Льется с кленов листьев медь

Ваня. С ней.

1-й. И ничего?.. Материально?

Ваня. Хорошо даже, можно сказать. Ну, по сравнению. У нее пенсия не такая уж маленькая. Я здесь за выходные дежурства еще полставки имею. Питаюсь.

1-й. Тоже сейчас не пустяк.

Ваня. И спокойно. В нашем отделении не буйные какие-нибудь.

Дверь из туалетной комнаты широко растворяется, появляется человек; от того – сгорбленного и понурого – нет следа; этот – с улыбкой веселой, блеск в подвижных глазах.

2-й. Ваня, здравствуйте, друг мой!

Подходит быстро, пожимает вставшему навстречу руку.

Ваня. Как спали, э, Жорж?

1-й одобрительно ему кивает.

Жорж. Спасибо, друг мой, спал хорошо. Под утро, правда, от нового, должно быть, места, беспокойство явилось некоторое.

1-й. Жорж рассказывал мне вчера перед сном про их кавалергардский полк, забавного очень много.

Жорж. Заболтал вас. Но воспоминания всегда начинаются с пустяка, да позволь, дай им щелочку, хлынут таким потоком, что возможности нет совладать. (Хлопает Ваню по плечу). А из вас отличный бы вышел кавалергард – рост, статность… и глаза у вас, друг мой, умные.

Ваня. Ну уж…

1-й. Два года в медицинском отучился, да спортивная травма серьезная подвела.

Жорж. О, не унывайте, мой друг! Скольких офицеров я знал с раненьями в войнах, иные едва выжили, да выжили и выправились потом. Не унывайте, кавалергард! Цель ставьте и дорога откроется. Я вот, выброшенный отовсюду, и обязанный заботиться уже о семье, понял вдруг: опускает голову человек – и нет скоро его. Наоборот следует: превзойти себя. Превзойти, чтобы стать собою самим!

Ваня. Превзойти себя, чтобы собою стать?

Жорж. Именно. Иначе и не поймешь никогда – кто ты.

1-й. Неплохо замечено.

Жорж. Уж верно, не мною первым.

1-й. Замечено очень немногими, а выполнено почти что никем. Хотя вот вам удалось.

Жорж вдруг задумывается…

Ваня. А ведь на завтрак уже пора. Отправляйтесь, господа.

Жорж. (На лице снова улыбка). На завтрак? И очень кстати! Ужин, помнится, вчерашний нехитрым был, но для пищеваренья здоровым. (Берет коллегу за плечи). Идемте, мой друг.

Комната перед палатой.

Входят из коридора, уходящего в глубину сцены, Ваня и человек лет сорока пяти – высокого роста, худощавый.

Ваня, показывая на дверь в палату: Там ваша диван-кровать, тумбочка, а здесь и холодная вода, и кипяток – если чая попить, в шкафчике чай – черный, зеленый, сахар… Я до утра понедельника тут на дежурстве, обращайтесь по любому поводу. Зовут меня Иван. А к вам как обращаться?

Человек. Да как угодно. … Меня по-разному называли. А собственного имени, сколько себя помню, и не было.

Ваня. А в детстве?

Человек. (Вздрагивает и смотрит несколько секунд удивленно). Как интересно ты спросил.

Ваня. Что же особенного?

Человек. (Оживленно, всё с тем же легким удивлением; глядит в сторону уже не на Ивана). Мне почему-то в голову не приходила тема эта – про детство. (Пауза. И с недобрым теперь выражением). Нет, придумать же надо, чтобы вообще не было детства!

Ваня. Я, извините, вас недопонял – тяжелые очень годы? Или вы их совсем не помните?

Человек. Да что же помнить, если вовсе их не было. (Хлопает в ладоши). Ну, гениально! Нет детства – нет человека, ха!

Ваня. (Обеспокоенно). Не волнуйтесь, пожалуйста. У нас отличный зав. отделением. Всё вспомните – и детство, и имя.

Человек. (Уже спокойно и равнодушно). Ах имя… имя… Зови меня, Ваня, «князь». Если тебе это не претит, разумеется.

Ваня. (Улыбается). Не претит совсем.

Человек. Ну и славно.

Ваня. А сейчас завтрак, как раз. Сходите-покушайте.

Человек. Спасибо, есть не хочу. А чая бы выпил.

Ваня. Отлично, и я с вами попью.

Быстро достает чашки из шкафа, спрашивает за спину:

– Вам черный или зеленый?

Человек. По утреннему времени лучше черный.

Ваня проворно кладет на стол сахарницу, пакетики в чашки, заливает в них кипяток.

– Прошу.

Где-то в глубине пробуют гитару и голос, раздается пение приятным высоким баритоном:

Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная.
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная.