Зона испытаний

– Если философского – согласен. Что делать?

– Чистить гальюны.

– Пардон, как?

– Ковшиком. Когда «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса», ты подъезжаешь на телеге с емкостью к тыльной стороне запланированного объекта и играючи ликвидируешь запущенное войной хозяйство! По-научному это называется ассенизацией. Некоторые поэты с гордостью причисляли себя к ассенизаторам!.. В переносном смысле.

– А в буквальном они не пробовала? – кисло спросил Костя.

– Ну… – развел руками «Сократ». – Если мы такие гордые кабальеро, носи свою шинель еще десять лет… А костюм тебе нужен? А белая рубашка у тебя есть?.. Не будь идиотом, посмотри на свои кирзовые сапоги и вспомни, что сказал император Тит Флавий Веспасиан?

– Что сказал этот тип насчет моих сапог?

– Деньги не пахнут, вот что он сказал!..

«В конце концов, император прав», – решил Костя.

Несмотря на раздобытые «Сократом» приставные усы, – для себя рыжие, Косте – черные, – поначалу, выезжая на расположенного за городом конюшенного двора на понурой кобыле, волокущей телегу с прикрытыми рогожей бочкой и черпаком, Карауш чувствовал себя так, будто голым выставлен на позорище. Но мало-помалу, если не привык, то притерпелся и даже перестал наклеивать усы: все те прохожие, мимо которых ему доводилось проезжать, ни разу не поинтересовались, с усами он или без усов. Они вообще не глядели в его сторону.

А платили действительно хорошо, в особенности – владельцы частных домов «Шанхая» и соседнего с ним дачного поселка. Так что ко времени встречи с Далей Костя не только приобрел синий костюм и белую рубашку, но и канадскую куртку светло-рыжей кожи, купленную на привокзальной барахолке.

Тонкая фигура Карауша в этой куртке была исполнена изящества и мужественности. Сочетание неотразимое, если прибавить, что на вопросы девушек о роде занятий, Костя дипломатично отвечал:

– Слушатель школы летчиков-испытателей.

Этого было достаточно, то есть куртки и услышанного, чтобы заключить, что Костя – летчик.

Но Дале он врал без всякой дипломатии. Отца обратил в капитаны дальнего плавания, себя – в военного летчика, специально направленного в Энск, «чтобы двинуть вперед авиацию, у которой «струя пошла», то есть пошли в ход реактивные двигатели. Зная Костю, в этом нетрудно было усмотреть особую примету: при всей безалаберности, он совестился лгать тем, к кому был душевно расположен.

И все-таки, несмотря на вдохновенную ложь, он не верил, что она придет. Когда чего-нибудь очень хочется, наверняка не сбудется.

Но Даля пришла, как обещала – ровно через две недели. Они пробыли у реки с полудня и до ранних сумерек. Вначале, правда, разговор не ладился, и Костя не мог понять почему: он изо всех сил старался выглядеть воспитанным молодым человеком, а она смотрела на него совершенно безучастными глазами. «Помните, коллега, – напутствовал его «Сократ». – Ситуация требует, чтобы от вас несло древесиной. Вы меня поняли?»

И самое интересное, что он оказался прав: стоило Косте упомянуть об их нервов встрече, и Даля оживилась, глаза у нее заблестели, на лице проступили алые пятна.

«Странно создан человек!..» – думал Костя, возвращаясь домой в самом приятном расположении духа.

После месяца регулярных и нескучных свиданий, которые с каждым разом оканчивались все позже, он был приглашен на день рождения. Костя вспомнил высокие окна, затуманенные легким тюлем, генерала, и ему стало не по себе.

– А с другом прийти можно?

– Кто он?

– Студент. Будущий философ.

– А то мама подумает, что я бог знает с кем… – мялась она.

– Что ты! Воспитанный человек. Почти как я. Одетые в синие костюмы и белые рубашки, они сидели рядом за праздничным столом, и в то время как их желудки рвались к деятельности, воспитанные молодые люди, выпив по заглавному бокалу шампанского и чувствуя всенарастающий бунт внутри себя, с таким усердием слушали свидетельские показания очевидцев детства Дали – матери и двух теток-музыковедов (генерала не было), словно старались получше запомнить, чтобы изложить письменно.

– Кушайте, пожалуйста, что же вы?..

