По прозвищу «Сокол». Том 3
Он то ли собирался брыкаться, то ли смирился, по выражению лица и не понять. Через минуту стало ясно. Второе. Откинулся на спинку стула, развалился, блаженно зажмурился; обезболивающее приятной прохладой разлилось по всему телу, снося боль потоками чистой благодати.
Знал, потому как мне самому вкалывали эту дрянь пару раз.
– Не думал, что до такого дойдёт.
Я выдохнул и глянул на часы. Захотелось позвонить домой. Совесть что было сил пнула задремавшую ответственность, кисло и пьяно вопрошая прямо в ухо: – Как там сейчас Оксанка? О ней хоть подумал?
У стыда были острые клыки и когти.
– Что вы вообще такого сделали?
– Свой ход. Убийц следовало подстегнуть. Как видите, мне удалось.
– В следующий раз заведи себе Робина или Бэтгёрл для таких развлечений, – моё недовольство можно было понять. Роман кивнул, соглашаясь с обвинением.
– Я пустил слух, что знаю, кто убийца, и жду вознаграждение за молчание. Айм-мит обещал много, но они могут предложить больше.
– Они? Кто вообще купился на такой детский блеф?
– Детектив – не столько профессия, сколько репутация, – сказав, Роман зашёлся кровавым кашлем. И без того изгвазданная рубаха превратилась в тряпку. – Я блефую. Но редко. Они об этом знают.
– И это их реакция? Ни проверить, ни узнать, сразу направить головорезов? К слову, хорошо вооружённых головорезов.
У Романа хватило сил на укорительный взгляд, словно я ляпнул глупость.
– Они знают, на кого работаю и чьё дело веду. Кто захочет связываться с «Айм-мит»?
– И всё же ты упомянул корпоратов…
Роман кивнул.
– Кто-то из них. Не знаю, кто именно, но выясню завтра из полицейских отчётов.
Я удивлённо вскинул бровь, он решил пояснить. К детективу вернулась способность управлять телом. Криво, косо, неуклюже. Он выудил невесть откуда медицинский наногель, тот самый, которым мне привели в порядок истерзанную руку. Задрал рубаху, градом сыпанули на пол оторванные пуговицы, ляпнул массу поверх моей перевязки. Оно что, и так работает?
Но спорить с ним не спешил.
– Эти боевики. Мне надо узнать, откуда они.
– Думаете, корпораты от них не открестятся?
– Думаю, у убитых есть имена, фамилии и происхождение. Они не местные. Дедов, сукин сын, редко берёт на работу местных. Заметает следы.
– Как вышел на этого Дедова? Директор про девчонку говорил. Маленькую, хрупкую… – пытался вспомнить всё, что говорил нам старикан перед сердечным приступом.
Роман кивнул.
– Верно. Девчонка. Среди местных авторитетов нет девчонок.
– Не местная? Или просто подставное лицо? – тяжким грузом на плечи ложилось осознание, мы гоняемся не за звеньями цепи, а пока только за звоном…
– Возможно, да. Возможно, нет. Возьмём Дедова, и он раскроет нам карты.
– Уверен, что после твоего «хода» кто-то просто не нанял его, как обычно? – я нахмурился. Неприятно было это говорить, но логика действий детектива ускользала от меня. Роман хмыкнул и вновь зашёлся кашлем.
Встал, подошёл к рукомойнику. Бедолагу стошнило. Громко, почти как водопад зашумела вода из-под крана, он умыл лицо.
– Он не берётся за работу без подготовки.
– Даже если так, он что, готовился к тому, что ты ляпнешь во всеуслышание глупость? – я и заметить не успел, как перешёл на «ты». Роман кивнул, выуживая из-под стола початую бутыль тайки, запахло алкоголем. Больше на стол пролил, чем в две рюмки.
– Скорее, готовил мягкое покушение. Автокатастрофа, уличный грабёж с летальным исходом.
Я глянул в рюмку. Рыжая жидкость не вызывала доверия, но опрокинул в глотку, словно желал законопатить опьянением бушующий внутри ураган чувств, прогнать сомнения.
Сомнения оказались крепче алкоголя.
– Чего бы он добился вашим убийством, если дело курирует «Айм-мит»? Вы же отчитывались перед ними. Просто наняли бы иного детектива, выдали ему больше охраны…
Роман задумался, усмехнулся через мгновение, покачал головой. Свою стопку осушил залпом, зажмурился.
– Моё убийство тоже даст сигнал многим, что лучше оставить это дело для полицейских, иначе можно будет кончить, как я. Никакие корпораты не прикроют.
Звучало до странного логично, Роман удручённо вздохнул и продолжил.
– Смельчаки, конечно, найдутся, каждый будет считать, что он окажется сильнее, быстрее, ловчее меня. Без этого в моей профессии никуда… – алкоголь развязывал ему язык. Интересно было бы с ним оказаться(поболтать), когда он налакается до бровей. Здравый же смысл хмыкал в сторону любопытства, говоря, что напротив, едва детектив дойдёт до кондиции, закроет рот на замок.
Он налил ещё по одной, ту же осушил свою и снова зажмурился. Обезболивающее с антибиотиком уже начали работу, а ему всё ещё было не очень.
– … Вот только я уже знал. И многие улики у меня на руках.
– Слушай, они знают, где живёшь. Что им мешает нагрянуть прямо сюда, доделать работу? Не сегодня – завтра? Уж твои-то пляски на граблях мало кто сочтёт предупреждением «не приходи, убьёт».
Он рассмеялся моему сравнению, но принял к сведению.
– Ты прав. Ничего не мешает. Но я уже отправил в «Айм-мит» запрос. Они заберут меня через… – он глянул на циферблат старых, родом из двадцатого века часов.
Договорить не успел, послышался грохот сапог по ту сторону двери. Адреналин хлынул в кровь, надо было прихватить с заварушки что-нибудь убойней, чем моя пукалка…
Роман же сидел то ли пьян, то ли спокоен – хрен разберёшь! Поднял рюмку, словно предлагая третий тост, но поставил обратно на стол.
– Сядьте, Алексей. Не провоцируйте. Будет глупо, если они примут вас за покушающегося и убьют без разговоров, – флегма в его голосе топила окружение. Надеюсь, они позвонят в звонок, не высадят дверь? Детектив добавил: – Вот поэтому Дедов хотел мягкое покушение. Но я его спровоцировал.
* * *Надежды оказались тщетны. Приклад штурмового НАГ–17 за три хлопка(удара) высадил замок. Роман сказал, что лучше не открывать, за дверь и ремонт заплатят.
Ворвавшиеся положили меня мордой в пол. У меня сработали рефлексы, но на их стороне были выучка, дисциплина и эндоскелетные импланты. Вместо зрачков глубокий голубой блеск светодиодов в пуленепробиваемом стекле, ребятам даже защитные очки не нужны. Полукиборги безмолвны, бесстрастны и, наверно, даже бесчеловечны…
В прошлый раз их собрат был убит исключительно из револьвера Максима. Хотел бы видеть ту чудесную пушку.
Подумалось, проведу в их неласковых объятиях остаток ночи, но Роман дал им понять, что меня отпустить.
Они говорили через исказители голоса. Чёрная маска из армированной защитной ткани прятала лица, давая лишь глазам полный обзор. Уверен, у них черепушка автоматную очередь выдержит.
На слова и вопросы ребята оказались скупы; можно понять, такая работа.
– Сопроводить до дома? – спросил у меня один из них, а я покачал головой. Зря, наверно, отказался. Мало ли кто ехал за нами хвостом?
Но мне повезло.
Снег хрустел под ногами, лицо кусал зябкий колючий ветер. В животе заурчало. Понял, что готов проглотить целого слона, не ужинал ведь. Лавчонки, обещавшие работать до самого рассвета, изменили своим традициям. Там, где прежде сыто пахло шаурмой, был погашен свет.
Сомнения вились надо мной злыми бесами, кусали за пятки, рвали душу. Сказанное Романом не давало покоя, ясно, что просто так не усну. Хорошо, что завтра выходной, можно будет выспаться.
Здравый смысл прятался за заслонами обыденного. Хотел пролить тщету того, что ничего страшного не случилось. Мир не рухнул, не провалился, да и угрожало ли мне сегодня что в самом деле?
Словно это было театральным представлением.
Мегера сторожевым псом будто одного меня и караулила. У неё есть дом, родные? Те, к кому следовало бы идти этим зябким, мерзким вечером?
Вид у неё был такой, что она с радостью променяет их общество на мои мучения.
Кто бы сомневался!
– Наркоман, подлец! Пьянь, опять где-то шастал? Заразу притащишь!
Будто весь подъезд в её безраздельном владении…
Благо при старой ведьме не было метлы. Она как будто что-то поняла по моему снулому равнодушному виду. Сбавила обороты, отстала.
Не знал, как зайду домой. У входной двери поймал себя на отвращении. Хотел оказаться где угодно, но не за порогом родной квартиры, словно там поселилось чудовище, порождённое моими силами.
Ключ нырнул в замочную скважину, дверь поддалась с толчка. Тонкая грань разума, до сего момента державшая напор вопросов, дала трещину, и они потоком обрушились на меня. Что сказать Оксане, как оправдаться? А главное, как уберечь?
Сарказм плясал на костях издохшей совести. Сегодня они захотели стрелять в Романа, завтра выберут своей целью её, но всё ещё по-прежнему не тебя самого. Знать бы только почему?
Духота опустилась на плечи, окутала с ног до головы, захотелось как можно скорее раздеться. Я скинул грязные сапоги, под ними тут же начала собираться мокрая лужа талого снега. Заворочался спящий робот-пылесос, умный дом решил, что самое время для уборки.
Ему виднее.
– Оксана! – позвал её.
Тишина в ответ, ни единого шороха. Страх терзал душу предположениями. А вдруг пока ты шастал на спасение детектива, её убили? И сейчас, прямо за дверью её комнаты…
Даже думать не хотелось.
– Оксана! – рявкнул громче прежнего. Застучали по батарее, взывая к ночной тиши. Благо, что всего не слышала Мегера, ей нашлось бы что сказать.
Вошёл в её комнату, словно на минное поле, включил свет, увидел её сидящей на полу. Подняла на меня взгляд зарёванного лица. В глубине глаз прятался первобытный животный страх. Тучка металась, пытаясь успокоить хозяйку, но после мирно уснула, прильнув к её бедру.
Не стой столбом. Скажи чего-нибудь.
Она ждёт.
– Оксан, это я.
Глупее выдумать попросту невозможно. Молчание в ответ, отсутствующий взгляд. Шок не давал ей сосредоточится, словно так и сидела с того момента, как оставил её здесь.
Коснулся её плеча, девчонка вздрогнула, словно от пощёчины. Вскочила разбуженная Тучка, тенью метнулась под кровать. Девчонка в один прыжок оказалась на ногах, страх во взгляде сменился бунтом.
Бессмысленным и беспощадным.
– Ты… ты… ты хоть знаешь?!
Молчал. Не знал, но догадывался. У неё задрожали губы. Истерика, притаившаяся внутри до этого момента, наконец получила право выхода.
И отыграет на все сто, никаких сомнений.
Я возвышался над ней, словно гора. Быть отцом непросто. А отцом, что вляпался в скверную историю и только сейчас осознаёт все возможные последствия – ещё хуже.
Ладони сложились в кулачки, она дрожала от страха, бессильной злобы, раздражения. А я не знал, как вести себя.
Накинулась, заколотила по груди, замахнулась для пощёчины. Выработанные с годами рефлексы перехватили ладонь, собираясь завершить броском. Едва остановил самого себя.
Слёзы хлынули из Оксанки потоком, а я… я обнял её за плечи.
Глава 3
Она уснула у меня на руках. Когда-то в детстве, глядя крутые боевики, мечтал, что точно также однажды будет со мной. Покрытый кровью врагов герой тащит на руках испуганную, уставшую, заплаканную женщину куда-то в закат. Потому что в закате обитает «долго-и-счастливо». А ещё в нём нет объяснений, как жить дальше.
Принёс её в комнату, уложил на кровать. Тусклый свет настольной лампы, наспех брошенное недоделанное задание из университета. Погрызенный кусочек сине-красного ластика, словно память о прошлом на столе.
Кто бы мог подумать, что буду так переживать за собственную дочь?
На миг показалось, что несу в руках изломанную куклу. Трещина тут, надлом там. Хрупкий пластик устоявшегося характера дал слабину, покрылся хрустящей паутиной осколков. Качнул головой, прогоняя злое наваждение. Это всё духота закрытых окон и жарящего как не в себя отопления. Кто бы ни жаловался на ЖКХ и котельную, а этой зимой они работают на славу.
Мяукнул комочек тьмы под ногами. Тучка ластилась к ногам, Тучка хотела пометить меня своим запахом. Глупая маленькая кошка, чуть на неё не наступил.
Оксанку уложил на кресло. Бедняжка принялась стелить постель, но от волнения бросила на половине. Наспех расправил простыню. За так заправленную койку сержант вставил бы мне три наряда вне очереди и чего-нибудь от себя. Может, оплеуху, а может, и затрещину…
Плевать! Так, подушки. Одеяло как назло связалось в ком, не желая расправляться. Быстро подчинил мятежное ловким хлопком, взявшись за самые края. Задел краем люстру, та возмущённо зашаталась над головой. Хотелось шикнуть на неё, потребовать тишины для спящей дочери. Оксанка лишь засопела во сне, зябко кутаясь в свитер. Раздевать и наряжать в ночнушку не стал, положил, как была, и накрыл одеялом. В последний момент будто в фильмах ужасов она резко распахнула глаза и обхватила меня за руку.
– Пап, не уходи! Пожалуйста.
Представил, что прямо сейчас встану и выйду из комнаты, оставив её в душной горячей мгле один на один с мраком нагнетающих мыслей. И понял, что она не уснёт.
– Не уйду. Я здесь побуду. На кресле. Не испугаешься?
Словно маленькая покачала головой и закрыла глаза. Лунный свет сквозь полную снега тучу пробился в чуть приоткрытое мной окно, ударил по глазам, заставил зажмуриться. Сев на кресло, ощутил нечто мешающее в кармане. Вытащил чёрный силуэт пистолета.
«Сотруднику корпорации не пристало дома…» – в унисон зазвучали голоса кураторов.
– Нет, – ответил им. – Не сотруднику корпорации. Ушедшему на покой бывшему наёмнику, а теперь отцу.
Помню такую же сцену четыре года назад. Сашка ещё не был в органах. Пьяный дрожащий голос в трубке по ту сторону смарта. Осознание его задумки пронзило, заставило вскочить на ноги. Пустой, ниочёмный разговор, не ведущий ровным счётом ни к чему. Помню, тогда была осень, под ногами шелестела рыжая листва. Поскользнулся, бухнулся в лужу, испачкав и куртку, и брюки. СТО-раж зацепился за рукав. Желал знать, куда я, всклоченный, с мокрым лицом и лихорадочным взглядом так сильно спешу. Вместо объяснений заехал стражу порядка в морду, чуял, как утекают из этого мира последние секунды.
Дверь стала преградой, вынес её ударом плеча. До сих пор временами тот ушиб давал о себе знать. Плевать! Ночной мрак грязной, забитой мусором квартиры. Нестиранная одежда, хрустнувший под ногой таракан. Здесь пахло отчаянием. Страх говорил, что идти дальше не стоит, но быть штурмовиком – переступать через истерики собственного ужаса. Пистолет, взгляд в пустоту ночного окна, шелест занавески по старому ковру. Вязкое тяжкое дыхание. Я придержал его руку, а он словно проснулся ото сна.
Забрал у него пистолет, зная, что напрасно. Бывший наёмник найдёт способ купить ещё один ствол. Не знал, кому хотел больше набить морду, ему или самому себе? Остановился на том, чтобы вылить всю брагу, что у него была. Раковина щедро приняла алое пьянящее подношение.
Он выжил. Теперь вон меня кошмарит, ведёт расследование, играет в благородство старой дружбы. А я сейчас смотрел на его пистолет, поймав себя на глупой мысли, что за движением пальца на спусковом крюке прячется ответ на тысячу вопросов. А ещё куда-то сгинувшее, убежавшее спокойствие…
* * *Проснулся словно от пощёчины. Смотрел за Оксанкой и не заметил, как задремал сам. Размяк от мирной жизни. Там, откуда я вернулся, такая ошибка стоила многим хорошим ребятам жизни. Оксанки уже не было, только прикорнувшая на коленях Тучка. Захотелось позвать дочь, но не стал. Всё тело ломило от вчерашних упражнений. Старость дряхлой старухой кряхтела на ухо, что боевые заслуги боевыми заслугами, но время берёт своё даже от таких крепких орешков, как я.
Выдохнул, стащил кошку на подушку, та лишь хитро приоткрыла глаза. Принюхалась. Завтраком ещё и не пахло, а значит, можно было съёжиться в комок на бархате подстилки. В голову как-то внезапно вклинилось осознание, что дожил до вторых выходных на свежей «спокойной» работе. Словно успел срочную в горячей точке пройти за это время.
Нос Тучку обманул, завтраком пахло и ещё как. Свирепой змеёй со стороны кухни шипела раскалённая сковорода, маня к себе запахом(ароматом) из детства. Пытался вспомнить, что же это такое, и не смог, пришлось проверять.
Блинчики. Тонкая струйка капала на чёрную плоть нагретого чугуна, превращаясь в забытое лакомство. Зачем-то глянул на календарь, словно засомневался в снежном покрывале за окном, решил, что масленица.
Оксанка была одета в домашний халат, орудовала прихватом, словно надеялась утопить в работе собственные заботы. Как бы ей самой не дойти до кресла и пистолета в руках.
Сел за стол, заставил её обернуться. Меня выдала скрипнувшая половица. Надо бы заняться ремонтом, да что-то всё как-то руки не доходили…
Посмотрел дочери в глаза. Где-то в глубине собственного взгляда она умудрилась спрятать волнение.
– Оксан, всё в порядке?
– Д-да. А что, пап?
Бред. Кратковременная амнезия.
– Впав в шоковое состояние, из памяти может выпасть день-другой-третий, даже не заметите и не вспомните, – так объяснял её появление в моей жизни Максим.
Сегодня я хотел этим объяснить (оправдать) её хорошее настроение.
Уснула ведь у меня на руках, а теперь…
Теперь хотела, чтобы всё увиденное было просто страшным сном. Главное только хорошенько замести следы случившегося, и можно жить дальше.
Масло зашкворчало на сковороде, струйка теста растеклась, образуя ещё один блин, девчонка облизнула ложку. Сладкий запах малинового варенья манил взглянуть на стоящую прямо на столе банку.
– А это откуда?
– Баба Тоня с собой дала. А я на самое дно сумки положила, и вот…
– И таскала с собой банку варенья целую неделю в университет?
– Вот дура-то, правда?
Я подошёл к ней ближе, когда она закончила со следующим блином, настойчиво отвёл от плиты. Выключил газ, усадил девчонку на стул. Напускной лоск счастливой и ничем не обременённой девы слетел с неё, словно шаль.
