Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

Мы не имеем для передачи внутренних ощущений иного языка, кроме языка общепринятых, то есть внешних ощущений. Никто не знает, что я там внутри, в теле чувствую. Но каждый чувствовал то же самое, что и я, когда мы попадали в одинаковые внешние условия. Значит, единственный способ, хоть как-то сделать себя понятным, говоря о теле, это напомнить о каком-то одинаковом внешнем ощущении.

В том, что оно одинаково, тоже можно сомневаться, но тут уж приходится делать вполне очевидное допущение, что внешний мир есть, и он – действительность, имеющая в своей основе определенные законы, по которым части этой действительности взаимодействуют друг с другом. Я же – часть этой действительности, по крайней мере, в том, что относится к телу. И значит, мое тело взаимодействует с миром по законам, определяющим взаимодействие с ним всех подобных тел. Следовательно, в самом общем смысле, все тела должны иметь от внешнего мира одинаковые ощущения.

Это тоже не обязательно, потому что мы из опыта знаем, что жизнь накладывает на нашу способность воспринимать и ощущать искажения. Поэтому я и говорю, что в самом общем смысле мы все ощущаем то же самое от одинаковых внешних воздействий. Но что такое этот самый общий смысл?

Выживание.

Выживание в мире. Сначала – в мире как природе. Если ты выжил в мире, значит, ты верно понимаешь значение каждого ощущения и, к примеру, не лезешь в огонь, когда горячо. Это первый уровень простейших понятий о мире. По-русски такие простейшие понятия назывались истотами.

На втором уровне ты учишься выживать в мире с помощью других людей и не лезешь в огонь не тогда, когда горячо, а тогда, когда тебе говорят: горячо! На этом уровне у истот появляются имена.

А на третьем уровне ты учишься выживать в мире людей, который называется общество. Здесь к первым истотам, природным, добавляются новые, связанные с искусством выживания, более сложным и утонченным, чем выживание в природе. И здесь особенно важно уметь понимать, что ощущает другой, и уметь передавать ему свои ощущения. Европейский брак – это идеальная школа обретения следующего уровня понятий о собственном теле.

Итак, поглядим на это глазами психолога:

«Так, боль называется “режущей”, “колющей”, “острой”, “тупой” и так далее, таковы ощущения “жжения”, “распирания”, “горит”, “давит”, “саднит”, “морозит” и прочие.

Специальный лингвистический анализ показывает, что народные названия болезней в русском языке передают их внешние признаки, а наименования болезненных ощущений происходят от обозначения либо конкретных действий острым орудием, либо разного рода механических воздействий (и в том, и в другом случае – экстрацептивных) (Меркулова).

Дж. Энджел высказывает предположение, что человек, описывая интрацептивные ощущения (в его случае – боль), использует понятия, относящиеся не к “языку боли”, а к обстоятельствам, в которых эта боль была когда-то испытана, или к воображаемой ситуации, в которой он мог бы ее испытывать.

Так, пациент говорит, что испытывает острую боль, представляя порез, тупую – как ощущения при надавливании, жгучую – ожог и так далее» (Там же, с. 51).

Это явление – использование внешнего языка для описания внутренних состояний – наблюдали многие. Да что многие! Мы все его наблюдаем постоянно. Но Наука, особенно Психология, почему-то до сих пор не заметила, что видит его. Психологи бьются за решение академических задач, набор которых когда-то был жестко определен как набор допустимых тем для защиты диссертаций. Тело не входило в набор диссертабельных предметов. Кстати – дарю это наблюдение психологам – в число позволенного им не входит и брань. Психологи очень стыдливые люди, они стесняются изучать неприличные вещи, тем более, что их уже изучают другие – физиологи и лингвисты. А лезть на чужую территорию тоже неприлично.

Очевидно Тхостов не очень приличный или не очень интеллигентный человек, он делает следующий шаг прямо в вотчину лингвистов:

«Г. Е. Рупчев, выделивший психологическую специфику “внутреннего тела”, подчеркивает, что кроме того, что внутренние, телесные ощущения имеют генетическую связь с экстрацепцией, их структура соответствует структуре метафоры.

Метафора – один из видов тропа, оборотов речи, где общий признак двух сравниваемых слов (объектов) переносится на один из них, который при этом получает “переносный” смысл.

Многие названия телесных ощущений, будучи метафорическими по происхождению, из-за своего частого употребления давно уже так не воспринимаются. Например, “сердце колет”, “голова раскалывается”, – эти ощущения в обычном языке имеют характер конкретных телесных ощущений» (Там же, с. 51–52).

Я не чувствую себя столь уверенно в лингвистике, поэтому переведу это для себя так, как понимаю. Перед психологами стоит задача создать следующий уровень понятий о теле, позволяющий описывать его и происходящее с ним. Описывать просто и понятно. Сейчас, говоря о том, что с нами происходит, мы говорим в «переносном смысле», что называется, метафорами. Но путь к созданию нового языка лежит здесь, потому что при этом мы понимаем друг друга, точнее, понимаем, что делать.

Следовательно, психологам надо понять, что значит «переносить смысл». Ведь мы явно его переносим своими иносказаниями. Вот, например, какой смысл мы переносим, когда говорим: сердце колет? Смысл выявляется отнюдь не в «лингвистическом анализе» этого выражения, а в чисто бытовом ответе, который ожидается от того, кому это сказано. Услышавший, должен проявить заботу. Конечно, он видит, что нет никого, кто колет мне сердце, и все же он либо поможет мне этого «никого» убрать, предложив таблетку, либо позволит самому с ним справиться, оставив в покое.

Иными словами, будь этот «некто» в действительности и коли он меня, другой человек наглядно бы видел, что надо сделать, чтобы мне помочь.

В этом был бы прямой смысл нашего общения. Когда я говорю: «сердце колет», прямой смысл пропадает, зато появляется скрытый, он же психологический, как говорится. И он определяет, что делать. Иначе говоря, смысл переносится тем, что на совсем другое явление действительности накладываются знакомые действия. И получается, что переносится даже не смысл, а образ действий, которые надо совершить, если произнесено правильное имя. Это путь психологического исследования тела.

Тхостов называет его исследованием метафоры. И это очень верно, потому что метафора – это не то, что заумно и навыдумывали лингвисты, а то, что позволяет нам выживать в мире по имени общество, понимая, что надо делать, когда люди говорят нам не о том.

Вся жизнь в обществе, вся жизнь человека как человека – это постоянное не о том! Каким-то образом не о том – и есть самое точное определение тела. Но я не могу этого объяснить. У меня нет языка. Поэтому я просто приведу целиком очаровавший меня рассказ Тхостова об играх и шутках восприятия. Здесь ключ ко всем сложностям экстрасенсорики, которая говорит о том, что видит наши тела насквозь, но при этом вызывает лишь насмешки и травлю Медицины, которая признает только видение с помощью ножа. Все ошибки экстрасенсорного видения тела подаются как доказательство шарлатанства, а точное видение – как случайное совпадение. Единственное видение тела, которое допустимо для ученого, должно строиться по образцу Физики. Из нее и родилась физио-логия. А все остальное – не о том.

А знаете ли вы, как рождалась физическая наука видения? Она рождалась великим шарлатаном Галилеем, которого в свое время травили озверелые церковники, как теперь озверелые ученые травят экстрасенсов. Пусть расскажет психолог:

«Адекватность восприятия в значительной степени определяется качеством его проверки, возможностями манипулирования, сопоставления, практической деятельности, изменения позиции. Сужение возможностей такой проверки может приводить к стойким иллюзиям и неадекватности восприятия. Поскольку мир дан нам не непосредственно, а через инструмент наших ощущений, то при невозможности проверки мы будем относить искажения, рожденные самим инструментам, к качествам реальности.

П. Фейерабенд приводит очень интересный случай феномена, который стоит разобрать подробнее. Это неадекватность восприятия космических объектов при помощи телескопа, обнаруженная сразу же после его изобретения и служившая сильным аргументом противников Галилея.

Смысл этого феномена заключается в том, что если при рассматривании земных объектов телескоп демонстрировал хорошие результаты, то наблюдения неба были смутными, неопределенными и противоречили тому, что каждый мог видеть собственными глазами. “Некоторые из этих трудностей уже заявили о себе в отчете современника Avvisi, который заканчивается замечанием о том, что “хотя они (участники описанной встречи – ПФ) специально вышли для проведения этого наблюдения… они все-таки не пришли к соглашению о том, что видели” <…> “Это могут засвидетельствовать самые выдающиеся люди и благородные ученые… все они подтвердили, что инструмент обманывает…”” (Фейерабенд).

Самим Галилеем были описаны явления, совершенно противоречившие как современным ему, так и более поздним наблюдениям. На рисунке Луны, сделанном им с помощью телескопа, нельзя обнаружить ни одной черты, которую можно было бы с уверенностью отождествить с какими-либо известными деталями лунного ландшафта» (Там же, с. 57–58).

Война Богов. Это означает простую и страшную вещь. Когда в XVII веке зарождающееся сообщество ученых поднимало на знамя Галилея, оно поднимало шарлатана. Ничто из найденного им не было бесспорно и не было проверено. Они делали это исключительно на вере, точнее, на убедительности некоторых аналогий. Например, такой: раз телескоп точен на Земле, значит, он должен – должен! – быть точен и в небе! Рискуем братцы, но кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Страшно в этом то, что научная революция была битвой не за истину, точнее, не была познанием истины вообще, а использовала это познание как орудие для захвата власти в мире. Наука размахивала познанием истины как мертвой куклой, сама же постоянно опиралась на убеждения и ярость. Например, яростную убежденность в том, что Бога нет, а если он и есть, то его надо свергнуть.

И особенно страшно становится, если понять, что это была лишь Наука, описывающая природу, физику и обучающая, как выживать в ней. Затем пришла Наука, обучающая, как выживать в обществе. И она была столь убеждена в своих иллюзиях, например, в материализме, что воевала, с одной стороны, с любым идеализмом даже в Физике, а с другой, прямо шла на захват власти в мире и захватила ведь на половине земли!

И что потом? Полное разрушение и истощение этих захваченных земель.

Шарлатанство общественной Науки выявилось быстро, меньше чем за век. Поэтому все очевидно и вызывает отклик понимания, когда кто-то ругает коммунизм.

А вот с Наукой о природе все длится уже четыре сотни лет и кажется иным. Боюсь, что и с физической Наукой будет то же самое: скоро, очень скоро этот эксперимент завершится тем, что все западное общество начнет разрушаться. А начавшаяся в последнее время война с Исламом сильно этому поможет. Наши правнуки будут жить в средневековье. В этот раз война Ислама с Западом будет не войной с Христианством, а войной с самим западным образом жизни, а значит, войной с Наукой, потому что именно научным превосходством Запад держит исламские народы на коленях. Собственно говоря, Запад это и есть Наука.

Но это другая тема для другого психологического исследования. Единственное, что ее объединяет с разговором о теле – то, что мы так же не видим тела Богов и сообществ, как не видим и свое тело, и тело Вселенной. И, похоже, главной причиной является именно то, что мы в них вселены. Но вселение это похоже на матрешку – мы вселены тело в тело, а то в следующее. И это дает основания полагать, что, поняв, что искажает наше восприятие самого большого и самого малого из наших тел, мы сможем спасти и все остальные, имя которым – наш мир.

Итак, об искажениях.

«Объяснение таких явлений заключается, в частности, в том, что, как это отмечал уже Аристотель, органы чувств, работающие в необычных условиях, способны давать необычную информацию. Человек знаком с близлежащими земными объектами и поэтому воспринимает их ясно, даже если их телескопический образ значительно искажен. При рассмотрении же небесных объектов невозможно опереться на нашу память для отделения черт объекта от помех. Все знакомые ориентиры (задний план, перекрытие, параллакс, знание размеров предметов) отсутствуют, когда мы смотрим на небо, поэтому и появляются новые неожиданные феномены. Добавим, что при рассматривании небесных объектов трудно проверить на практике получаемые знания.

Кроме того, наблюдатель может находиться под влиянием устойчивых позитивных иллюзий, связанных с его представлением об устройстве неба. Так, например, кольцо Сатурна в то время “видели” как 2 спутника. “Луну описывают согласно тем объектам, которые как считают, можно воспринять на ее поверхности” (Kastner), “Мэстлин увидел на Луне даже ручей” (Kepler); смотри так же записные книжки Леонардо да Винчи… “Если вы помните подробности наблюдаемых на Луне пятен, вы часто обнаружите в них большие изменения – в этом я убедился, зарисовывая их. Это происходит под действием облаков, поднимающихся от лунных вод…” <…>

Для того, чтобы значительное число телескопических иллюзий исчезло, потребовалось создание Н. Кеплером теории телескопического видения» (Там же, с. 58).

Для того, чтобы исчезло большинство иллюзий, связанных с видением тела, необходимо создание теории телесного видения, начало которой и закладывается сейчас в психологии.

Что такое анатомо-физиологический способ описывать тело, если сравнивать его с физикой небесных тел? Это высадка астронавтов на Луну. Вряд ли кто-то сравнивал ту посадку со взмахом хирургического скальпеля. Но после нее все предположения, сделанные с помощью телескопов и математики, обрели определенность. В астрономии родилась своя анатомия звездных тел. Если, конечно, эта высадка действительно была и все это не научная фальшивка, сфабрикованная НАСА в 1969 году, когда еще никакой полет на Луну просто не был возможен технически. В борьбе за власть в мире любые средства хороши, потому что победителей не судят.

Впрочем, даже если американцы и обманули весь мир, сделав себе рекламу самого развитого государства планеты, чтобы всего лишь усилить свое имперское положение, анатомия звездных тел все равно появилась с запуском первых русских спутников. И важно здесь то, что до этого вся астрономия была шарлатанством, вроде экстрасенсорики. И важно, что если мы перестанем затравливать иных ради власти и денег, то скоро из экстрасенсорики и психологии может родиться наука, делающая следующий шаг к истине тела. Их объединяет то, что они обе работают с телом без ножа. Но чем нож анатома лучше того, которым кроят тела народов? Простотой и надежностью решений. Каменный топор тоже надежное орудие утверждения истины…

Ладно, шутки в сторону. Но я собрался писать тело. Тело, образом которого люди описывают что угодно в мире, и даже сам мир… и оказывается, мне нечем его писать. У человечества нет языка для описания самого тела.

Глава 3. Где это, внутри чего я?

Когда о теле задумываешься мимоходом, кажется очевидным, что находишься внутри него. Это одна из физиологических иллюзий. Даже если я действительно нахожусь внутри своего тела, то, как я это ощущаю, связано не с тем, что я действительно знаю себя находящимся в теле. Это связано с тем, что органы восприятия направлены как бы из головы наружу, из чего у меня рождается ощущение, что я – за ними, то есть внутри головы или внутри тела.

Ощущение, что я воспринимаю внешний мир изнутри тела, на самом деле надо осознать как ощущение того, что я воспринимаю мир воспринимающей способностью своего тела. Она является принадлежностью тела и в каком-то смысле находится внутри него, хотя почти все воспринимающие поверхности вынесены на его поверхность. Впрочем, не все. Как вы знаете, у нас есть способность воспринимать и внутрителесные ощущения – интероцепция, как говорят психологи. Так вот, если обратиться к ней, то станет столь же очевидно то, что я воспринимаю внешнее изнутри тела, и то, что я воспринимаю внутреннее – снаружи!

Внешнее я воспринимаю множеством органов, поэтому оно хорошо изучено и понятно. По крайней мере, то, что меня обычно окружает. А вот то, что внутри тела – это сплошной ужас! Там где-то в темных и неизведанных глубинах может жить что угодно, и большая часть этого мрачного мира либо неприлична, либо опасна. И там, внутри, у современного человека гораздо больше смертельных врагов, чем снаружи. И самое страшное, они мне невидимы, но я вынужден с ними жить, да еще и носить их в себе! В битве с этими врагами изнутри я одинок.

И только медики, как пограничные войска, готовы встать на стражу и отделить меня от того, что внутри. Медики – это что-то вроде глубоководных ныряльщиков, обученных биться с тварями из тьмы. Это не всегда у них получается, но они не боятся, они всегда отважно бросаются в схватку. Наверное, потому, что ощущают себя неуязвимыми – ведь рискую-то я, и расплатятся они за свой риск моей жизнью. Впрочем, иногда мрак достает и их, и они подхватывают болезни своих пациентов. Но это опять же внешнее, это инфекции, которые снаружи.

Мои внутренние чудовища не переходят в других людей. И на медиков нападает не мое чудовище, а их собственное оживающее нутро.

Ужасом перед мраком внутреннего мира, который мы носим в своем теле, полно современное искусство. Если древние додумались самое большее до естественного порождения женщинами «неведомых зверушек» и полубожественных сущностей, то теперь мы сплошь и рядом порождаем опаснейших для всего человечества монстров неестественным способом – по типу паразитов.