Егерь: Назад в СССР

Дима не ответил, насаживая головку на очередную гайку.

– Давай, баллон придержу, – предложил я.

Надел рабочие перчатки и упёрся двумя руками в упругую резину.

Дима открутил последнюю гайку. Оттащил гайковёрт в сторону и взялся за монтировку. Поддел ей колесо.

Я упёрся крепче, чтобы не дать тяжёлому колесу спрыгнуть со шпилек. Потом не поймаем!

В сердце вдруг слабо кольнуло. И почти сразу ещё раз, уже сильнее. Руки и ноги мгновенно ослабели, сделались ватными. По спине, под курткой прошла жаркая волна.

Я навалился на колесо. Только бы не упало на Диму! Придавит парня – не прощу себе.

Прижал всем весом непослушный тяжёлый диск из резины и металла. И уже ничего не соображая – всё-таки удержал!

– Иваныч, отпускай – держу! – словно сквозь холодную воду я услышал голос Димы.

Руки согнулись. Язык распух и не помещался в рот.

Я ткнулся головой в резину и сполз на край смотровой канавы.

В памяти вдруг возникло лесное озеро. Сплетённый из ивовых веток шалаш, в котором мы с отцом караулили первых весенних уток. Едкий дым отцовского «Беломора». Бледно-алое зарево заката. Холодная сталь ружейного ствола в ладонях. И чёрные резные силуэты птиц на тихой воде.

– Никогда не бей сидящую птицу, – сказал отец. – Только влёт. Иначе другого охотника зацепить можешь.

А ведь я любил охоту. До щенячьего восторга, до радостной дрожи в руках.

Это потом не до неё стало. Когда в лихие девяностые приходилось выживать от копейки до копейки. Тогда и ружья отцовские продал, и всё забыл.

А сейчас вот вспомнил.

– Иваныч! – ещё раз услышал я.

Голос прозвучал очень тихо, словно издалека.

На душе стало легко и спокойно. В глазах потемнело.

***

– Эй, егерь! Ты чего?

Встревоженный мужской голос заставил меня очнуться.

– Сильно расшибся? Погоди!

Я услышал, как что-то громко хлопнуло с металлическим лязгом. Меня повело в сторону. Стенка, на которую я опирался, резко ушла из-под плеча. Я завалился набок, но чьи-то руки поймали меня и потащили.

– Ты живой? Держаться же надо!

Голос словно оправдывался.

Мои ноги тяжело стукнули по чему-то плоскому, железному. А потом я почувствовал, что лежу на спине, и сквозь закрытые веки пробивается яркое солнце.

В голове звенело, сильно болел лоб. В затылке тоже пульсировала боль.

Я повернул голову и открыл глаза.

На обочине просёлочной дороги стоял бортовой «ЗИЛ-130» с распахнутой пассажирской дверью. Возле кабины суетился небритый мужичок лет сорока в измазанной мазутом спецовке.

Водитель?

Он старательно поливал грязную тряпку водой из стеклянной бутылки, приговаривая:

– Щас, щас!

Увидев, что я пытаюсь подняться, мужичок испуганно замахал руками.

– Куда ты? Лежи! Щас, кровь оботру! Голову-то не проломил?

Он подбежал ко мне, присел на корточки и стал осторожно водить тряпкой по моему лбу. Кожу немилосердно защипало.

– Ручка же специальная есть, чтобы держаться! – выговаривал водитель. – Чуть стекло мне не вышиб головой!

Я потихоньку начал понимать, в чём дело. Значит, я каким-то образом ехал в кабине этого «ЗИЛа». А потом мы врезались, или?

Я снова приподнял голову. Следов аварии не было. На пустой просёлочной дороге стоял только «ЗИЛ». За ним по песку тянулись свежие полосы от резкого торможения.

– Что случилось? – спросил я водителя.

– Кабан проклятый! Прямо на дорогу выбежал. Я тормознул, а ты головой в стекло – хрясь! И сидишь – бледный весь, глаза закрыты, со лба кровища! Я думал – ты убился насмерть!

В голове у меня царил полный кавардак.

Я помнил, как помогал Диме снимать колесо с троллейбуса. Как закололо в сердце, и ослабли руки. Как промелькнула перед глазами вечерняя озёрная гладь с птичьими силуэтами, а потом наступила темнота.

Но ещё я помнил, как час тому назад вылез на остановке из красно-белого «Икаруса», который шёл из Ленинграда в Сясьстрой. В салоне было душно, даже короткие шторки на окнах не спасали от солнца. Рядом со мной сидела полная женщина в трикотажной кофте с коротким рукавом. Она всё время обмахивалась газетой.

За окном побежали частные дома с заборами из облупившегося штакетника. Потом показалась труба котельной и теснящиеся возле неё кирпичные двухэтажки.

– Киселёво, – объявил водитель в микрофон.

Я вышел из автобуса. С удовольствием вдохнул тёплый летний воздух, который показался мне удивительно свежим после духоты автобуса.

Вытащил из багажного отсека свои пожитки – битком набитый рюкзак, большой чемодан из фибры, обтянутый дерматином и мою гордость – новенькую вертикалку ИЖ-27 в брезентовом чехле.

Водитель закрыл багажный отсек. Автобус мягко тронулся по шоссе в сторону Старой Ладоги.

Я посмотрел ему вслед, привычно закинул за спину тяжёлый рюкзак. Чемодан взял в одну руку, ружьё, для равновесия – в другую. И пошёл по шоссе назад, под гору – туда, где от асфальта отходила просёлочная дорога на Черёмуховку.