Христианин. Nil inultum remanebit. Часть первая. Предприниматель

– Да, я пошутил. Я сам большой, все понимаю. Сильны они, суки, как никто, – с горечью в голосе сказал Махурин. – Переть против них, все равно, что против ветра писать… Это– то и грустно. А самое поганое, что братва не желает объединяться против них. Уроды! Боятся! Говорю им, больным: в Москву надо, к солнцевским под крыло и от них работать. Не понимают. Глухари. Дебилы. Не ровен час, объявят войну, – перестреляют всех, как куропаток. Элементарно! А моя команда – одна – никакого интереса для солнцевских не представляет. Я слишком маленькая фигурка для них. Если бы со мной объединились еще пару хотя бы таких бригад, как моя, – о, тогда б другое дело было. Поэтому я предпринимаю необходимые меры безопасности на тот случай, если попытаются начать отстрел без ультиматума.

– То есть? Что значит – отстрел без ультиматума?

– А то и значит, Коля, что они сначала должны, я думаю, предложить нам лечь под них. У меня с ними вражды– то вроде никакой. А вот если откажусь, то могут запросто ментам подставить – с ментами у них дружба крепкая… А могут и замочить. Я, вообще– то, надеюсь, что до мочилова не дойдет. Утрясем как– нибудь.

– Сань, ты меня пугаешь. Ты говоришь так, как будто тебе уже был звонок. Я тебе говорю: бросай, завязывай, на хрен, со всем этим бандитским бизнесом. Брось все, мотнись ты куда– нибудь подальше от любимой родины. На время. Выправи документы на какого– нибудь, там, блин, Александра Владимировича Махурадзе, или стань гражданином, ну, какой– нибудь там, я не знаю, бананово– ананасовой республики. И пережди, пока волна пройдет. Пригнись.

– Нет, брат, я пока никуда не собираюсь. Но ты правильно рассуждаешь: если что, в России оставаться нельзя. Найдут. Свои связи подтянут, ментов подключат и найдут. Без базара. Дело времени.

– А как они ментов– то подключат, если за тобой, положим, ничего нет?

Махурин горько усмехнулся.

– Ты, вроде, и не с Луны упал, а вопросы задаешь!.. Да элементарно! Денег дадут, чтобы дело появилось уголовное, а когда появится – в федеральный розыск объявят. И найдут – или те, или другие. Хотя для того, кого ищут, разницы нет, кто найдет. Если менты найдут, то все равно передадут заказчикам.

– Интересно! – удивленно– задумчиво сказал Николай. – Если я не упал с Луны, то, насколько мне известно, дело, уголовное дело, возбуждает прокурор. Так?

– Ну, считай, что ты прав: почти всегда прокурор. Не будем впадать в подробности – прокурор, и точка. Коля, я понял, к чему ты клонишь. Ты хочешь спросить, как прокурор возбудит липовое уголовное дело? Да элементарно, Ватсон! Во– первых, прокурора могут развести вслепую – так, что будет подписывать все, что ни дадут. Во– вторых, прокуроры бывают разные: одни работают за зарплату, другие – за деньги. За хорошие деньги, Коля, работают некоторые прокуроры! Так вот такой прокурор возбудит тебе любое, я подчеркиваю, любое уголовное дело, будучи в курсе, что оно – липовое! Коля, я рассказываю тебе, как мне кажется, элементарные вещи! Уголовное дело иногда возбуждается вовсе не потому, что кто– то нарушил … некое общественное отношение, охраняемое уголовным законом.

– А почему?

– А потому, что это кому– то надо! Какому– то дяде – либо с деньгами, либо с положением и деньгами, либо с должностью, положением и деньгами. И цель возбуждения такого уголовного дела вовсе не раскрытие преступления и установление виновных, поскольку ни преступления, ни виновных нет, – другая цель. Надавить, запугать, вынудить, получить, поймать, отнять и т.д. и т.п. Понял? Ха! Целую лекцию тебе прочитал! Тоже и с передачей в нужные руки того, кого поймают менты по заказу бандитов. Человечка передадут, а дело потом приостановят. Это, Коля, дело техники!

