Иерусалимский ковчег

Слепцов задумался, снова сорвался с места и зашагал по комнате. Наконец, он собрался с духом, чтобы ответить.

– Я увидел, как человек упал с моста, а потом услышал шаги, которые быстро удалялись прочь от рокового места. Хотя, – Платон Модестович все-таки остановился, – утверждать не берусь, – он вытер пот со лба батистовым платком с вензелями. – Возможно, несчастный юноша и покончил с собой, – Слепцов перекрестился. – Вам, вероятно, известно, что Петровские воинские артикулы относят самоубийство в разряд преступлений против жизни. Согласно закону, самоубийцу – неудачника, избежавшего смерти, приговаривали к смертной казни как посягнувшего на Божью волю и государственный интерес.

– Известно, – ответил я, изумленный его осведомленностью в этом вопросе.

– Ужасно, – воскликнул Платон Модестович. – Лично я этому бедняге сочувствую.

Я поблагодарил господина Слепцова и собрался было уже откланяться, но титулярный советник еще около получаса продолжал обсуждать несовершенства законодательства в прошлом и настоящем, а затем перешел к вопросу о даровании конституции Царству Польскому, так что мне удалось его покинуть только с преогромным трудом.

Извозчик меня уже заждался и явно обрадовался, увидев, что я по-прежнему жив и невредим. Он, кажется, вообразил себе обо мне уже Бог знает что. Усаживаясь в экипаж, я приказал вознице отправляться по направлению к церкви Вознесения Господня.

Мать Строганова, Инну Ильиничну, мне довелось застать в слезах и глубоком трауре. Ее под руку поддерживал муж, Александр Савельевич, глаза у него также были заплаканы. Весь дом погрузился в уныние, в чем не было совершенно ничего удивительного. Ведь эта чета потеряла единственного сына!

Я был немного знаком с отцом семейства, и потому не было ничего зазорного в том, что я поспешил им выразить свое искреннее соболезнование.

– Так что же все-таки произошло? – осмелился я спросить.

Инна Ильинична бросила на меня изумленный взгляд.

– Так вы ничего не знаете? – печально спросила она, ее острый подбородок подрагивал. – А я-то думала, об этом весь Петербург уже говорит, – вздохнула она, подобрала край черного платья и присела в глубокое кресло, в котором мгновенно утонула ее не по возрасту хрупкая фигурка, которой могли бы позавидовать и молоденькие девушки. – Виталий был заядлым картежником, – сообщила Инна Ильинична. Я этого не знал, но все же подозревал, что это еще не повод для самоубийства. – Он задолжал кому-то огромную сумму денег, – глухо сказала она. – И мы ему ничем не могли помочь.

– Наш дом уже давно заложен, – добавил Строганов-старший. Жена взглянула с укором на Александра Савельевича.

– Все равно в свете скоро узнают, что мы разорены, – нервно воскликнул он.

Я вспомнил о записях на часовой крышке. Они подтверждали слова родителей и делали версию о самоубийстве вполне правдоподобной. И все-таки я попытался нащупать и какую-либо иную версию, озадачив Строгановых новым вопросом:

– У вашего сына не было врагов?

– Вы считаете, что его могли убить?! – изумился отец покойного. Он был в полном недоумении.

– Нет! – запротестовала Инна Ильинична. – У него хватало причин для того, чтобы свести свои счеты с жизнью, – всхлипнула она. Александр Савельевич сжал ее руку, и его супруга продолжила:

– Его невеста, Аня Аксакова, узнала о состоянии дел и разорвала с нашим сыном помолвку. Так что, как видите, все складывалось одно к одному. Я едва наскребла ему двести пятьдесят рублей, но, по словам Виталия, эти деньги были только каплей в море и не могли погасить его долги.

– Куда направлялся Виталий в день своей гибели? – поинтересовался я.

– Это не секрет, – ответил Александр Савельевич. – В Английский клуб, он был его завсегдатаем.

Выходило, что буквы, нацарапанные на крышке от часов, могли означать конкретных персон, а цифры – конкретные суммы денег. И не нужно было быть гением, чтобы это понять. Если литерой «М» Строганов обозначил мать, Инну Ильиничну, то число двести пятьдесят вполне могло означать ту сумму, которую она ему одолжила.

Но если Виталий Строганов попал в столь затруднительное положение, то почему он не обратился к офицерам Ордена? Скорее всего, молодой ученик получил бы незамедлительную помощь. Однажды я сам по неопытности оказался в аналогичной ситуации, и не кто иной, как Иван Сергеевич Кутузов оказал мне неоценимую услугу, вызволив из беды.

Конечно, я мог допустить, что Строганов не посмел обратиться к братьям, так как принят был в ложу совсем недавно и, возможно, еще полагался на собственные силы. Может быть, он покончил с собой, повинуясь сиюминутному роковому порыву. Или несчастная любовь, наконец? Я подумал об Анне Аксаковой. Не успел еще аверлан увидеть свет истины! Недоглядели просвещенные товарищи!

Однако с этим как-то не увязывались показания моего свидетеля, кавалера ордена Станислава. Хотя он и не утверждал наверняка, но тем не менее. Оставалось над чем еще поразмыслить!

