Земные пришельцы. Книга первая. Не выходя из дома

– Мы же занимаемся ерундой! Надо сообщить куда-то. Ведь люди гибнут. Раз они ищут контакт, значит надо помочь им осуществить его. На кой черт тогда мы нужны, если, найдя эти записи, валяем дурака! Для нас забава, а для них вопрос жизни и смерти.

– Молодец, Витя, ценю, – Леня театрально пожал ему руку. – Беда в том, дружище, что мы не знаем, где они и как помочь им осуществить этот контакт!…

– Так может, кто-то знает, может, их уже ищут!…

– Раз мы нашли записи, значит и людей этих уже давно нашли.

– Ты не можешь так утверждать.

– Не могу. Но даже если я и не прав, то один день роли не сыграет. Ты же не хочешь оказаться в дураках? Надо подумать еще.

Было заметно, что Лёнька чем-то встревожен. И вдруг он сказал:

– Извините меня, друзья, но я постараюсь оправдаться. Вчера на полу в классе я нашел несколько маленьких листочков…

– И ты молчал?!!

– Да ты, братец, подлец!..

Ребята взорвались, их лица раскраснелись, казалось, они готовы были наброситься на Леньку, и, в то же время, не могли скрыть крайней степени заинтересованности.

– Постойте! Дайте слово молвить, потом орать будете, убивать меня, что хотите… Я собирался сегодня же сказать вам о них, но не решался: а вдруг подумаете, что это я сам написал…

– Короче, что там написано, показывай…

– … а когда ты, Витёк, нашел и эти. Мне просто интересно стало, что вы предположите, тем более, у меня записи более поздние, как я понял. А для вас это все равно, что книгу с конца читать…

– Ну, все, прощаем, доставай, – не терпелось Витьку, который уже чуть не подпрыгивал от предвкушения.

Обрадованный быстрым прощением, Лёнька вынул из портфеля аккуратный пакетик, распечатал его и, сильно волнуясь, трясущимися руками осторожно достал несколько уже знакомых целеньких листочков, причем они были нераздельными, а скрепленными друг с другом, будто вырванные все разом из записной книжки.

Все это время «академики» прогуливались по парку, который располагался неподалеку от школы. Это было их традицией. Каждый день, выйдя из школы, они часа два еще не могли расстаться, шли в парк, и там обсуждали уйму всяких-разных интересных тем.

Для чтения они уселись на скамейку, укрытую тенью деревьев от солнца, которое не смотря на апрельские дни уже основательно припекало.

– Сейчас вам будет многое ясно, мужики, дело серьезное, – чуть ли не задыхаясь затараторил Лёнька пока друзья усаживались поудобнее. – Такое дело… Кошмар! С ума можно сойти…

Теперь уже он возглавлял парад, ему хотелось растянуть это удовольствие. Взяв Витькино зеркало в руки, он помедлил.

– И все-таки, давайте не будем читать книгу с конца. Я хочу пояснить вам, если вы кое-чего не поняли из того, что уже прочитали.

Ребята были не против посмаковать и растянуть удовольствие.

– Ну, поясни, если ты сам все понял, только вперед не забегай, – сказал Евгений.

– Так вот. Вы поняли, что означают эти цифры на сороковом листе, и эти эмоции Руководителя, которые уже по почерку можно увидеть?

– Это годы, месяцы и колебания каких-то величин, которые соответствуют этим годам. По-моему речь идет о колебаниях искривления пространства, а измеряются они в единицах «тэ-эс», – предположил Витёк.

– Все?

– Нет, не все, – решил добавить Евгений. – Руководитель с помощью какого-то счетчика искал, как он выразился, «окно» во времени с наименьшим диапазоном колебаний этой величины «тэ-эс», который, по-видимому, может выдержать человеческий организм. И самое главное – эта группа находится в будущем и хочет оттуда вернуться в настоящее!

– Вот тут ты, брат, промахнулся! – с удовольствием заключил Лёнька. – Может, они и из будущего, не буду забегать вперед, но вернуться хотят не в настоящее, точнее, не к нам, не в наше время! Потому что, на твоих же глазах он ищет это окно и СЛУЧАЙНО, я подчеркиваю – случайно, обнаруживает его по счастливому для нас совпадению именно в апреле 1974 года. Они ВЫНУЖДЕНЫ приземлиться, или как там это называется – материализоваться в наше время, так как именно оно каким-то образом обеспечивает вот это минимальное колебание величины «тэ-эс», которое может выдержать человек. Это, так сказать, аварийная посадка.

– Так они приземлились или нет? Как записки попали к нам? – в один голос спросили Витёк и Женька.

– А вот об этом мы сейчас и почитаем.

Стоял жаркий весенний день, один из последних дней апреля 1974 года.

Глава 4

Вихрем пронеслась по городу С. весть о существовании некой Н.С., проживающей здесь же, и вкратце содержание ее письма, отправленного в Москву.

Оказывается, еще месяц назад кто-то из крайне любопытных работников на Главном Почтамте при сортировке писем обнаружил на одном из конвертов адрес учреждения, занимающегося проблемами «летающих тарелок». Не каждый день попадались на глаза такие письма. Работник был молодой, писем таких никогда не встречал, а обнаруженное было к тому же довольно пухлым. Соблазн был настолько велик, что нерадивый товарищ вскрыл письмо, прочитал, опешил, снова запечатал конверт и отпустил с богом в Москву. Признаться в своем грехе он долго не решался, и даже можно сказать, не собирался, если бы не слухи о Шаре. Целый месяц он боролся с искушением поделиться с кем-нибудь и решил, в конце концов, что скрывать такую информацию дальше было бы нечестно, и кому-то под строжайшей тайной взболтнул на ушко… Этого оказалось достаточно, чтобы весть о письме и его содержании в мгновение ока облетела весь город, тем более почва была как никогда благодатная.

Бельского новая информация настигла в троллейбусе по пути в клинику. Какая-то дородная женщина громко повествовала своей подруге о письме и, улавливая, что пассажиры навостряют уши, будто невзначай все ближе подбираясь к оратору, великодушно «наращивала громкость». Слух о Шаре заметно объединял людей. А после того, как интерес случайных попутчиков возрос настолько, что скрыть его уже было невозможно, и кто-то робко попросил повторить, так как не все расслышал, то женщина, пока ехала, охотно пересказывала историю. Не раз и не два. Так что Бельский, придя на работу, уже знал ее наизусть.

Сюжет истории таков. Некая молодая особа, подписавшаяся инициалами Н.С. и не указавшая своего точного адреса, проснувшись ночью, увидела в квартире огромный шар величиной во всю комнату. Хотела закричать, но не смогла – «окоченела». Из шара вышли два чудовища, намазали бедняжке ногу черной краской, сняли отпечаток пальца и сообщили ей, что отныне она спасительница рода человеческого, что-то вроде Иисуса Христа, то бишь мессия, поскольку цивилизации грозит конец света. Потом для пущей убедительности продемонстрировали ей на шаре ее собственный палец, будто Спасительница должна запомнить его как свою визитную карточку, и на прощанье запретили ей до поры до времени болтать о том, что она мессия, и пригрозили, ироды, в случае ослушания расправиться с ее маленькой дочкой. Эта Н.С. конечно же их не послушалась и написала письмо в Москву, на всякий случай все же не указывая адреса. А в заключение женщина-рассказчица не постеснялась сказать (правда, уже шепотом, но так, чтобы слышали все), что сведения эти достоверны и получены от знакомого работника КГБ, так как любопытного почтаря «взяли» за распространения секретной информации и незаконное вскрытие письма. Последняя фраза произвела особое впечатление на слушателей, и женщина была явно удовлетворена эффектом.

Когда Бельский пришел на работу, он с порога был посвящен в эту же историю коллегами, по словам которых, о письме говорит уже весь город. «Быстро» – только и подумал Александр Григорьевич, как его тут же осенило. В голове мгновенно возник план, положивший конец томительному состоянию.

Если слух о шаре или письме является плодом чьего-то воспаленного воображения, то источник можно попытаться найти по горячим следам. Если же существуют и шар, и эта Н.С., то, найдя Н.С., можно рассчитывать на получение фактов. Больше руководствуясь первым умозаключением, он начал развивать свой план.

Слух – это очередь в магазине. Если строго последовательно спрашивать – кто за кем стоит, то можно найти и самого первого покупателя, и прилавок. Бывает так, что и товара нет, а очередь стоит. А ведь о том, что товара нет, знает, порой, только самый первый в очереди. Но в магазине люди умнее: чтобы не быть жертвой бесперспективного стояния в очереди, некоторые выходят из нее и идут к прилавку поинтересоваться, что дают и дают ли вообще. Но даже в магазине это не всегда помогает всей очереди в целом. Подводит – «эффект толпы» – куда все, туда и я. Со слухом же еще сложнее. К «прилавку» так просто не подойдешь. Информация расползается чаще всего «на ушко». «Очередь» громаднейшая с уймой ответвлений. «Эффект толпы» здесь торжествует как нигде. Порой спросишь: «откуда знаешь?», отвечают: «все говорят!» Скажешь, что ерунда, фактов, мол, нет, опять же ответят: «так ведь все говорят! Раз люди говорят, значит знают!..» Толпа приобретает непоколебимый авторитет, очень часто превосходящий авторитет официальных средств массовой информации.

Бельский прекрасно понимал, что в поисках источника слуха недолго заблудиться, но риск оправданный, тем более движим был Александр Григорьевич самыми гуманными соображениями – положить конец слуху, если он не несет под собой фактической основы, а в случае ее существования попытаться стать полезным официальным органам в разработке необходимых мероприятий.

Бельский сильно сомневался в искренности женщины-попутчицы в части ее последних слов об источнике сведений. Это сомнение было результатом его пристального наблюдения, как профессионала, за глазами, мимикой, интонациями рассказчицы. Кроме того, ни один из тех, от кого он в тот день услышал историю, ни слова не упомянул о задержании работника почты. Хотя на следующий же день такие слухи появились – ну, это уже понятно.

Александр начал с сотрудников кафедры и врачей. Выяснить, кто услышал о письме раньше всех, было нетрудно. Это была молоденькая, симпатичная Верочка, как все ее звали, врач-психиатр, проходившая интернатуру на базе их клиники. Она узнала о Н.С. накануне вечером и даже назвала точное время – 17.30., но признаваться, от кого, не хотела. На всякий случай Бельский отметил про себя еще одного врача – ассистента кафедры, респектабельного Сергея Михайловича, который стал обладателем информации чуть позже Верочки – около семи часов вечера. И сразу сказал, что сообщила ему об этом жена, придя с работы. Остальные узнали утром уже от них – Верочки и Сергея Михайловича.

В добавление ко всем прочим достоинствам Бельский был скромным человеком, и все же это не мешало ему сознавать свои коммуникативные способности, умение располагать к себе, и потому он твердо решил не отступать от Верочки. Им ни разу еще не приходилось беседовать лично. Раскалывать твердые и свежие орешки ему отнюдь не претило, а, скорее, было его профессиональным интересом и долгом, в данном случае – еще и гражданским.

* * *

На первом листе, как на обложке, стояла крупная цифра «3». Как поняли ребята, она, скорее всего, обозначала третью по счету записную книжку ее хозяина или, как они условно его называли, Руководителя. А по смыслу написанного в ней они поняли, что книжка эта последняя. Кроме титульного листа в ней было еще четыре, исписанных знакомым стремительным почерком справа налево. Нумерации листов не было.

«Я теряюсь в догадках. На табло: 182/27. Заниматься писаниной теряю интерес. Удивительно, что мы еще существуем. Нет никакого желания восстанавливать свои утраченные записи. Сумасшедший Лон, когда я уговаривал его загерметизировать меня в Кабине, неожиданно схватил с панели блокнот и стал рвать его в клочья. Я не смел к нему приблизиться. Он напоминал разъяренного зверя: рычал, плевался. Крики мои не действовали на него…

Ладно. Хорошо хоть, что не технический журнал стал объектом его ярости. Но самое ужасное началось дальше.

Когда он доконал мой второй блокнот, его обрывки он бросил на шлюз – я своими глазами видел, как они упали прямо на клапан. Успокоившегося Лона я уже без риска для себя вытолкал из Кабины на Площадку. И хотя герметизации не было, а блочное устройство с фильтрами было отключено, ни одного обрывка от блокнота я не нашёл!!! Ни листочка.

Это первое.

Второе. Вчера здесь дежурил Кисс. Он утверждает, что когда задремал, слышал сквозь сон детские голоса. Много голосов. Думал, что приснилось. Какое-то время он бодрствовал, пока снимал NB-грамму, затем снова задремал и опять слышал те же голоса, а проснувшись, был поражен, что голоса не исчезали еще несколько минут. Даже сообщает такие подробности, что уровень громкости их заметно колебался: то исчезал за порогом слуховой чувствительности, то возрастал. Но разобрать слова было невозможно – они звучали глухо, будто за стеной. Алк обследовал Кисса: говорит – норма.