– Слушай, если бы это рассказывал не ты, а кто– то другой, я не поверил бы.

Махурин с сожалением посмотрел на Николая и сокрушенно покачал головой.

– Коля, ты же умный парень. Ты воображение включи и вспомни, что ты живешь в революционной России. Не в пореформенной России, как нам тут все талдычат, а именно в революционной. Чувствуешь разницу: реформы и революция? Мы, Коля, свидетели и участники революционного скачка от социализма к капитализму. А нам тут – реформы, реформы. Какие, на хрен, реформы? Это, может, в Китае – реформы, а у нас – революция. В России не может быть реформ. В ней любые изменения проводятся только революционными методами. А сейчас у нас, я бы сказал, много революций: политическая, экономическая, сексуальная и криминальная – в том числе. А мне, ты знаешь, нравится этот революционный порядок в стране. Каждый сильный человек сам себе источник права: что хочет, то и делает. Вот как я, например. Так, что я пока никуда отсюда не собираюсь уезжать. Это пусть другие едут, а мне и здесь нормально. Так что, Коля, эту тему проехали. А проблемы с «мамонтами» и прочими – это временно. Всякая борьба когда– нибудь кончается: либо победой, либо поражением, и даже заключенный мир – это всегда чье– то поражение, а чья– то победа. Извини, разговорился я что– то. Вернемся к причине твоего визита ко мне. Ведь не просто же ты заехал. Информация нужна? Так, я повесил уши на гвоздь внимания. Говори.

– Сегодня днем, на заправке, я трех мужиков встретил. Похоже, бандиты, если судить по одежде. На «мерсе» были. Но один из них… как– то, знаешь, не похож, ну, не совсем похож на бандита, несмотря на одежду и на то, что был вместе с этими. Я его знаю. Я с ним в институте учился. Он мастер спорта по стрельбе, не помню только из чего. Но то, что мастер – это точно. Ты мне не можешь сказать, есть в братве мастер спорта по стрельбе?

Махурин усмехнулся.

– Говоришь, на бандита не похож? А кто же из настоящих бандитов похож на бандита?

– Не пойму что-то, куда ты клонишь?

– Да мне просто интересно стало твое объяснение, почему он на бандита не похож. Потому что с тобой учился в институте? – усмехнулся Махурин.

– Ну перестань, причем тут – кто с кем учился, – с обидой сказал Николай. – Сань, я о внешних признаках говорил, а не о чем- то другом.

– Правильно. Внешность – это у змей имеет значение. Это у них по внешности определяют «ху из ху». А у нас, – Махурин говорил все это медленно, задумчиво, словно пытался что-то вспомнить или что-то решить для себя. – У нас – по плодам их узнаете их. Бандит – это образ мышления и действия, Коля. – Махурин изменил темп речи и заговорил быстро и уверенно. – И я, кажется, знаю, о ком ты говоришь. Насколько мне известно, среди всей приокской братвы только один мастер по стрельбе есть. Дима Гусар. Главный мамонтовский киллер.

– Главный киллер? – удивленно спросил Николай.

– Да, главный киллер. А что ты удивляешься? Есть такая профессия – охота на человеков. И кем, по-твоему, может быть в братве мастер спорта по стрельбе? Простым быком?

– Не знаю, не знаю, – задумчиво произнес Николай. – А «Гусар» – это что, кличка?

Махурин утвердительно кивнул.

– Кличка у него по фамилии? – спросил Николай.

– Нет, фамилия у него другая. Фамилия у него…, – Махурин задумался, сдвинул брови к переносице и потер пальцем широкий лоб. – О! Фамилия у него, кажется, как у нашего главного кэгэбэшника – Серегин!

Николай, прищурившись, оценивающе оглядел Махурина. «Точно! Значит, я не обознался. Значит, это был Димка. Вот как, значит…», – сокрушенно сказал про себя Николай. Нет, он уже не удивился услышанному, удивление было тогда, на заправке. Он встал, прошелся по кабинету, подошел к окну и стал смотреть в окно.

– А почему – «Гусар»? – не оборачиваясь, спросил он, хотя как раз это ему было известно: «Гусаром» Димку кто– то прозвал из– за того, что ходил он, прижимая левую руку к туловищу, словно кавалерист, поддерживающий шашку, чтобы та не билась о пол и не мешала при ходьбе.

Махурин молча, с едва заметной улыбкой, наблюдал за ним. Потом, прерывая затянувшееся молчание, с усмешкой ответил:

– Не знаю. Может, смелый слишком. А у тебя что, снова вера в людей пошатнулась?

Николай повернулся к Махурину, посмотрел ему в глаза и, озадаченно и многозначительно покивав несколько раз головой, сказал:

– Вроде того.

– Понимаю, бывает, – развел руками Махурин. – Вера в людей – штука тонкая и простая, как щель под дверью: свет через нее проникает, но никогда всю комнату не освещает…

Николай еще раз прошелся по кабинету, а потом заговорил:

– Ты знаешь, Сань, я никогда бы и не предположил, что Димка станет бандитом и – не просто бандитом, а киллером. Понимаешь? Нет… Ты не поймешь, если я тебе не расскажу… одну историю…

– Я вообще-то понятливый. Но – все равно – расскажи! Люблю я всякие истории… о превращениях…

– Ты не ерничай, а послушай…

– Ну, слушаю…

– Так вот, я помню, когда наш курс был в колхозе на картошке, хозяйка, у которой мы жили, попросила нас убить кошку ее – она у нее цыплят подушила, как сейчас помню, пять штук. У хозяйки ружье было, от покойного хозяина осталось. Ну, она нам и говорит, вот, мол, берите ружье, патроны и убейте эту сволочь, а то всех передушит – цыплят, в смысле. Мы сразу к Димке – кому же, как не ему? А тот ни в какую – не буду и всё, не могу, я что, мол, убийца, что ли? И ведь среди нас так и не нашлось смельчака. А кошку какой-то деревенский мужик порешил. Варварским способом… Не хочу даже об этом вспоминать. Ты понимаешь? Он тогда кошку не смог убить, а сейчас… Что произошло, Сань? Я не понимаю… Как это объяснить? Ты знаешь, Сань, я перестал, наверное, что-то понимать в этой жизни…

Махурин, сначала слушавший Николая с блуждающей снисходительной улыбкой, неожиданно посерьезнел, нахмурился. После заданных Николаем вопросов в кабинете наступила тишина. Откинувшись в кресле, Махурин скрестил руки на груди и некоторое время озадаченно осматривал предметы на своем столе, смотрел в окно… Николай ждал. Он ждал, что скажет человек, бизнес которого основан на насилии и который сам, возможно, и не убивал, но мог отдавать своим людям такие приказы; он ждал, что скажет человек, который имеет два высших образования и который меньше чем три года назад, был вовсе никаким не бандитом, а законопослушным гражданином, юрисконсультом «Приокскуниверсалсбыта». А до этого, хотя и работал в милиции, успел заочно окончить приокский пединститут. Переход Махурина из общества нормальных граждан в бандитское сообщество, всегда казался Николаю следствием какой– то страшной, необъяснимой трансформации, непонятно почему случившейся с его приятелем. Николай был уверен, что Махурин, сознательно ставший бандитом, непременно должен был как-то оправдать себя и свой поступок; такой человек не мог не искать оправдание себе любимому, сделавшему своей профессией насилие над другими; он, безусловно, размышлял над этими вопросами и, очевидно, нашел, чем себя успокоить, иначе бы снова пошел работать юрисконсультом. Он должен был обязательно подобрать или самостоятельно сконструировать себе какой– нибудь интеллектуальный костыль и очень сильно поверить в него, в этот спасительный костыль, – иначе по дороге насилия и крови идти невозможно: совесть заела бы.

Наконец, Махурин, усмехнувшись, заговорил.

– Ну, то, что ты не можешь понять, что происходит вокруг, почему мы становимся другими, и откуда это другое берется в нас – это, как сам понимаешь, вопрос… объемный. Хотя, я тебе скажу, есть простое хрестоматийное объяснение происходящему и в нас и вокруг нас: времена меняются, и с ними меняемся мы. Я понимаю, что это не ответ, а, скорее, уход от ответа. А можно и по- другому сказать, что какие бы времена не наступали, мы не меняемся, мы все те же, что и тысячу лет назад. Нравы и понятия меняются, а мы – нет. Стимулов нет, поэтому и не меняемся.

– Не говори загадками. Поясни, – сказал Николай.

– А что – поясни? Я тоже не знаю, почему так происходит. Вот большевики семьдесят лет перевоспитывали народ, переделывали его, создавали какого– то новосапиенса, или, как говорили острословы, Homo sovetikus… И чего добились? Дарованная свобода показала, что получилось. А ни хрена у них не получилось! Точнее – задуманное не получилось! Хотели создать нового человека, а создали человекообразное существо с уродливой душой, звериными инстинктами и к тому же – безмозглое…

– Да ладно! Ты что такое говоришь-то, Сань? – растерянно сказал Николай, с удивлением глядя на друга.

– Я знаю, что говорю, – твердо сказал Махурин. – Теперь ты уж меня послушай, да?

– Хорошо-хорошо! Слушаю, – торопливо сказал Николай.

– Так вот, Коля, я смотрю на своих ребят и понимаю, что не в раз же они решили двинуть в бандиты. Нет, не враз, Коля, ох, не враз! Я присматривался к ним, прислушивался. И ты знаешь, к какому выводу пришел? Они и до своего решения были ими. Понимаешь? Они уже были ими! Понимаешь? Бандитами они были, Коля! То есть они были людьми, готовыми преступить запреты, которые установило воспитавшее их общество. Я когда в это въехал, то сразу понял, почему нас, братвы, столько много по стране. Врубаешься? Но до недавнего прошлого они – все! – были законопослушны. Это были потенциальные преступники, но до времени они были законопослушные. Почему законопослушные? А потому, что не было условий, в которых они могли бы своей законопослушностью пренебречь, сбросить ее с себя, как старую изношенную одежду, и быть в надежде, что за непослушание их никто не накажет. Но пришло время, когда они поняли, что над ними – никого. Некому их наказывать. Понимаешь? Они почуяли, как собаки почуяли это. Они обычные люди. А поскольку обычному человеку в силу его ограниченности свойственно путать надежду и уверенность, и менять их местами, то они так и сделали. Понимаешь? Теперь они, глядя на то, что происходит вокруг, почему-то крепко поверили, что над ними – никого и что никто и никогда их не накажет. Они же не знают, что всякая надежда похожа на молодую жену при старце. Это мы знаем, что надежда – штука неверная. Она допускает разные варианты развития событий. А уверенность никаких сомнений не допускает. Вот они и поменяли местами надежду и уверенность, а в нынешних условиях они вообще стали уверены, что никогда не будут наказаны. Понимаешь? И пошли в бандиты. Они были законопослушны не в силу своего воспитания, а просто потому, что она, эта послушность, поддерживалась в них внешними запретами. Ну, как бы это пояснить? Эти запреты, как не вкопанные в землю заборы. Они постоянно поддерживались, подпирались государством. Потом оно, наше родное государство, поддерживать своей силой эти запреты перестало. Почему? Потому что посчитало, что они, эти запреты, уже прочно вросли в сознание граждан. А может, потому, что какие- то доморощенные демократы-теоретики решили, что свободное общество само себя… отрегулирует. Накось – выкуси, отрегулирует оно! Вот тогда-то запреты и рухнули! А с ними рухнула и законопослушность граждан! И из законопослушных потенциальных преступников мы превратились в основной своей массе – просто в преступников. Забор– то упал! Все! Уже не надо лицемерить, прикидываться, что ты законопослушный… Черт знает что сделали коммунисты! Хотя… что тут скажешь? Любая западная идея в русском исполнении, будь то коммунизм или демократия, – это или вопиющее лицемерие властей, или тотальное воровство… Чему ж удивляться? Коля, ты не поверишь: ко тут мне молодые пацаны валом прут – возьми их в бандиты! И Гусар этот – он тоже не исключение. Только он играет за более сильную команду. И вообще, что касается его новой профессии, то ты напрасно его осуждаешь. Человек зарабатывает свой хлеб.