Гараськина душа

«И чего это я им дался? Только у них и разговору, што Гараська да Гараська».

Дедушка Никита пощупает его издали неласковым взглядом и подтвердит:

– Што и толковать! Кве-е-лый!.. Мелок ноне народ пошел, не в дедов…

Потом к мамке повернется и скажет:

– Ты што же это, Анисья, такого нам плохого угораздила? А?

Мамка застыдится, покраснеет и ничего не ответит.

А дядя Василий точно рад случаю попрекнуть Гараську за то, что он постоянно болеет, и опять скажет:

– Надо с этим делом не прозевать! Покудова у Гараськи еще души нет, – охлопатывать ему ее. А помрет он – ни за што душа пропадет!

Не понимает Гараська. Как это так, что у него души нет? Летось дедушка Никита, когда он потихоньку поминальные пшенные блины съел, крепко побил его и стращал, что черти его душу в ад утащат и горячую сковородку лизать заставят. А теперь говорят, что у него нет души. Куда же она делась? И как это дядя Василий охлопатывать ее будет? И опять непонятно: то нет у него души, а то вдруг к покрову дню будет. Откуда же она возьмется? И еще говорят, что душа пропадет… Куда же она денется? Нешто черти в ад ее утащат? После дедовых разговоров шибко стал он бояться чертей. Дедушка пальцами рога наставлял, показывал, как черти пыряются… А то еще говорят, – шишиги озоруют: провернут в земле дырку да в дырку утащат.

Ни шишиг, ни чертей Гараська никогда не видел, но ему становится страшно.

Он прислушивается, и вот начинает казаться, что из пустых и темных углов избы подкрадываются шишиги, пузатые и скользкие, как большие лягушки. А за шишигами крутолобые и рогатые черти с козьими хвостиками и жидкими мохнатыми ногами. Черти высовывают красные языки, мотают головами и протягивают ощеренные морды так близко, что он слышит их потное и противное дыхание.

Гараська зажмуривает глаза и с криком бросается опрометью к мамке.

– О-ой, ма-монька, боюсь!..

Мужики смолкают. Гараська тычется лицом в материну юбку. Все тело его вздрагивает, и он тихо всхлипывает:

– Ма-а-монька, боюсь!..

Мамка гладит его ласково по голове… Дядя Василий, недовольный тем, что поднявшийся шум оборвал беседу, досадно поднимается с лавки и со злостью говорит: