалил супругу выслеживать, а в карауле сержант остался за старшего. Ребята уж к этому привыкли, не в первый раз с этим лейтенантом в караул ходили и знали, что раньше семи утра летёха не появится. А вот посидеть со мной сержантик не может: у него в карауле под началом девять душ и он за ними смотреть должен. Дал я им на всех по бутылке и они умчались. От радости даже моего салагу поменять забыли. Хотя, – призадумался Гоша, – его всё равно бы менять не стали – он один в карауле «молодой» был: по любому ему всю ночь куковать. Они его просто проверить зашли – вдруг уже повесился?

– Ты лучше бы арестантам водку отдал. Зачем же караул-то спаивать? – спросил Кисель.

– Да что ты лезешь? – возмутился Гоша. – Что я виноват, по-твоему, что на десять тысяч личного состава я один, на тот момент, арестованным оказался? – Игорь обиженно засопел.

– Ну вот, стало быть: – продолжал он. – осталось у меня две с половиной бутылки – уже легче! Но одному-то пить, всё равно, в «ломы». Эй, говорю, воин, поди сюда!

Ну, посидели, попили, а ему, лоботрясу, и рассказать-то мне нечего: этот караул – первое событие в его жизни после окончания детского сада. Попели с ним немного и только собрались ему автомат во дворе пристрелять – он блевать начал. «Опарафинил» всю камеру! А на улице-то уже давно светло стало: утро. Думаю, скоро начальник караула придёт, а следом и начальник «губы» объявится: времени в обрез, а этому дурню ещё полы помыть надо и в себя прийти. Сам-то я себя хорошо чувствовал, даже жалеть стал, что много водки в караул отправил. Пошёл в туалет, воды набрать. Вышел в коридор, дверь в камеру прикрыл на замок…

– А на замок-то зачем? Побоялся, что часовой от тебя удерёт? – влез Кисель.

– Шура, дай ему свой ремень, – отвлёкся Гоша. – Иди за дорогой наблюдай и пряху почисти: нечего встревать, когда «дедушка» говорит.

– Дверь на замок запер, – продолжил Игорь, – потому, что вдруг зайдёт кто? А у нас бардачина – дверь в камеру настежь! Это ж – трибунал! – пояснил любитель порядка. – Зашёл в туалет, воду в ведро набираю, другой рукой автомат на плече придерживаю, (он почему-то у меня оказался, хотели же его пристреливать идти). А этот придурок проблевался, ему, видать, полегче стало, он возьми, да заори: «Из-за острова на стрежень…", – Шаляпин хренов! Ну, думаю, сейчас я на него ведро воды вылью, он и орать перестанет, и очухается, и полы сразу мыть начнёт. Стал из туалета в коридор выходить, а там две ступеньки вниз. Меня качнуло немного, ведро из руки выскочило – блямс! Всё и разлилось на линолеум в коридоре. А я, представляешь, босиком. Слетел я со ступенек в эту лужу и как на коньках поехал. Там напротив туалета, через коридор, тамбурчик небольшой перед кабинетом начальника «губы». Вот меня через коридор в этот тамбур и прокатило. Я, пока летел, разглядеть успел, что возле моей камеры этот самый начальник-то «губы» и стоит. В глазок смотрит: кто, мол, там так выводит-старается, глотки не жалеет? Меня-то он тоже углядел: ещё бы такой грохот не заметить? А я, значит, так ловко в этом тупичке перед его дверью брякнулся, что только автомат в коридор торчит! Ни хрена себе, думаю: откуда этот урод в такую рань припёрся? Может, его летёха-начкар со своей любимой вспугнул? И, представляешь, этот лоботряс увидел, что на него АКаэМ из-за угла торчит, да и возомнил невесть что! Детский сад, ей богу! Где таких идиотов в армию набирают? Этот дебил выхватывает из кобуры «макара», ковбой недоделанный, и давай в мой тупичок палить! Ему, недоумку, пригрезилось, что я салагу-то разоружил и в бега собрался! Это я-то! Мне ж тогда всего четыре месяца до дембеля оставалось, скорее бы этот салабон от меня сбежал!

– Он в тебя попал? – опять влез Кисель.

– Шура, убери этого «щегла»! Вали отсюда! Тебе, что сказано было? Пряжку почистил? На и мою заодно. Всё, иди! – Гоша сунул Киселю свой ремень и толкнул его к дороге.

– Про что уж я говорил? А! – Гоша продолжил, – Ну вот, значит: я еле втолковал ему ситуацию, когда у него патроны кончились. Он только тогда мне верить начал, когда мы с ним в камеру зашли и он, дубина такая, узрел, что салага пьяный лежит. Тогда этот прапор, начальник-то «губы», и давай на меня орать: я тебя убить мог, и всё такое прочее. Я его успокаиваю как могу, мол, не расстраивайтесь, товарищ прапорщик, у вас так руки тряслись, что вы бы с двух шагов в сарай не попали, что я сильно переживал за него: как бы он себе ноги не отстрелил, пока пистолетом махал. А он только пуще разошёлся!… К вечеру на «губе» – яблоку упасть негде было: пол-автобата приволокли с Андрюшкой Виногурским во главе и весь караул в полном составе. А летёха-начкар опять «шланганул» – его не видно было. Снова, наверное, за женой следить отпросился: вот служба у офицеров – лафа! – Гоша на минуту примолк.

– Да, – вновь начал он, – с Андрюшкой-то в камере веселее стало, но знаешь, что я думаю? Не верно это: такие длинные наказания людям давать – получишь наряд вне очереди и пока его отбываешь, очень даже запросто ещё один, как минимум, схватишь! Постоянно со мной такая хренотень приключается. Я раз за время наряда ещё шесть нарядов получил от старшины, комбата и командира части. И с Андрюхой мы, как начали от начальника «губы» по суткам, да по трое хватать, так я через месяц насилу вырвался, а Виногурский, кажется, ещё до сих пор сидит.

5

Гоша замолчал, минут пять полежал, глядя в небо, и позвал Киселя: «Дай-ка автомат! Пойду «до ветру». Через некоторое время прозвучал приглушённый выстрел и следом Гошина матерщина. Петруха уже ни на что не реагировал.

– Что случилось? – разглядывал я расквашенную Гошину рожу.

– Нора глухая.