Побег Лизы Басовой

Раньше Лиза никогда не брала в рот крепких напитков, разве пригубливала для приличия. Облепиха покорила ее быстро. Вообще это ужасна-ягода, для непривычного человека настоящий дурман – тем более в спирту. Сперва опьянение облепихою дает очень короткий период веселых возбуждений, потом чувственный или буйный бред и наконец долгий мертвый сон: хоть ножами разойми человека – не услышит. На другой день – даже у крепких питухов – жестокая головная боль.

Одуренная облепихою, Лиза, сама не помнит как, очутилась в постели. Потянулась вереница тяжелых, диких, постыдных кошмаров. Ранним утром Лиза очнулась, как от электрического толчка. Еще не раскрывая глаз, она почувствовала, что она не одна в постели. Открыла глаза и на ситцевой подушке увидела, рядом с своею головою, курносое лицо, с широко разинутым ртом в густой курчавой бороде. Перина испятнана кровью. Холодея от ужаса, Лиза убедилась, что из фиктивной жены Тимофея Курлянкова она сделалась фактическою… А голову как железными обручами ломит, и в глазах прыгают снопами зеленые искры.

Тимофей проснулся и помертвел от пристально уставленного на него страшного взгляда Лизы:

– Уля… что ты? Бог с тобою, что ты? Уля… Улинька…

– То со мною, что убью тебя, подлеца!.. Мало тебя убить! – вырвался хриплый стон из груди Лизы.

Но Тимофей вдруг облился гневным румянцем и подступил к «жене» резко, смело, почти гневно:

– То есть за что же это, однако, ты убивать меня желаешь, Ульяна Митревна? Вся твоя воля, но это с твоей стороны не по чести. Что было, то было; однако никакой вины моей против тебя нету. Я, однако, не варнак какой-нибудь, не в лесу силком тебя взял. Сама пожелала.

– Что?!

– То, что хоть чужих людей спроси: мало ли ты с вечера чудесила? То смирная, воды не замутишь, от каждого стыдного слова огнем вспыхиваешь, а тут разгулялась – не унять. Волосы распустила! Платье с себя рвать начала! Весь народ смеху дался. Я тебя от срама силком увел, спать уложил. А что не ушел от тебя, как обыкновенно, ты же не отпустила… Что же я, каменный, что ли?.. Оно, конечно, ты вчера не вовсе в себе была, да ведь и я облепихи этой проклятой, грешным делом, глотнул изрядно. Пьян не был, этого нет: я тебе обещал, что напиваться больше не буду, и слово мое крепко. А в голове пошумливало… мысли веселые пошли… владание ослабло… Кабы я вовсе трезвый был, может быть, и остерегся бы. А во хмелю бес сильнее человека… Кто своему счастью враг?.. Ты слушай меня, Ульяна Митревна, – уговаривал он, – ты не кручинься, сердца своего напрасно не береди. Стыдиться тебе ни перед кем не приходится: что мы с тобою не муж и жена, это мы одни знаем. А для прочих мы в законе. Паспорт-от вот он. По паспорту ты – моя законная супруга. И как мы с тобой живем, никто нам в том не указ. Пред людьми ни на мне, ни на тебе никакого греха нет. Что мы вдвоем знаем, то при нас двоих и останется, а по паспорту ты – моя законная жена…

– Дьявол в твоем паспорте сидит! – отвечала рыдающая Лиза. – Будь он проклят, твой паспорт! Поработил ты меня им! Что от меня теперь осталось? Сперва твой паспорт имя мое съел, теперь тело погубил… Куда я теперь годна? Как я покажусь родне и друзьям?

– Ты не кричи… усмири себя… не кричи… Обнаружишься, – твердил побледневший, с трясущимися холодными руками, Тимофей.

– Все равно мне теперь! Кого мне беречься? Чего бояться? Хуже, чем ты поступил со мною, мне ни от кого быть не может… Все равно!

– Да мне-то не все равно! – почти зарыдал Тимофей. – Матушка! Ульяна Митревна! Ведь, если ты теперь себя обнаружишь, следствие начнется… никакие свидетели мне не помогут, никакой присяге суд веры не даст… Убивцем меня сделают! На Сахалин мне идти! За что? Матушка! Ульяна Митревна! Себя погубишь, меня погубишь… Усмири себя! Пожалей!

