Ясновидец Пятаков

Её лицо оказалось совсем рядом, и Гаврик вопреки своему сознанию чуть подался вперёд и осторожно прикоснулся к её сухим и горячим губам такими же своими.

– Я руки не распускаю, – оправдался он еле слышно.

– Ещё бы… ты их распустил! – так же тихо ответила она и спросила: – А почему ты глаза не закрываешь, когда целуешься?

– Нравится на тебя смотреть…

Не закрывая глаз, она так же осторожно его поцеловала.

Всю следующую неделю Гаврик ходил как пьяный. На работе он думал о ней, снимая скобелем тонкий слой коры со ствола сосны и обнажая её светлое тело, а потом топором зарубая в нём чашки и пазы. Он погружал пальцы в свежую стружку и мял её. Пальцы слипались и пахли смолой, он плевал в ладони и скатывал смолу в маленькие пластичные шарики тёмного янтаря, прилеплял их к чистому дереву и видел родинки на Иркиных лопатках. Если на стволе попадался кап, он очищал его лезвием и лепил на него шарик побольше.

Каждый вечер они с Ирой встречались в Жоркиной квартирке, чтобы репетировать свадьбу, немного выпивали какого-нибудь вина, а иногда и не выпивали, и оставались до утра на диване жениха и невесты. Ира принесла постельное бельё, чтобы не смущать Жорку со Светой, а те улыбались и уходили не позднее десяти. Гаврик даже не задумывался, где ночует Жорик.

Ночи проходили без сна, без долгих разговоров и почти без мыслей, только на ощущениях. На впечатлениях, вызванных касаниями кожи, жаром ладоней и прохладой бёдер, усталостью припухших губ и испариной спины, запахом коричного печенья, терпкого тела и судорогами мышц живота. Иногда она плакала, но не отпускала его, а он пугался её всхлипываний, но не останавливался и продолжал двигаться.

Утром первой обычно уходила Ира, а Гаврик делал вид, что спит, и подглядывал, как она в одном белье на цыпочках бегает из ванной в комнату, натягивает джинсы или юбку, поочерёдно поправляет груди в чашках бюстгальтера и сушит феном волосы. Он понимал, что краем глаза она замечает слежку, и наслаждался тем, как она делает вид, что не замечает.

Полностью одевшись, застегнув босоножки и даже повесив сумочку на плечо, она подходила, садилась на край постели и целовала его в губы, а он просовывал руку и, несмотря на то что приходилось мять и задирать юбку, обхватывал её за бедро. Она вырывалась, говорила: «Всё! До вечера!» – и шла к дверям деловой походкой. В дверном проёме она останавливалась, чтобы поправить юбку, при этом изящно выгибала спину и приподнимала голень с оттянутым, как у балерины, носком, а потом, юморно и дерзко качнув задом, делала решительный шаг на площадку.

Вечером всё повторялось с растущим напряжением. Утром накануне свадьбы первым уходил Гаврик. Ира спала, не притворяясь и не подглядывая. Он наклонился и поцеловал её в висок.

– Ну Димочка, дай поспать! – сонно пробормотала она. – Мне в ночь дежурить…

Гаврик заметил, как Ира напряглась, проснувшись от собственных слов. Не дав ни ей, ни себе времени сообразить, он быстро вышел, сбежал по лестнице и выскочил из подъезда, как из проруби. Отдышался и пошёл в общежитие переодеться в костюм и явиться к Жорику, чтобы ехать выкупать невесту.

Как прошла свадьба, он не очень помнил. На Ирку не смотрел и не говорил с ней. В церкви, стоя с ней рядом, вместо запаха печенья с корицей вдыхал дым ладана, но священника не слушал и даже почти не слышал. В ресторане, после того как закончились поздравления и началось веселье, он быстро выпил несколько рюмок с отцом и тестем Жорика, передал через них жениху, что утром опоздает на второй день, и вышел на воздух.

На крыльце плакала высокая худая девица в жёлтом платье с сильно открытой спиной. Гаврик узнал её, это была старшая сестра невесты. Он даже вспомнил, что её зовут Марина. Светка говорила как-то, что она истеричка и ей не везёт на парней. Гаврик подошёл, вытащил из пачки две сигареты и протянул одну Марине. Та перестала вздрагивать и двумя пальцами взяла сигарету. Гаврик дал ей прикурить и закурил сам.

