Введение в прикладную культурно-историческую психологию

«Нравственность – один из самых важных и существенных факторов общественной жизни, общественного развития и исторического прогресса; мораль. Заключается в добровольном самодеятельном согласовании чувств, стремлений и действий членов общества с чувствами, стремлениями и действиями сограждан, их интересом и достоинством, с интересом и достоинством общества в целом.

Добровольность и самодеятельность согласования отличают всякое явление нравственности. Нравственное чувство является, по Канту, “некоторой ощущаемой зависимостью частной воли от общей”».

Приводить определение нравственности из советской «Философской энциклопедии» я не хочу, тем более, что она отсылает к морали. А «Новая философская энциклопедия» 2001 года в лице Р.Г.Апресяна хитро сбегает от определения, кратенько рассказывая, что понимал под этим термином Гегель.

То же самое повторяет А.Разин в «Словаре философских терминов» в 2004 году. Вот такая беда!

Нравственности у философов, похоже, и нет…Я в растерянности…

И мне остается лишь вернуться к уже приводившемуся мною определению Гусейнова и Апресяна, которое можно считать вершиной современной этической философской мысли:

«В рамках учебной дисциплины “этикой” мы будем называть науку, область знания, интеллектуальную традицию, а “моралью” или “нравственностью”, употребляя эти слова как синонимы – то, что изучается этикой, ее предмет» (Гусейнов, Апресян, с.11).

Это точное по рассуждению и точное с точки зрения задач, которые ставят перед собой философы, определение. По-своему оно верно и одновременно неверно. Оно верно в рамках задач философского сообщества.

Но этики никогда не создавались философами. Во все века их писали люди, которые с их помощью хотели переделать общество. В сущности, творение этик и соответствующих им нравственностей дело революционеров. Поэтому, если вы не забыли, сами творцы этик и некоторые из философов называют этики практическими философиями.

В действительности этика – это наука о том, как управлять поведением людей с помощью нравственности и морали. Нравственность же и мораль – почти одно и то же, то есть некие писанные или неписанные своды правил поведения, только для разных слоев общества или для разных сообществ. При этом нравственность – это управление поведением на бытовом уровне с помощью народного обычая, а мораль – с помощью искусственно разработанного этикета.

Так было не всегда, но так сложилось к последним векам.

Глава 4

Этика Кавелина. Исходные предпосылки

Этика может быть философской дисциплиной, изучающей даже не столько мораль и нравственность, сколько историю учений о них, как это сейчас сложилось в философском сообществе. Действительная этика все же не совсем наука, как и психология. Это искусство, говоря на языке Аристотеля, скорее технэ, чем эпистеме, то есть знание как делать, как достигать желаемого. А желаемое – это перестройка общества через изменение поведения его граждан путем обращения к тому, что меняет их поведение изнутри. То есть к душе.

Это значит, что действительными Этиками могут считаться лишь те, что писались психологами, и не по званию или образованию, а по сути. То есть людьми, которые исходили из того, что этика есть прикладная психология, а психология – это наука о душе.

Последним, кто признавал душу предметом психологии и писал этику, был Константин Дмитриевич Кавелин. Из известных мне, конечно. Вот его этику я и перескажу по возможности подробно.

Нужно сказать, что восемнадцатый и девятнадцатый века вообще были богаты на Этики. Вызвано это было несомненно теми революционными преобразованиями, что происходили вместе с научной революцией. Наука несла смену мировоззрения, а значит, и смену мира, в котором мы живем. Это бесспорно. И это свершилось, когда победила Великая французская революция. Революция победила, новый мир наступил, в нем стало возможно жить, в нем стало необходимо жить, но как в нем жить, никто не научил.

И вот множество европейских мыслителей предлагают свои способы существования в мире победившей Науки. Способы эти на поверку оказывались нравственностями, или этиками и моралями, как это звучало на тех языках, на которых их писали. Некоторые из этих этик, как «Этика» Спинозы, были не более чем философскими попытками создать язык для разговора о науке, как о некой нравственности. Поэтому его этика больше похожа на математику, – на каком еще языке говорить о жизни в научном сообществе, если математика его главный язык?!

Другие, вроде Канта, Конта, Милля или Спенсера, избирали главной физику и производные из нее науки, поэтому позитивизм больше походил на социальную физику, но при этом был не чем иным, как этическим учением, приучающим образованную часть человечества к жизни в научном мировоззрении.

Марксизм тоже по сути своей был нравственным учением, лишь прикрывающимся экономической естественнонаучностью. Его даже можно назвать нравственным идеализмом, хотя он и воевал с идеализмом немецкого и платонического толка. Он был идеализмом в том смысле, что прекрасно осознавал важность идеалов для нравственной перестройки мировоззрения народа. Как писал о нем один современный исследователь:

«Успех Ленина заключался в том, что он открыл существование нравственного идеала, позволяющего объединить массовое сознание и нравственность, организовать победоносную борьбу за превращение его в господствующий в условиях раскола идеал» (Ахиезер, с.344).

Прикладники от этики не писали Этик, они писали Позитивные психологии, романы и статьи, вроде «Что делать?» Чернышевского и Ленина. Поэтому в России почти не родилось своих нравственных учений, облеченных в оболочку этик, в России рождались прямые нравственные обращения к народу, подвигавшие его на действия и революции. Я плохо знаю русскую философию, поэтому, кроме анархиста Кропоткина, я не смог вспомнить ни одного из наших мыслителей, кто бы создал в девятнадцатом веке свою Этику. А наши учебники Этики, даже содержащие исторические обзоры, почти ничего не знают о русских этических философах.

Они рассказывают об этических взглядах тех или иных из наших мыслителей – Чаадаева, Чернышевского, Достоевского, Толстого, Козлова, – но нет ни одного упоминания сочинения с названием «Этика», написанного в России. И поэтому особенно странно, что чуть ли не единственный человек, создавший не просто русский учебник Этики, но и полностью оригинальное этическое сочинение, независимое от европейской мысли, остался настолько незамеченным. Я не встретил ни одного упоминания о Кавелине в трудах наших современных знатоков этики…

Даже Гусейнов и Апресян, рассказывая об этических взглядах Чернышевского, не поминают Кавелина. Но Этика Кавелина создавалась как итог долгой битвы, в первую очередь, именно с Чернышевским как главой шайки «бесов», вытравливавших Душу из России.

Нам долгие годы, целый век прививали уважение к Чернышевскому и той своре террористов и прихвостней Запада, что его окружала, поэтому мы считаем, что он был одним из спасителей России. Но Чернышевский, кроме травли лучших людей старой России и вытравливания духовности, сделал только одну вещь – он написал посредственный роман «Что делать?».

Роман, которым пытался привить русской интеллигенции новую нравственность. Нравственность эта была полностью экспортирована им из Европы, а еще точнее, это было механическое переложение на диалоги полуживых персонажей утилитаристской этики Милля, которого я поминал чуть раньше.

Утилитаризм создается в начале девятнадцатого века Иеремией Бентамом (1748–1832). Создается именно как нравственное учение, построенное на понятии количества пользы и счастья. Сначала Бентам очень расстарался для французской революции, за что был награжден новыми властями тем, что они даровали ему французское гражданство. Потом, пожив в России под Могилевом, пытался продать Екатерине Второй проект тюрьмы…Конец жизни посвятил изменению Англии, которую приучал к новой жизни, став законодателем.

Этика его пишется государственником и исключительно от лица государства. Суть ее в очень простой и близкой торгашескому сердцу великобританца мысли: законодатель при устроении общества должен исходить из принципа наибольшей суммы счастья для наибольшего числа людей. Просто и математично, точнее, арифметично и даже бухучетно…

Именно эта простота определения пути к благополучному государству купила сначала Милля младшего, который, как помните, завершает свои Логику и Этику призывом множить количество счастья. Затем на нее купились духовные дети англичан – американцы, создав свой прагматизм. И именно эту простоту в том, как создавать государственность и править народом, и прививал России Чернышевский. Как вы помните, его учение восторжествовало в Советском Союзе, где человек перестал цениться, ценились лишь массы и общественные движения…

Именно на подобный количественный подход к счастью Достоевский ответит своими словами про слезы одного ребенка, которые дороже, чем весь мир счастливых торгашей. С ним же сражается в своей Этике и Кавелин, почему его и стерли из памяти потомков.

Чтобы обрисовать исходную среду, которая зарождается в России усилиями врагов души и всего русского, с которой и спорит Кавелин, приведу рассказ Гусейнова и Апресяна об этике Чернышевского.

«Но утилитаризм – это теория, направленная против эгоизма, против такой точки зрения, согласно которой добро заключается в удовлетворении человеком личного интереса. Приемлемость или неприемлемость получаемого в каждом конкретном случае удовольствия или выгоды определяется тем, содействуют ли они достижению высшей цели, а именно общему счастью. На этом же основываются определения (оценки) явлений и событий как хороших или дурных.<…>

Знаменитый русский последователь Милля Н.Г. Чернышевский выразил эти идеи таким образом: человек всегда стремится к наслаждению; но наслаждения бывают мимолетные и устойчивые. Редкий погожий день в Петербурге – источник бесчисленных облегчений в жизни, бесчисленных приятных ощущений для жителей города, но эта хорошая погода – явление мимолетное. Наслаждения устойчивые представляют собой пользу. Иногда хорошая погода в Петербурге стоит несколько дольше, и в это время некоторые горожане могут поправить свое здоровье; хорошая погода для них полезна. Устойчивая и продолжительная польза является добром» (Гусейнов, Апресян, с.150).

Это суть главного этического произведения Чернышевского «Антропологический принцип в философии». Вполне естественно она и перекочевала в его роман:

«Новые люди в романе Н.Г. Чернышевского “Что делать?” не признавали самопожертвования, даже ради друга. Они жили по Миллю. Однако утилитаризм не то чтобы отрицает самопожертвование; он не приемлет самопожертвование как цель саму по себе.

“Сознательная способность жить без счастья составляет самое надежное орудие для достижения всей той полноты счастья, какая только теперь достижима”» (Там же, с.161).

Как вы помните, и Милль и Чернышевский не признавали души. Для них человек – это биоэлектрическая машина, как его рисует физиология. Поэтому Чернышевский яростно насаждал в умах русской интеллигенции идеи Конта и Сеченова о том, что души нет, а психологию нужно изгнать из жизни общества, ну уж если не изгнать, то передать физиологам. А физиологи, если вы помните, в то время были крутыми парнями и, как учитель Сеченова Гельмгольц со товарищи, приносили клятвы на крови, что создадут объяснения человеческого существа, основываясь только на законах телесной физики…

Чернышевский не обладал даром, чтобы самому творить какие-то идеи, поэтому он отдал себя продвижению чужих идей и с такой силой травил всех защитников души, объявляя их мракобесами, что искалеченное той травлей поколение русских интеллигентов передало свой страх и ужас детям и внукам как нравственный завет о единственно правильном поведении, позволяющем выжить в этой стране… Поражением сознания наших интеллигентов, более сильным, чем эпоха «Современника», через который и велись просвещение и травля России, был только сталинский Гулаг…

Травил Чернышевский и Кавелина. Травил страшно. Травил вместе с Антоновичем и Сеченовым.

Кавелин ответил на эту травлю совершенно спокойно, написав ответ не Чернышевскому, а сторонникам Сеченова. Ответ этот писался десять лет и вышел в 1872 году под названием «Задачи психологии». Кавелин не сводит в нем никаких личных счетов, он действительно размышляет о том, какой должна быть подлинная наука о душе. Но именно о душе! И поэтому новое сообщество образованных людей, родившееся в России, предало эту работу забвению. Это вполне обоснованно, потому что Кавелин говорил не о физиологическом, а о культурно-историческом подходе к психологии, а это не только отменяло моду, но и обгоняло свое время на век…

В 1876 году Кавелин делает следующий шаг и издает вытекающую из «Задач психологии» свою первую этическую работу «Идеалы и принципы», а к 1884 году, за два года до смерти, разрабатывает «Задачи этики». В сущности, это был выход на прикладную культурно-историческую психологию.

И эти работы были замолчены и забыты нашим научным сообществом, будто проклятье Чернышевского до сих пор действенно и правит учеными. Но даже по названию первой этической работы ясно, что Кавелин понимает, на чем будут строиться самые действенные нравственные учения будущего, он предугадывает значение идеалов для уничтожения России и пытается их исследовать в обеих работах с психологической точки зрения.

Этика Кавелина – это не учебник истории европейских этических учений, это, кажется мне, единственное настоящее научное исследование нравственности, сделанное в России. Именно научное, потому что Кавелин, как и европейские мыслители, думает о том, как человеку жить в новом мире, захваченном наукой.

Главная задача Этики Кавелина – как душе выжить в научном обществе, точнее, как выжить в нем русской душе.

Раздел второй

Этика – психология

В самом начале этой части, определяя понятие «этика», я уже приводил рассуждение, написанное А.Гусейновым:

«Термин “этика” происходит от древнегреческого слова “ethos” (“этос”). Первоначально под этосом понималось привычное место совместного проживания, дом, человеческое жилище, звериное логово, птичье гнездо. В последующем оно стало по преимуществу обозначать устойчивую природу какого-либо явления, обычай, нрав, характер; так в одном из фрагментов Гераклита говорится, что этос человека есть его божество. Такое изменение смысла поучительно: оно выражает связь между кругом общения человека и его характером.

Отталкиваясь от слова “этос” в значении характера, Аристотель образовал прилагательное “этический” для того, чтобы обозначить особый класс человеческих качеств, названных им этическими добродетелями. Этические добродетели являются свойствами характера, темперамента человека, их также называют душевными качествами» (Гусейнов, Апресян, с.9).

Греческий этос, когда-то обозначавший место совместного проживания, со временем обрел значение характера и даже личности. Если мы вглядимся в значения, которыми обладает это греческое слово, то заметим поразительное сходство с русским словом мир: место обитания, общество, состояние. Греческое слово «характер» лучше всего переводится русским словом «нрав», поэтому и становится ясным, как этика равна нравственности.