За окном темно, на кухне свет, наряженная ёлка играла гирляндами, свет отражался в больших разноцветных стеклянных шарах. Утро, о котором я мечтал в детстве.
– Оксан, если сделать вид, что ничего не было, мир не изменится под тебя.
Она промолчала, засопела, опустила взгляд. Боялась смотреть мне в глаза, а я видел в ней слепую детскую надежду, что невзгоды вчера можно прогнать запахом блинчиков.
Моих слов хватило, чтобы прорвать плотину неуверенности.
– Пап, так всегда будет? Скажи мне?
– Как?
– Вот так. Будешь врываться в дом, кричать, чтобы я пряталась, а потом убегать из дома, хватая пистолет?
– Ты испугалась? – говорил мягко, почти елейно. Криком здесь точно ничего не добьюсь.
Она часто закивала головой. Маска счастья на её лице пошла трещинами, гримаса плача пришла ей на смену.
Совесть умела(переродилась, переключилась) в иронию. Настаивавшая на этом разговоре со вчерашнего вечера, сейчас она вопрошала: – Ну что, добился, чего хотел?
– Я… ну… А ты сам меня на своём месте представь! Что ты вот сидишь дома, вернулся с работы, а я запрыгиваю в дом, хватаю пушку и убегаю, крикнув напоследок, чтобы ты прятался. Это круто, наверно, в боевике, а в реальной жизни очень страшно. Я чего только передумать не успела…
Кивнул, а она продолжила.
– Знаешь, это вот как… как с детства, понимаешь? Вот когда выходишь из дома, а тебе улыбается дворник, в магазине здоровается кассир. Дети на площадке играют в машинки, куколки, снежки. А ты глядишь на это и понимаешь, что как только перешагнёшь порог дома, всё это исчезнет. Тебе не улыбнутся, не помашут рукой, не спросят, как оно, в школе. Обольют презрением и ненавистью. Каждое слово как будто нож. Мама… говорила всякое, разное. Но я даже в её призыве на ужин легко слышала, что «лучше бы меня не было». И уже не хочется возвращаться домой, потому что в нём не осталось для тебя места.
– Оксан, к чему это?
Она нагнулась и погладила льнувшую к ней Тучку.
– Пап, скажи честно, в твоём доме есть для меня место?
– Мы ведь это обсуждали. Сказал же, живи сколько хочешь…
– Сказал. Но ведёшь себя порой так, словно я кукла. Можно одеть в нарядное платьице, разрешить выйти из картонной коробки, а когда будет мешаться, усадить на книжную полку. Между сказками и трагедиями. Я просто не хочу быть пустым местом.
От её слов было тяжко на сердце, давило на грудь. Ей бы слезливые книжки писать, а не передо мной распинаться. Дисциплина, которой мне не хватало в последнее время, насмешливо брякнула, что размяк. Ещё чуть-чуть, и превращусь в толстого семейного тюфяка.
Оксана подняла на меня взор, ей хотелось ответа здесь и сейчас. Что угодно, лишь бы не отмашку.
Я выдохнул, попытался начать.
– Ну, ладно… – сразу же прикусил язык. Если что и начинается с этих слов, то нечто успокаивающее и эфемерное. Она хотела другого. – Оксан, ты же знаешь, кто я? Кем работал в прошлом?
Она уставилась на меня, внимательно изучая. Понял, что снова сказал не то. Сейчас где-то в глубине её души хрустит мой прежний образ героя, что словно деды поднимает бойцов в атаку. Наверняка смотрела фильмы, слушала патриотические песни, где окопная правда зарыта так, что не найдёшь. Меньше всего хотелось бы, чтобы она увидела меня залитого кипучей вязкой кровью с ног до головы, пробитый в десяти местах бронежилет и полные безумия глаза от всего всаженного в нутро обезболивающего. Там не до геройства, там до выживания…
– Оксан, я контрактник. Наёмник, как иногда называют либералы. Я убивал, калечил и творил иногда не самые хорошие вещи.