– Вы позволите мне осмотреть бумаги вашего сына? – обратился я к главе семейства. Он поднял на меня удивленные блестящие глаза.

– Но я не вижу смысла, – начал было он. – К тому же, ведь этим делом уже занимается полиция.

– Если ваш сын был убит, то мы, его друзья, должны, просто обязаны, покарать убийцу! – заявил я.

Инна Ильинична охнула и зажала рот рукой, едва сдерживая рыдания.

– Ариша, воды! – закричал Александр Савельевич. Девушки засуетились, и всеобщими стараниями мать Виталия все же удалось, наконец, привести в чувство.

– Ариша, проводи господина в кабинет Виталия Александровича, – устало сказала она. Отец возражать не стал, а только плотнее сжал свои губы, всем своим видом давая понять, что мое дальнейшее пребывание здесь просто-напросто неуместно.

Горничная Ариша, высокая стройная девушка с огромной русой косой, уложенной на макушке en diademe, приняла ключи из рук расстроенной барыни и довела меня до кабинета, который располагался на первом этаже, в самом конце коридора по правую сторону. Я медленно шел за девушкой, осматриваясь по сторонам. Совсем недавно еще эти люди могли себе многое позволить, но сегодня их будущее рисовалось в мрачных тонах.

Ариша вставила ключ в замочную скважину, но долго еще провозилась с замком, который никак не хотел открываться и впускать постороннего человека в обитель отсутствующего ныне хозяина.

Наконец дверь все-таки поддалась, ключ провернулся в хрупких руках Ариши, и мы очутились в пустующем кабинете.

– Ой, мамочки! – она закричала так, что слышно, наверное, было даже на улице. Ариша выронила связку ключей, и они со звоном упали на пол.

– Свят, свят, свят, – перекрестилась она.

В кабинете все было перевернуто вверх дном, стакан с хорошо заточенными гусиными перьями разбился, и осколки стекла вместе с его содержимым валялись на паркетном полу. Рядом лежал перевернутый пюпитр, повсюду были разбросаны бумаги, письма и книги. Чернила из перевернутой чернильницы растеклись по письменному столу.

– Что же это? – прошептала Инна Ильинична, внезапно появившаяся в дверях. Окно в кабинете было распахнуто настежь, и ветер гулял по комнате, гоняя раскиданную везде исписанную бумагу.

– Dieu! mon dieu! – воскликнул я, а я редко упоминал имя Господа Бога всуе.

– Какой кошмар! – громко сказал Александр Савельевич, подошедший к этому времени.

Я обернулся к нему и спросил:

– Вы по-прежнему полагаете, что ваш сын покончил с собой?

– Не знаю, что и думать, – признался ошарашенный Строганов. – Происходит что-то странное, – добавил он. – И это мне ужасно не нравится!

Говоря откровенно, в этом вопросе я был солидарен с Александром Савельевичем. Мне тоже ужасно не нравилось то, что творилось вокруг. Гибель Виталия Строганова все меньше походила на инфернальное стечение обстоятельств и простое самоубийство. Что-то подсказывало мне, что не бросался он с моста, не страдал из-за несчастной любви настолько, чтобы счеты с жизнью сводить, и с долгами при желании смог бы рассчитаться, достаточно было ему для этого обратиться к мастеру. Скорее всего, Слепцову все же не показалось, был в тот момент на Исаакиевском мосту кто-то еще, чьи шаги и услышал любезный Платон Модестович, возвращаясь с Аптекарского острова в тот печально известный вечер.

Итак, в кабинете масона что-то искали, скорее всего, какие-нибудь записи, так как пострадали в основном строгановские бумаги. Я осмотрел все документы и заметки, что мне удалось обнаружить в кабинете. Потом я аккуратно собрал их и разложил по своим местам. Но я не обнаружил ни единой записи, которая выдавала бы принадлежность Строганова к масонской ложе. Это наводило на крамольную мысль о предательстве. Неужели Виталий что-то заметил и не успел сообщить? Возможно, он самостоятельно решил расправиться с предателем, нарушителем священной клятвы, а потому и пострадал за справедливое дело. А самоубийство было подстроено, инсценировано кем-то, спешно заметающим свои следы!

– Ариша! – обратился Строганов к горничной. – Немедленно собери всю прислугу! Я выясню в конце-концов что же здесь происходит!

Испуганная Ариша бросилась со всех ног выполнять распоряжение хозяина.

– Яков Андреевич, – окликнула меня Инна Ильинична. – Вы кого-то подозреваете? Я чувствую. Виталий намекал, что вступил в какое-то тайное общество. Вы считаете, его смерть имеет к этому отношение? – спросила она, с тревогой заглянув мне в глаза.

Я заколебался, стоит ли посвящать эту женщину в такие подробности. Мне и самому пока было слишком мало известно, да я и не знал, чем такие сведения могут для нее обернуться в дальнейшем. В итоге я посчитал, что лучше всего быть откровенным не до конца, и сказал, что ничего не знаю об этом.

Я заметил, что Инна Ильинична мне не поверила. Ее светлые глаза смотрели на меня с невольным укором.

– О чем это ты говоришь? – удивился Строганов. – Наш мальчик имел какое-то отношение к масонам?!