– Благодарю! На ночь, знаете… – отвечал «Сократ» с извиняющейся улыбкой, чтобы затем, с видом отягощенного многоумием, вступить в начатый тетками разговор. – Вот вы говорите, Вивальди. Талант – да, насчет этого я согласен. Но!.. Но с деньгами, вы меня извините, у него было не густо. Иметь должность директора консерватории и по совместительству работать священником… Это, знаете, не от хорошей жизни.

– Костя, вам нравится салат?.. Так я вам положу…

– Нет, нет! Салат действительно… с витаминами, но мне более чем достаточно!..

Когда унесли провожаемое тоскливыми взглядами воспитанных молодых людей большое, похожее на варяжскую ладью блюдо с прекрасно сохранившейся индейкой и подали чай, тетки снова атаковали «Сократа». Тот слушал, кивал с воодушевлением, как бы наслаждаясь отменным вкусом и питательностью поглощаемых духовных ценностей, или мечтательно возводил глаза к высокому лепному потолку, повторяя вслед за тетками:

– Соната… Оратория… Кантата… Увертюра…

А Косте казалось, что эти названия прекрасно объясняют происходящее у него в животе. Но хотя он и не смог бы вспомнить ни одного музыкального опуса, кроме «Из-за угла» (так полковые музыканты называли похоронный марш), он с радостью поговорил бы о том же Вивальди, только бы выбраться невредимым из беседы, которую затеяла с ним Татьяна Ивановна, мать Дали.

– Вы говорите, свой дом? – выпытывала она, занудливо сощурив глаза.

– Не мой, конечно, отца…

– Ну, сегодня его, завтра… У нас тоже небольшая дачка, но переехать туда, пока у Далюши были занятия, сами понимаете… А у вас и в Одессе квартира?

– Да, отец до воины получил. На улице Петра Великого…

После чая Даля принесла скрипку и бойко сыграла коротенькую пьеску Шуберта.

– Ну вот… – завершающе вздохнула мама, оповещая не столько о конце музыки, сколько о том, что музыка – это конец.

Воспитанные молодые люди дружно поднялись, наговорили любезностей и откланялись, ссылаясь на хлопоты студенческой жизни.

– А что делать? – Ученье – свет. Нынче без образования, знаете, как без пуговиц.

– Шуберт, между нами, не первоклассный… – морщился «Сократ» на рассвете, сидя рядом с Костей на передней телеге – навстречу дул ветерок. – Но какая квартира!.. Одна паркет чего стоит! А мебель? А хрусталь?

А рояль красного дерева?.. Господи, везет же людям!.. Да, считай, «Грущу» для тебя – пройденный этап.

Это была последняя ездка к месту обезвреживания нечистот, за черту города. Оставалось миновать мощенную булыжником дачную улицу, переходящую на пустыре в проселок, обогнуть ближайшую деревню Хлыстово, немного проехать вдоль насыпи нового шоссе, повернуть направо, в сторону Гнилой пустоши, а оттуда до места назначения – рукой подать, каких-нибудь шесть километров.

От нечего делать «Сократ» принялся подсчитывать, сколько можно было бы заработать «на договорных началах в этом секторе», наметанным взглядом прикидывая финансовые возможности потенциальных клиентов по их недвижимости. На взгляд Карауша, коллега «завышал коэффициент»: внешний вид строений и платежеспособность их владельцев редко производят одинаковое впечатление. Разгорелся спор. Костя напирал на психологию собственника: «чем больше денег, тем жаднее». «Сократ» – на формулу: «расценки – это мы», то есть на возможность прижать собственника к стенке. Они шумели до тех пор, пока не обнаружили, что их слушают…

Даля и Татьяна Ивановна стояли у раскрытой калитки в середине высокого голубого забора и оторопело разглядывали «до ужаса знакомые лица».

Их узнали. Это было ясно по незакрывающимся глазам дочери. А о маме и говорить нечего.

– Ее сильно перекосило, – скажет потом «Сократ».

– Доброе утро! – самым деликатным образом поклонился Костя.

Ничуть не уступая ему в деликатности, то же самое проделал и «Сократ». Ни мать, ни дочь не отозвались. Что-то у них заело. Так, что они, пожалуй, забыли, куда собрались. Или откуда пришли.

Несколько секунд на усаженной плакучими березами тенистой улице раздавался лишь перестук лошадиных подков да скрежет колес, ерзавших из стороны в сторону по крупному, но скверно уложенному булыжнику.