Ловкачи

– Только не сладкого.

– Изволь.

Хмуров подозвал человека и приказал подать бутылку шампанского полусухого. Но он любил закончить еду по всем правилам и без последнего сладкого блюда ни в обед, ни в ужин обойтись не мог. Он заказал себе пунш глясе, тоже поданный превосходно, так что даже Пузырев, сперва утверждавший, будто все это бабьи капризы, соблазнился и последовал его примеру.

Все время еды приятели мало говорили о делах, а всецело предались испытываемому наслаждению. Но когда шампанское было окончено, когда все со стола прибрали и люди постлали новые, снежной белизны, салфетки, когда наконец был подан кофе и коньяк Мартель, у Хмурова развязался язык.

Порешив раз снова сойтись с Пузыревым и вместе с ним совершить обман для получения из страхового общества солидного куша денег, Иван Александрович стал, так сказать, сам льнуть к прежде отверженному другу, уже вследствие той простой причины, что сознавал в нем неоспоримую силу.

Да и Илья Максимович в самом деле ни на единую минуту не терял перед Хмуровым своего превосходства и держал себя с некоторою гордостью, вызывавшею в более слабой натуре и почтение и откровенность.

Вкусная еда с приличным возлиянием дорогого и неподдельного вина еще более расположили Хмурова к беседе, и за кофеем он вдруг сказал своему другу:

– Я и сам, брат, сознаю, что лучшее в мире все-таки свобода! Разве подобные нам с тобою натуры созданы для тихих радостей семейной жизни? Никогда! Нас манит неизвестность завтрашнего дня и новизна ощущений. Однообразие для нас с тобою равносильно смерти, и я уверен, что ты, как и я, сбежал бы от миллионов, если бы пришлось включить при них свою жизнь в рамки ежедневного семейного порядка и домашнего однообразия. Вот почему я себе простить не могу моей первой женитьбы…

– И вот почему, – добавил насмешливым тоном Пузырев, – ты готов бы был хоть сегодня развестись со своею первою женою и жениться на Мирковой!..

– Не говори, нет, не говори этого! – воскликнул Хмуров. – На Мирковой жениться было бы полезно только с одною целью: подхватить ее денежки да добиться тогда свободы, хотя бы в Америке, где бы то ни было, но свободы…

– Ты увлекаешься.

– Почему это? – спросил Иван Александрович, наливая и себе и компаньону по новой рюмке финьшампани.

– Вспомни только, что ты говорил и о чем мечтал при своей женитьбе на Ольге Аркадьевне!

– Так что ж из этого?

– Из этого следует, что думаешь поступить так, а выходит на деле-то, когда свяжешься с тобою, совсем иначе. Ты ведь и с Ольгою Аркадьевною храбрился да уверял, будто бы все к рукам приберешь, а вместо того сам ей так в руки попался, что она теперь только вот на пороге этого ресторана покажись – и пропала вся твоя веселость.

Хмуров хотел было что-то сказать в объяснение, но Пузырев ему говорить не дал и даже рукою махнул.

– Вот в том-то и дело, – сказал он, – что с бабами совсем не так легко связываться, как многие думают, и найдется немало женщин, которые в обиду себя не дадут…

– Ну, это мы еще посмотрим.

– Да чего смотреть-то? Живой пример налицо, слава Тебе Господи!

– Это кто, Ольга, что ли?

– Хотя бы и Ольга Аркадьевна! Разве я не правду говорю.

– Все от того зависит, как на вопрос смотреть, – сказал Хмуров. – Ольга Аркадьевна, начать с того, никогда никакими миллионами не обладала, а все состояньице ее, когда я на ней женился, равнялось восьмидесяти тысячам…

– Что ж из этого?

– А то, что игра не стоила свеч. Мне просто-напросто даже не стоило рисковать…

– И, однако, ты рискнул!

– Да, по моей собственной глупости и неосмотрительности, – ответил горячо Хмуров. – Но я теперь умнее и уже никак не попадусь…

Пузырев закурил дорогую ароматическую сигару и, помолчав несколько, сказал совсем иным, серьезным голосом:

– Во всяком случае, спекуляции на смерть я не одобряю и в благополучный их исход не верю.

– Я могу тебе назвать примеры, где люди с характером и твердою волею умели провести дело до конца и, даже при всеобщем подозрении, выйти сухими из воды. К тому же и твое страховое дело, что это, скажи мне на милость, как не спекуляции на ту же смерть?

– Извини, пожалуйста, – ответил, снова насмешливо улыбаясь, Пузырев. – Я в данном случае никакого зла не причиняю личности, а напротив, беру субъекта, которого к жизни вернуть невозможно, и всячески стараюсь облегчить его последние дни. Общество же, при своих колоссальных операциях, даже и не почувствует моей ковки на какие-нибудь жалкие шестьдесят тысчонок!

– Ну, эту мораль ты пойди прокурору докажи в случае, если дело не выгорит, и тогда увидишь, что он тебе скажет.

– Типун тебе на язык!

– А я, – продолжал Хмуров, – в моем деле с Мирковой совсем другого опасаюсь.

– А например?

– Я потому не могу с нею привести в исполнение моих широких замыслов, что мне на пути стоит помехою моя первая женитьба, а не будь этого…

– Скажи мне, пожалуйста, одно, но только по чистой совести: Миркова до брака не сблизится с тобою?

– Она считает меня вполне свободным и независимым.

– Это не ответ.

– Напротив, из этого следует, что иначе как на жениха своего она на меня и не смотрит.

– В таком случае, – сказал Пузырев, – мой тебе совет: все порвать и далее этой опасной игры не вести.

– А если я достану бумаги, чтобы с нею обвенчаться, и потом немедленно со свадьбы увезу ее за границу?

– Будь настороже.

– Легко сказать, когда соблазн так велик! – воскликнул Хмуров.

– Отойди от него, пока еще есть время. Ты берешь на себя слишком опасную роль. Двоеженство карается лишением всех прав состояния и ссылкою на поселение в Сибирь. То же, что я тебе предлагаю, безопаснее. Тут и комар носа не подточит…

– Конечно, оно так, – соглашался Хмуров, – только надо взвесить и другую часть вопроса.

– Какую это?

– Ту, что с одной стороны предполагаются миллионы, а с другой – всего тридцать тысяч. Разница заметная!

– Согласен. Но сам ты мне сейчас говорил о твоей ненависти к зависимости. Причем имей в виду, что тридцать тысяч будет не у одного тебя, но и у меня, а вдвоем, с такими деньгами, мы за границею чудес натворим и все карманы опустошим. Слушайся меня: бросай под каким бы то ни было предлогом свою Миркову, не то добра не выйдет…

– Пойми, что этого сделать нельзя! – сказал наконец Хмуров.

– Но почему же?