– А сейчас? Это всё из-за прошлого?
– Это всё ради того, чтобы в это прошлое не возвращаться.
– Период такой?
– Что? – я часто заморгал, она у меня почти с языка это сняла. Оксанка зябко поёжилась, зевнула и зажала руки меж бедёр.
– Мама так говорила. На неё иногда… находило. Невозможно же ненавидеть всегда. Иногда она превращалась в добрую, менялась на глазах, плакала и каялась. Словно осознавала, что творит со мной. Я… сперва радовалась, думала, в ней просыпается материнский инстинкт. Только после она становилась ещё злее, словно желала отомстить за ту пробившуюся искорку любви ко мне. Дать и отобрать втройне. Ты также?
Она подняла на меня взор, а меня пронзило холодом. Я вдруг понял, что мне совершенно нечего ей ответить. Звонок, грянувший словно набат, чуть не заставил подпрыгнуть и стал моим спасением. Тихо извинившись перед дочерью, встал и двинул открыть дверь.
Увы, у спасения был привкус Оксанкиной правоты…
* * *Сашка приехал без напарника. Милицейский «бобик» нового образца, два СТО-ража в подмогу. Вооружены, словно я собирался бежать.
Оксанка кусала губы, глядя на полицейского, и не знала, что делать дальше. Болталась где-то посредине того, чтобы схватить меня за руку и никуда не отпускать, и между тем, чтобы вывалить весь наш с ней разговор как на духу.
Мне хватило ума забыть о сегодняшнем свежем допросе. Сашке хватило ума не устраивать из всего этого нелепого представления с криками, наручниками и заламыванием рук. Оксанке хватило ума, чтобы сложить два и два. И откуда только мы все такие умные взялись?!
Сашка глянул на девчонку, приветственно, но равнодушно кивнул, сняв фуражку. Сказал, что я прохожу свидетелем по делу о хищении в «Майнд-тек», и сегодня они без моего участия не обойдутся.
Думал, у девчонки отляжет от сердца, но она как будто напряглась ещё больше. Едва за мной захлопнулась дверь, как я протянул руки. Не зря же он притащился с браслетами…
– Клоунаду не устраивай, – раздражения в нём было на троих. Вызвали лифт.
Мегера выглядывала из своего окошка, словно затаившаяся мышь. Я ждал от неё злословия или злорадства. Обиднее всего, что вместо яда слов в её глазах мне виделась человеческая жалость.
Даже не знал, что она на такое способна.
– Ты сказал, «свидетель». Что-то изменилось?
– Почти. Садись. Не для всеобщих ушей.
Арестантский отсек в машине был звукоизолирован. Злопыхатели и любители европейских свобод любили кричать; это для того, чтобы никто не слышал плача несчастных, когда их будут пытать.
Сашка пытать не собирался, залез за мной следом. СТО-раж захлопнул за нами дверь.
– Твои приедут прямиком в отделение. Твой адвокат выделил нам ровно час на всю процедуру. Минут пятнадцать ехать будем. Закуришь?
Он распечатал пачку сигарет, я покачал головой, не до этого. Следователь пожал плечами и задымил.
– Ты ведь неспроста один. Где твой резвый и прыткий?
– Его убили, Лёха.
– И ты так спокоен?!
– Если бы волнением можно было оживлять, тряслись бы всем отделом.
– Кто и когда? Связано с Тохиным делом?
– Связано. Я вот почему тебя в звуконепроницаемом боксе везу? Это «Айм-мит», Лёшка.
– Не понял, – я нахмурился и покачал головой. – Ты едва ли не в начале недели готов был на жопе генерала клясться, что они тут ни сбоку, ни с припёку. А тут вдруг мнение изменил? Что ж вы там за улику разыскали?