– Марина, поедемте со мной, я знаю много смешных историй и могу вас развеселить! – сказал Гаврик голосом Пятачка из мультфильма. – И руки я не распускаю.

– Вы крайне самонадеянны, Гарик! – ответила она в нос. – Именно поэтому я, пожалуй, и приму ваше предложение. Но руки не распускать!

– Да что вы, что вы! – Гаврик снял пиджак, накинул Марине на плечи и тихонько взял её за руку.

Они сели в такси и долго ездили по улицам и мостам в светлой мгле июньской ночи. Гаврик рассказывал Марине небылицы о своём детстве, о первой несчастной любви, о службе в армии и думал, что за последнюю неделю он уже второй раз в ударе. Наконец он назвал таксисту адрес и перевёл дух. Марина спала, закутавшись в его пиджак.

У Жоркиного подъезда такси остановилось, и он, выходя, увидел Ирку. Она сидела на скамейке в коротком синем платье с голыми плечами и мёрзла. Рядом лежала её сумочка, кофта и бумажный пакет из магазина. Гаврик застыл, пытаясь сообразить и принять решение.

– Гарик, куда ты? – донёсся из машины сиплый ото сна голос Марины. – Мы что, уже приехали?

– Шеф, держи! – Гаврик сунулся обратно в такси и протянул водителю купюры. – Выручи, отвези её назад. Я догоню. – И он захлопнул дверь.

Такси тронулось. Ирка встала со скамейки. Вытащила из пакета бутылку белого вина.

– Догонишь? – спокойно спросила она. – Ну, догоняй! А я-то, дура, с Димочкой рассорилась! Вот мне за это!

Она взяла бутылку за горлышко и легко, почти без брызг, разбила её о скамейку. В руке у неё осталась «розочка» с длинным лепестком.

– И мне, и тебе, и ему! – Ирка подняла левую руку и с каждым произнесённым словом стала сечь её острым обломком стекла. – И мне, и тебе, и ему! И ей заодно!

Она бросила горлышко на асфальт, села на скамейку и заплакала. Кровь, почти чёрная в сумерках, часто капала с пальцев бессильно опущенной руки. Преодолев первый испуг, Гаврик подбежал, наклонился, обхватил порезанную руку ладонью и сжал изо всей силы.

– Быстро! Пошла за мной! – крикнул он в лицо Ирке и потащил её в подъезд.

Она не сопротивлялась, стучала каблуками по лестнице вслед за ним и размазывала слёзы по лицу. Вбежав в квартиру, он посадил её в кресло и отлепил свои пальцы от порезов. Кровь уже почти перестала течь. Гаврик сдёрнул с расправленного дивана простыню и с треском оторвал от неё длинную полосу.

– Дай сюда, ну! – Он туго замотал ей руку и отошёл. – В травмпункт надо ехать.

Ирка сидела сгорбившись и здоровой рукой держала забинтованную, как куклу. С заплаканными глазами, растрёпанными кудрями и размазанной по лицу косметикой она вызывала у Гаврика жалость до боли и была страшно желанна.

– Только без тебя! – глухо проговорила она, встала и вышла в прихожую.

Оттуда позвонила. Гаврик расслышал только «приезжай за мной» и «тут недалеко», а потом она почти прокричала в трубку адрес и ушла в кухню. Встала у окна и стала смотреть в него не мигая. Гаврик стоял у окна в комнате. Через семь бесконечных минут к дому подъехал приземистый красный автомобиль, урчащий басом, и из него вылез брюнет в чёрной рубашке с подвёрнутыми рукавами и в светлых брюках. С виду он был на голову выше Гаврика и вдвое шире его в плечах.

Ира молча вышла и аккуратно прикрыла за собой двери. Из подъезда она выбежала, накинув на забинтованную руку кофточку. Брюнет усадил её справа на переднее сиденье, а сам сел за руль. Автомобиль уехал со двора, и стало совсем тихо.

Гаврик узнал потом, что Ира вышла за брюнета замуж и родила ему двух дочерей, Сашу и Настю. Он даже как-то раз видел её издалека с коляской, но не стал подходить. Зачем?

7

Ребята из нашей бригады каждый день навещали Алексея Алексеевича в больнице, но делали это строго по очереди, и не только из-за лени. Прозвище Чингисхан просто так, от впечатления фамилией, не дадут.