Он стал на колени и ползал, целуя подол ее рубахи.

– Уйди, – хрипела она, – уйди, тварь!.. Видеть тебя не могу… Убью я тебя! Уйди…

Она повалилась ничком на постель. Тимофей вышел. Несмотря на все свое самообладание, на этот раз он оплошал – на нем лица не было, так что хозяева переполошились.

– Что? Храни Бог, не захворала ли сама-то?

Тимофей сделал страшное усилие и отвечал с натянутою усмешкою.

– Не то что захворала, а блажит с похмелья… Приступа к бабе нет!

– То-то, слышим, шумите в каморе…

– На том простите…

– О, нешто к тому? Дело житейское.

Домохозяин, пятидесятилетний сивый чалдон, хитро подмигнул Тимофею веселыми глазами:

– Маленько поучил, однако, благоверную-то?

«Поучил звонарь протопопа, как же!» – со злостью подумал про себя Тимофей. Но вслух произнес с важностью:

– Не без того…

– Ты вожжу возьми, – рекомендовал чалдон. – Я всегда вожжою. Баба вожжу любит, потому что вожжа – вещь крепкая.

Лиза пролежала до самого полдня, как пласт, уткнувшись лицом в подушку, ни разу не переменив положения. Тимофей заглядывал к ней время от времени, но думал, что она спит, и оставлял ее в покое. Наконец решился окликнуть…

Лиза взглянула на него потухшими усталыми глазами…

– Тимофей Степанович, – сказала она тихим глухим голосом, – я тебя прошу… только увези ты меня отсюда сегодня же…

– Как сегодня, Ульяна Митревна? – забормотал изумленный Тимофей. – Кони в степи, шубы у тебя нету – надо шубу купить: холода пали, никак не управиться нам сегодня… Да и хозяевам обидно…

– Видеть я их не могу! Видеть не могу! – скрипела зубами Лиза и мотала головой. – Пойми: противно мне место это, бежать я хочу от него!.. Позорно мне здесь! Страшно!.. Не могу!

Но не уехали они ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Из лошадей одна хромала, шубу продажную нашли, но пришлось ее перешивать. Желая угодить тоскующей Лизе, Тимофей старался искренно и налаживал отъезд усердно, сколько ни пеняли ему за то радушные хозяева. На четвертый день Тимофей вошел к Лизе мрачный, как туча, и с досады даже шапку бросил оземь.

– Что еще?

– А то, что по Чулыму[2 - Приток Оби (Прим. автора.)] сало пошло: парома больше нет, почту сегодня кое-как на лодках перевезли, а завтра уже не берутся, до самого ледостава теперь конного пути не будет…

Лиза бледная сидела, стиснув зубы, уставя глаза в одну точку. Потом тихо-тихо и зло, нехорошо засмеялась:

– Везет же мне, Тимофей Степанович!

– Да, уж… точно… что и говорить! – вырвалось у того невольное согласие.

– Сама природа пути загораживает. Я уже не верю, что мы когда-нибудь вырвемся отсюда. Судьба! Если бы я была суеверна, то подумала бы, что это Ульяна твоя мстит мне, зачем я имя ее украла, не выпускает меня из Сибири проклятой…

– Ой, не поминай ты ее… не к добру…

– Долго ли ждать ледостава?

– Ден десять… Если морозы будут… Раньше лед не сдержит…

Лиза засмеялась еще горше и злее.

– Ты не убивайся, Ульяна Митревна, – попробовал утешить Тимофей, – зато теперь в тайгу подымемся, по снегу поедем, на санях… Не увидишь, как дорогу скоротаем… На Спиридона-соляцеворота[3 - 12 декабря. (Прим. автора.)], слово тебе даю, уже будешь в России.

– А мне теперь все равно! – тихо возразила Лиза. – Раньше, позже… все равно!

Тимофей глядел на нее с изумлением. Она продолжала:

– Ты еще не знаешь, какая беда со мною случилась… Я ладанку свою потеряла!.. Где – не знаю… Все углы, все щели осмотрела: нету! Уже на тебя думала: не ты ли снял?

– Зачем мне? – оскорбился Тимофей.

– То-то знаю, что незачем… Крест, образки целы все до единого, а ладанка оторвалась, пропала… я второй день ищу. Нету! Судьба!

– Авось найдется, хозяевам надо сказать…