Последний из Двадцати

Рун обрушился на то место, что коршун. Нос парня принял на себя заклинание, и лес раскрылся перед чародеем в совершенно ином обличии. Запахи, окружавшие его повсюду, резкие и слабые, защекотали ноздри. На миг он растерялся – к новой особенности, учил его мастер Рубера, поначалу надо привыкнуть.

Нити терпкого мышиного духа тянулись отовсюду, но только одна из них была с особой, почти едва различимой ноткой. Стоило отдать должное Буку – в своём ремесле он явно добился мастерства.

Заклинание с рук чародея прыгнуло сквозь толщу земли, и тут же вырвалось ветряным потоком, разрывая густо растущую траву и рыхлую, жирную почву. Мышь забилась в беспомощной попытке вырваться из крепкой чародейской хватки. Парень охладил немного собственный пыл и сызнова захлестнувший его восторг от преследования. Эта погань нужна ему живым, а ведь в таком обличии его так просто раздавить…

Словно прочитав мысли последнего из Двадцати, Бука разросся до котёнка, а после обратился дикой кошкой. Мохнатые, острые уши стояли торчком, сквозь подушки мягких и мощных лап проступили бритвенно острые когти, готовые к бою. Из глотки кошки полилось нечто похожее, на приглушенный рык.

Рун швырнул его прочь, ударил о дерево и, не давая опомнится, что есть сил приложил о землю. Мана стискивала несчастного, будто в гигантском кулаке. Рун знал, что чувство победы, ликовавшее в его душе обманчиво, как никогда. Буке нечего ему противопоставить в плане силы, но вот в умении бежать ему точно не откажешь.

Парень хлопнул в ладоши, и свежее плетение из маны тотчас же окружило беглеца прозрачным, что мыльным пузырём.

Бук понял всё и сразу, едва полоснул когтями по мнимо хрупкой поверхности своего узилища. Вновь сменил облик, сел, откинулся на спину, запрокинул голову. По лицу пленника чародея градом валил пот – от недавнего бегства, и переполнявшего его с головой волнения.

Вместо паники теперь он отдался на откуп спокойствию. Что мог сделать он сделал…

Рун утёр лоб, утерся краем плаща. Из-за этой погони он сам выглядел не лучше – невесть каким чудом измазанная грязью дорожное платье молило о стирке.

Юный чародей облизнул высохшие губы, справился с жаждой, зажмурился лишь на мгновение. Бука смотрел на него так, как должен был бы смотреть человек. Разве что в этом, подумалось Руну, он полный профан.

Бука был безобразно тощ, как и все его сородичи. Крепкое, покрытое бледной кожей тело лоснилось от выступающей сквозь поры слизи. Чудь отвернулось от чародея, закрыв лицо руками – больше всего на свете они не любили чужие взгляды.

Прятаться в тенях, смотреть исподлобья, видеть мир как ворох чужих представлений – о ситрах рассказывали разное. Будь здесь Гитра, она обязательно бы выдохнула, качнула массивной грудью и, поправив очки, принялась делать наблюдения – одно за другим.

Наверно, Бук хотел поговорить. Словно давая понять, что не желает слышать его поганое наречие, пузырь по приказу Руна плюнул ему в рот вязкой, липкой жижей.

Слова были и не нужны – ситр будет извиваться и юлить, уводить разговор в сторону, пока не договорится с парнем о собственной свободе.

Рун и сам не открывал рта – ситру было бы достаточно лишь призрачного намёка на начало разговора, чтобы его силы вступили в действие. Поговаривали, что однажды парочка ситров смогла провести самого старого Мяхара. За вопрос об этом юный Рун хорошенько получил по шее и усвоил лишь одну науку.

Иногда вопросы не имеют смысла.

Как заправский костоправ, юный чародей вспорол руками пузырь – ситр, едва уловивший пыхнувший ему в лицо дух свободы напрягся, приготовившись к бегству.

Тщетно и напрасно – парень перед ним знал, что и как следует делать. Бук лишь зажмурился, словно в желании проститься напоследок с жизнью.

У ситра был мертвецки холодный лоб. Поры белой, почти молочной кожи плюнули в чародея слизью – винить в этом пленника не стоило, защитный механизм организма. Призрак библиотекарши готов был комментировать всё и вся, что касалось этого чудного создания. Руну в какой-то миг показалось, что это не он – она сейчас будет ковыряться в подсознании узника.

Его затягивало в чужую память не сразу – поначалу он ощутил лишь покалывание на кончиках пальцев. Чужой, не человеческий, странно устроенный мозг будто пробовал юного чародея на вкус, пытаясь понять, стоит ли пускать того внутрь?

Рун нашёл лазейку не сразу. Сознание ситра оказалось мутным и мглистым, словно болото. Внутри него, в пучинах памяти булькали воспоминания прошлого. Парень спешно листал их, словно раскрытую книгу. Детство ситра наверняка полнилось и пестрело тысячью интересных подробностей, но к большому сожалению Гитры парень пролистнул эти воспоминания прочь. Стаей пугливых птиц они выпорхнули прочь, растянулись маревом, серыми барашками облачков, растворяясь перед глазами вторгшегося чужака.

Ситр вздрогнул, словно Рун и его угостил молнией. Тело несчастного сопротивлялось чуждой воле, спешило выгнать её прочь, но тщетно. Рун ковырялся в подсознании своего пленника, пока не нашёл, что искал.

* * *

Шпиль в понимании Бука никогда не был большим. Как и ровным. Память бестии искажалась, норовила подсунуть юному чародею то, чего там не было и в помине. Рун, с усердием достойным лучшего применения пытался рассмотреть и распознать выложенный перед ним факт.