У нас в городке одно время ходили слухи, ничем, правда, не подтверждённые, что в прошлом веке где-то за Уралом была у него банда численностью с Золотую Орду. Вольно грабила она бескрайние сибирские просторы, собирала дань с купцов, пока не схлестнулась с милицейской ратью или, может быть, с другой ордой, ещё страшнее, например, с Голубой. Вся в битве полегла, а Чингисхана победившие враги сожгли на погребальном костре, сделанном из его загородного дома. Возможно, после этих событий прозвище Феникс подошло бы Алексею Алексеевичу больше, однако вслух его никто не произносил.

Как и когда он восстал из пепла в тихом нашем месте, никто не знает, только однажды в порту появилась новая бригада грузчиков в опрятных синих робах. Её бригадиру, человеку могучей стати и обходительного обращения, прячущему под культурной рыжеватой бородой некрасивые ожоги, быстро и без видимых конфликтов удалось занять лучшие пристани для своих людей. Не знаю, как другие, но лично я, Михаил Медвежонок, попал в бригаду благодаря своему поэтическому дару, а также тонкому эстетическому чувству Алексея Алексеевича. Вышло это так.

Инженерно-технические и дорожно-строительные войска, в просторечье «стройбат», из рядов которых я к тому времени недавно демобилизовался, при всём неоднозначном к ним отношении со стороны некоторых слоёв общества сумели-таки достойно подготовить меня к гражданской жизни. Только понял я это не сразу, поначалу взявшись не за то занятие.

Мне, как я уже сказал, ещё в школе хотелось стать артистом, художником или поэтом, но мой отец, Станислав Михайлович, всегда говорил на это:

– Вот придёшь из армии, дурь из тебя лишняя выветрится, и делай, что посчитаешь правильным! Хочешь – пой, а хочешь – куй!

О службе моей в вооружённых силах можно составить отдельный опус, но здесь я этим заниматься не стану. Скажу только, что стремления к прекрасному стройбат не смог у меня отбить, хотя и пытался. И вот, вернувшись, я начал искать себе творческое занятие.

Это оказалось нелегко. На художника нужно было ехать учиться, следовательно, обладать финансовой независимостью, которой я пока не имел. Стихи мои почему-то никуда не брали, а единст-венным делом, где я мог явить свой талант перевоплощения, оказалась работа зазывалой в кафе-баре «Горячий город». Бар этот находится в самом начале Порт-шоссе, главной улицы нашего городка, и считается сердцем его вечерней жизни.

Решающим фактором, убедившим меня принять предложение хозяина кафе, было наличие сразу нескольких костюмов, так сказать, рабочей спецодежды. Здесь был и костюм гамбургера, и стаканчика жареной картошки, и бутылки колы с красной шапкой-пробкой. В тот день, когда я встретил Чингисхана, я был хот-догом. А ещё мне разрешали читать свои стихи. Не всякие, естественно, а тематические. Возможно, кого-то из прохожих и настораживал высокий человек в странном костюме и очках с сильными линзами, декламирующий гастрономические четверостишия, но у большинства эта картина вызывала улыбку и некий интерес. Мне иногда и на чай давали.

Добавлю несколько слов об Алексее Алексеевиче и перейду к делу. Бригадир наш, хоть и железный человек, примерно раз в три месяца позволяет себе выходной. Утром он садится в свой старый, но всё ещё крепкий джип известной марки, уезжает за город и с сумасшедшей скоростью полдня гоняет на нём по бездорожью. Совершает какие-то немыслимые трюки, пуская внедорожник в управляемый занос на поворотах обледеневшего, раскисшего или пыльного просёлка. Потом возвращается в город, ставит его на мойку и ремонт, а сам идёт в кафе, ищет себе собеседника из посетителей и разговаривает с ним за бутылкой виски до тех пор, пока не потеряет интерес или самого собутыльника. После этого расплачивается, в изысканных выражениях благодарит визави и в случае необходимости отправляет его домой в такси. Затем уходит сам, ни разу не качнувшись.

В тот сухой осенний вечер на пути ему попался я. Я как раз произносил финальное четверостишие моего нового стихотворения на кулинарную тему и для пущего эффекта делал это с протяжными интонациями Иосифа Бродского:

–?Ну а больше всего я люблю винегрет,
В его вкусе таится какой-то секрет.
То солёный, то кислый, то сладкий…
Заходи и отведай, ребятки!

Алексей Алексеевич, в эту минуту проходивший мимо меня к дверям заведения, остановился и внимательно дослушал.