Ловкачи

Хмуров им не мог особенно интересоваться да по привычке своей к жизни в гостиницах решил, что это должен быть комиссионер.

Однажды ему понадобилось послать записку. Он позвонил, и на его требование прислать к нему в номер посыльного был откомандирован к его услугам этот самый субъект в темно-коричневом пальто и с котелком в руках.

– Вы комиссионер? – спросил его Хмуров, удивляясь подобострастию, выразившемуся на его лице.

– Я фактор, ваше превосходительство…

– Почему вы называете меня «вашим превосходительством»? Я совсем не генерал.

– Но бардзо пшепрошем, ежели таперечки такий ясновельможний пан, – заговорил себе в оправдание услужливый фактор.

– Ну, хорошо, – перебил его Хмуров, в сущности против величания ничего не имевший. – А вас как зовут?

– Меня зовут, ваше превосходительство, Леберлех, а по имени Мойше, Мойше Леберлех.

– Вот и прекрасно, Леберлех, – сказал Хмуров, не в силах удержать улыбки. – Можете вы мне по этому адресу снести записку панне Брониславе Сомжицкой?

– Панне Брониславе Сомжицкой? – переспросил фактор, сделав такое лицо, будто он ослеплен от солнечного блеска. – То велька артистка, то наша наиперша танцовчичка в балету…

И он распространился о том, что он все может: и денег достать, и бриллиантов на подарок для пани Брониславы Сомжицкой, и все, все.

Хмуров приказал ему идти, но сам подумал: «Это будет мне человек полезный!..»

XXII. Фактор Леберлех

Иван Александрович Хмуров, сообразив, какую огромную пользу ему может оказать фактор Леберлех, с этого же дня, не теряя дорогого времени, принялся за подготовление почвы, как сам он это называл.

Леберлех вернулся с ответом от панны Брониславы Сомжицкой и, стоя у двери, считал нужным улыбаться с видом некоторой игривости и даже шаловливости на своем морщинистом лице.

– Ну, вот тебе, Леберлех, целковый на чай! – сказал Хмуров весело, отдавая ему рублевку и почему-то считая более шикарным говорить фактору «ты».

Еврей схватил деньги и, припав к плечу ясновельможного пана, запечатлел на нем поцелуй.

– Что ты, что ты? – даже опешил Иван Александрович. – Если ты вообще будешь мне служить как следует, я всегда сумею тебя наградить. Ты давно состоишь комиссионером при здешней гостинице?

– А давно, ясний пан, – ответил Леберлех, снова отходя к двери.

– И ты хорошо знаешь Варшаву, то есть все дела, условия жизни и так далее?

Еврей выразил на лице своем некоторую гордость.

– Спросите Леберлеха, – сказал он, – про какого угодно вам гешефту, он все знает.

– Вот как!

– И какой же, пожвольте, пожалуйста, ясний пане, ми могли бы быть фактор, ежели теперички ничего бы не знали!

– А деньги любишь наживать?

– Деньги? – переспросил нараспев Леберлех. – Ясний вельможный пан ражве не любит деньги? А я мыслям же, ясний вельможный пан тоже любит деньги!

– С тою маленькою разницею, что я люблю их давать и сорить, а ты подбирать и прикапливать. Не так ли, Леберлех?

Хмуров прошелся по комнате и вдруг, круто остановившись, заговорил совсем другим тоном:

– Ну вот что, шутки в сторону. Мне не хочется давать наживать и без того богатым ювелирам. Пусть уж лучше ты наживешь. Я хочу сделать подарок, пока безделушку какую-нибудь: брошь хорошенькую, браслет или что-нибудь в этом роде. Можешь мне достать?

Леберлех страшно засуетился. Лицо его от волнения все съежилось, сам он как-то весь изогнулся, а глаза прищурились.

– Чи ясний пане позволит, – заговорил он быстро, – я в одну минуточку слетаю и привезу сюда целый магазин. Через полчаса тут будут на столе перед ясным паном лежать и бронзелетки, и часики, и брошки, и шережки… Все, что только пану будет угодно, и даже можно бриллиантового колье или бриллиантового короны, которого на голову в бал дамы надевают?

– То есть диадему, ты хочешь сказать? – поправил его Хмуров, невольно улыбаясь вдруг появившемуся в этом услужливом человеке оживлению.

– Чи диадему, чи корону – увше равно? Я могу для яснего вельможнего пана и диадему, и корону…

– Ну, ладно. Ничего этого мне не нужно, а ты…

– Як же уж не нужно, когда сами сейчас приказывали…

– Не горячись и слушай меня внимательно. Я тебе сразу сказал, что мне нужно. Поезжай и, если можешь, привези мне каких-нибудь безделушек на выбор. Вперед говорю тебе, что ни диадем, ни ожерелий, ни каких-то там корон твоих я покупать не стану. Ну, живо, так как больше часу я ждать тебя не буду. Ступай.

– В минуту, – ответил фактор и из-за двери еще прибавил: – Чрез полчасика будет увше!

– Жарь! – крикнул ему вслед Хмуров, которому от задуманной новой плутни стало вдруг особенно весело.

Он посмотрел на свои богатые, массивные золотые часы, купленные тотчас же по получении денег от Мирковой, и принялся за газеты. В это утреннее время никто из знакомых не мог к нему прийти, и он был спокоен, что ему не помешают. Он рассчитывал, что Леберлех пробегает, по крайней мере, с час. Но добрый, услужливый Мойше сам спешил более его и, весь запыхавшийся, едва переводя дух и от волнения, и от беготни, уже через сорок минут стучался к нему в номер.

– Ну что, принес? – окликнул его из гостиной Хмуров.

– Привез, ясний пане, привез все, что велели. Только пшепрошем, ежели тут…

– Да войди сюда, что ты там бормочешь? Ничего не пойму.

Еврей вошел.

Его сморщенное лицо, на котором каждый опытный глаз давно бы прочитал неусыпные заботы, лишения аскета и безусловную трезвость, выражало теперь и огромную радость, и все-таки страх или опасения за окончательные результаты начатого гешефта.

– В чем дело? – переспросил его еще раз Хмуров, едва он успел войти.

– Все привез, ясний пане…

– Ну, покажи.

– Там со мной еще одно лицо…

– Кто такой?

– Там приехала одна старая еврейка, что торгует золотом, бриллиантами…