Раковый опус

Зачем надо было назначать ещё две травматичные манипуляции, когда сроку предыдущей биопсии было всего пара недель, мне неведомо. Не доверяет латвийским врачам? А его диагнозам поверяют например в Германии? Кстати, потом во Франкфурте меня стали лечить на основании медицинских документов из Латвии, поэтому в задницу российских академиков, которые по-совместительству онкологи.

Потом уже мои знакомые и доверители рассказали мне, что обещая сделать операцию лично, этот академик лукавит. Он появляется только следующим утром в палате и по-отечески интересуется здоровьем. И это максимум. Иногда его можно видеть возле операционного стола, и это последняя картинка засыпающего от наркоза пациента, и как только он засыпает, академик уходит из операционной. Но гонорар видимо неизменен. А моя двоюродная сестра, проживающая в непосредственной близости от рабочей локации академика, вообще заявила, что только сумасшедший человек может рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь по квоте в Сеченовке…да и за деньги тоже.

Я понимал, что пора принимать решение. Уже подкрались неприятные ощущения в виде состояния интоксикации. Как-будто температура, но её нет. Продукты распада опухоли лезли прямо в мозг. Я имел уже два мнения, латвийское и российское.

Когда-то давно, лет 30 назад, я работал медбратом в РДКБ – детской республиканской больнице, в отделении гематологии. Я помнил почти всех бедных деток и помнил некоторых их родителей, чудом собравших деньги для лечения за границей. В основном это была Германия и Израиль. И помню, какими глазами на них смотрели те родители, которые не смогли собрать средства на это путешествие-шанс. Поэтому, когда родственник предложил мне прошвырнуться во Франкфурт, я не стал кочевряжиться, а наоборот, с радостью ухватился за это предложение. Германию я люблю, немецкий язык тоже, на бытовом уровне могу даже пообщаться, в случае необходимости.

Я воровал из кабинета старшей сестры дорогостоящие препараты и отдавал их родителям умирающих детей потому, что старшая сестра отделения эти препараты им продавала. Уже не помню лиц, но некоторые имена мне не забыть. Как не забыть и вонь моей зелёной одежды после суточного дежурства, прокуренной и облитой всякими жидкостями, лекарственными препаратами, кровью…Если в нашей гематологии кто-то умирал, то в соседней онкологии тоже. Я знаю, что есть связь. Наверное детям страшно идти в другой мир в одиночестве. Они уходили часто потому, что никто не умел лечить рак…они и сейчас уходят по этой же причине. Редкие ремиссии были обусловлены чудом или большими деньгами. Леночка Золина в свои 5 лет кусала свои пальцы до крови, чтобы унять боль внутри и спрашивала, зачем её родила мама…Не объяснить мне это никаким промыслом божьим.

Я тогда не знал, какой он этот рак. Я сострадал, но не понимал. Но уже тогда я знал, что детская гематология и детская онкология…это помещения, куда привозят умирать детей, нет, не лечить.

После суточных дежурств я с трудом доезжал до дома. Пару раз засыпал в автобусах, разок в парикмахерской…А тот старичок, который попросил меня проводить его до автобусной остановки вообще не привиделся ли. Он шёл едва переставляя ноги, мелкими мелкими шажками. А я ему отказал, мол засыпаю на ходу, дедушка, прости…А идти-то было всего метров 400. Сделал я пару шагов и подумал, а да отведу-ка я старичка, что с меня убудет что ли…Повернулся, а его и след простыл. Вот так дедушка, не иначе проверял меня волшебник какой, насколько я сердобольный человек…А может Господь прибрать меня хотел, вместе с безвинными детками из больницы оправить, чтобы я в другом мире помогал им…Но, проверку я не прошёл, да и не галлюцинация ли это была после череды бессонных ночей.

В самолёте со мной летел мальчик Прохор из Магнитогорска, где я не буду никогда. У него были редкие волосики и маска. Ему было скучно, он шалил, а у его мамы были железные нервы. Мне абсолютно не известно, какой запас этих нервов должен быть у мамы не просто маленького мальчика, а маленького мальчика больного раком. Чудовищная нагрузка. И мне не в чем упрекнуть тех мам, которые находили спонсоров для лечения своих маленьких детишек на любых условиях. Я могу только восхищаться ими.

Мама Прохора рассказала мне, что лечение уже обошлось ей в 6 миллионов рублей. Я тогда подумал, что мне крупно повезло потому, что по предварительным прогнозам по результатам обследования, мне предстоит пройти всего два цикла химиотерапии, а потом сразу операция. И я был рад простоте решения моей проблемы и серьёзной экономии. Каждый цикл должен мне был обойтись примерно в 10 тысяч Евро. Операция где-то в этих же пределах. 2 миллиона ведь не 6…но, я был дилетантом…ах, каким же я был простаком

Меня всё радовало. Я в Германии – стране, которую я люблю и в которой у меня действительно есть шанс исцелиться, ведь немцы занимаются проблемой лечения онкологических заболевания с 40-х годов прошлого века. Меня лечит профессор с мировым именем и не какой-то там хирург, параллельно возомнивший себя онкологом, а самый настоящий онколог-гематолог с внушительным образованием, опытом работы, научными регалиями и международной известностью. Глазам профессора я доверился безоговорочно. Они были умные и печальные, но вкупе со щедрой улыбкой, они дарили надежду. Надежду мне так же подарили дополнительные исследования, проведенные в немецкой клинике.

Рост, вес, температура, давление, пульс …Мне воткнули бабочку в левое предплечье и начали залив химикатов.

Накануне я прошвырнулся по курортному городишку Бад-Зоден. Посмотрел на фонтанчики и бюветы. Пить не стал, ибо я всегда был осторожен с минеральными водами, бьющими из-под земли. И вам рекомендую не спешить и всегда уточнять у знающих людей последствия употребления, как я это сделал в Карловых Варах, а мой приятель не сделал и поэтому весь оставшийся день провёл в номере отеля, до которого еле добежал, по пути отмечаясь во всех городских туалетах, снисходительно расставленных городскими властями. Городские власти знали слабое место своего города, и видимо слабое место моего друга