Даже признав в чародее своего, память Бука, что скаредная и жадноватая хозяйка, спешила выложить на стол крохи бывшего пира – и ни каплей больше.

Руну же казалось, что ему хватит и этого.

Пожарища.

Пожарища на стенах. Огонь змеёй спешил по красной занавеске к потолку, тянулся к соблазнительно-вкусной древесине стен и полов. Словно под напором чужой насмешки, пятна гари разрастались одно за другим. Там, где ещё мгновение назад балом правили красота и изящество, теперь во главу угла была поставлена разруха.

Призрак Гитры, восторженный и любопытный, как она настоящая и при жизни вдруг сдавленно пискнул, протяжно выдохнул и умолк – Рун глазами ситра видел, как изуродованная, прижимавшая драгоценность книг чародейка-библиотекарь скорчилась на полу. Ему впору было выдохнуть самому – именно такой они и нашли её в Шпиле.

Поганцы выкололи ей глаза, засыпав в рот и пустые глазницы раскалённые до красна угли. Лицо было обожжено, на нём сохранилась маска отчаяния и боли – словно убийцы измывались ещё над живой волшебницей.

Руну отчего-то казалось, что именно так оно и было, и его замутило.

Парень быстро справился с собой, глядя дальше. Ситр танцевал на теле старого Мяхара, будто не ведая иного удовольствия. Крики, визги отчаяния и боли, рвущиеся из дверного проёма потоки магии – ещё живые защитники Шпиля не сдавались, давая отчаянный, но напрасный отпор. Бук был убеждён, что судьба чародеев уже предрешена, всё остальное лишь – сопутствие потерь проказам судьбы. Подхватив бородатую голову старика, изо рта которой высунулся обожжённый язык, он швырнул её в окно прочь, и поспешил туда, где гремело громом.

Ситра гнало досужее, если почти не детское любопытство. Ему хотелось узреть смерть каждого из чародеев. Видеть их тела – не весело, но вот смотреть, как чернь готова измываться над вчерашним величием…

Рун ощутил резкое омерзение к существу, зажатому в тиски пузыря. Бук, словно уловив, что парень теряет над ним контроль, одарил того противной ухмылкой.

Последний из Двадцати поймал себя на том, что чуть не поспешил ответить на подобное силой. Убивать ситра сейчас нельзя – он знал больше остальных, он видел больше остальных…

Мастер Рубера был твёрд, как никогда. На грозном понуром лице не было и тени страха. Оружием он выбрал тонкий, упругий клинок: одного за другим, будто жалом, он убивал нападавших. О дикой усталости учителя фехтования говорили разве что взмокшие усы, дрожащие руки и куча тел рядом с ним.

Он стоял среди них, как предвестник гибели любому, кто отважится сделать ему хоть шаг навстречу.

В людях жила глупость – Рун убеждался в этом раз за разом. Убедился и теперь, когда память ситра, что прокисший суп, поставила перед ним очередную картину.

Разбойников было четверо. Где-то в глубине души в них ещё царил страх – перед ними чародей! Сейчас же как заколдует!

Мастер Рубера как будто забыл все заклинания разом. Или не мог колдовать. Парень вглядывался в облик учителя, пытаясь понять, что с ним случилось? Кто-то заключил его в кандалы из саффиритовой лазури? Но Рубера был настолько силён, что смог бы колдовать даже сквозь них…

Они решили его взять числом. Ситр, едва завидевший старика, сызнова улыбнулся – казалось, он уже видит смерть чародея и предвкушает её, будто хорошее вино.

Бросились все и сразу. Руна кольнул стыд – нечестивцы посмели осквернить величественные своды Шпиля, обратив его в своё обиталище, в грязную подворотню.

Мастер Рубера ответил ровным выпадом в плечо того негодяя, что оказался ближе остальных. Клинок тупо ткнулся в твёрдость кожного наплеча, заставил противника остановиться, сделать шаг назад повернуться боком. Рубера вывел клинок, перехватил руку с кинжалом второго разбойника, пинком в пах повалил его наземь, полоснул по горлу нечестивца, что был сзади и размашисто держал над головой топор.

Четвёртый был вооружён малуритом и стоял поодаль остальных. Рун смотрел на него снизу вверх, отмечая и невысокий рост разбойника, хрупкое телосложение, нечто привязанное к ноге. Словно желая оскорбить мастера Рубера больше прочих, парень был инвалидом. Пальцы неловко, но старательно выводили на деке одну руну за другой, готовя мстительному чародею россыпь неприятных сюрпризов.

Малурит загудел, исторгая из себя накопленную энергию, чуть не отбросил стрелка прочь – буро-малиновый поток устремился к учителю фехтования. Рубера схватил того разбойника с наплечем, которого настоятельно отпихнул вначале, и резко толкнув направил его навстречу выстрелу.

Несчастный оброс волосами, что через мгновение обратились змеями. Завизжав от зародившегося ужаса, он повалился наземь – новые обитатели его тела спешили воздать ему по заслугам ядом и остротой клыков.

Калека не сдавался – Руну казалось, что ему-то как раз следует бежать и молить судьбу с провидением, чтобы престарелый чародей не решил идти в погоню.

Рубера был скор на расправу, не желая знать подобной глупости, как милосердие. Ноги, крепкие и ещё полные сил, были быстры так же, как в далёкой юности. Безмолвной гибелью фехтовальщик летел к паршивцу с малуритом.

Рун не успел различить, когда в воздухе скользнул кинжал. Рубера сбил чужой снаряд на лету, отскочил от стены, рубанул клинком.

Калеке повезло, он успел закрыться малуритом, качнуться в сторону и бревном повалиться наземь. Стабилизирующий кристалл на кончике ружья хрустнул от удара, залил мелкими осколками пол.