Вавилон и Башня

Запросто. Ситуация в роте с каждым днем хуже. Тут как будто собралось все отрепье, уцелевшее после войны с Германией. Мелкие и жалкие люди. Стоит только перестать их подкармливать – перережут и сожрут друг друга.

– Отпирай, чего стоишь! – крикнул я здоровенному детине, рядовому Захару. Он, если покрепче не скажешь, никогда не сделает или прикинется, что не слышит.

Странно, при всей жестокости Захар часто делился своими посылками из деревни с солдатами, которым ничего не присылали. Он мог забить насмерть кого-нибудь из военнопленных или разбить лицо своему же товарищу просто из-за незначительного спора. Но, когда приходили посылки, садился, по-хозяйски все раскладывал, нарезал, отдавал часть деревенской грубой колбасы, сала и толстых, с палец толщиной, сухарей. Иногда и меня пытался подкармливать.

– Поешь, дорогой начальник, – говорил Захар. – Совсем исхудал, бедолага.

Я, разумеется, строго отказывался. Знал, если перейти с ним на «короткую ногу», обратного пути нет. Захар будет считать себя ровней. Если мы равны, а он физически сильнее, выносливее, значит, можно позволить себе все. Такая первобытная логика, от которой меня тошнило, а еще больше она меня пугала. Поэтому вел я себя резко и даже жестко. По мере сил, конечно. Кое-как напрягал голос, чтоб погрубее сказать Захару: «Иди, давай, делай…» Или что-то в таком духе. Удивительно, но Захару это очень нравилось. Тоже загадка! Попросишь по-хорошему – осклабится как скотина, делать ничего не будет. Стоит гаркнуть по-звериному – мигом все готово, еще потом и улыбается довольный.

Захар молча отпрянул от мокрой стенки, оставив на ватнике продолговатую кляксу. Грубо высморкался желто-зеленым подтеком длиной чуть ли не до самого глиняного пола. Мерзость. Хочет что-то мне показать?

– Извиняй, начальник.

– Начальников в штабе будешь искать. Открывай, не трави мозг.

– Уверен, начальник? – Захар потер ушибленный висок, на котором расплывалось большое красно-синее пятно. Это его Сато «угостил».

– Захар!

– Ну, ну… – он открыл тяжелую дверь из оструганных кривых досок.

Маленький человек сидел в глубине землянки, лицом к двери, с закрытыми глазами. Как будто спал или производил какую-то молитву, скрестив ноги и сложив руки наподобие «покаяния».

– Слышь, начальник, кается желтомордый…

Я ударил Захара в живот прикладом. Он, сволочь здоровая, только улыбнулся, что-то вроде «так и надо», и протянул ладонь, здоровенную такую, черную, как чугунная сковородка, чтобы взять у меня винтовку.

– А ну его, еще отымет….

– Ну! – замахнулся я, но винтовку отдал. – Дверь, сволочь! Закрой. Там жди!

– Умело с тросом придумали, – проговорил, не открывая глаз, маленький человек на довольно чистом английском.

– Вы думаете? – спросил я, еще не успев понять, откуда он это знает.

– Наблюдал.

– Что наблюдали, прошу прощения?

– Как что? Как вы трос из коры делали.

– Наблюдали? – удивился я. – Но почему… почему тогда под пулю деда Матвея… прошу прощения, рядового Шкулева подставились?

– С вами хотел встретиться.

– Как это? Вам нужно было… убить меня? Взять в плен? Зачем?

«А… наверное, японцы хотят устройство зенитки скопировать? Вот и немцы все за ней охотились…»

– Нет, нет. Это не есть вещь всего.

Маленький человек сказал: «That’s not the matter of thing… Это не имеет значения». Мне почему-то показалось что-то вроде «вещь всего» или «вещь в себе». Странно как-то.

– Все дело в том… – он не договорил и показал на дверь, слегка приоткрыв веки.

«Захар! Подслушивает скотина! Хоть и ничего не понимает по-английски, но подслушивает. Ведь потом может Подгузову передать, что я с косоглазым о чем-то ненашенском толковал. Так и меня шпионом признают, тем более с учетом биографии семьи».

– Захар! Свинья! На передовую у меня пойдешь!

– Ох, ох, ох… – запыхтел тот за дверью. То ли издевался, то ли злился, что его обнаружили.

– Ну, твою мать…

Захар стоял, глядя исподлобья и пытаясь понять, что ему делать. Всем сильны такие люди, как он, могут выживать в нечеловеческих условиях, не есть, не пить, переносить страшные болезни и увечья. Но вот в чем их слабость, так это в том, что они никогда не думают на будущее. Как будто текущий момент – все, что у них есть. Может, так и правильно? Или так проще? Даже легче расстаться с жизнью. Живешь сейчас, а потом уже не живешь.

«Вот и посмотрим», – зло подумал я, в каком-то полубреду рванул винтовку, прислоненную к стене, и дослал патрон в патронник.

Захар вжался в стену. Видно, «срисовал» в выражении моего лица уверенность сейчас же его и пристрелить.

«Действительно, почему бы и нет?! Кто они, все эти солдаты?! Обычные животные. Они не люди! – поразила меня неожиданная мысль. – Не люди! Просто мясо, материал! Как дерево, земля, трава».

– Не, не… не… не надо, командир. У меня дочурка тама… уже взрослая, поди…

– Дочурка?

Испуганный вид Захара подстегивал. Все они боятся умирать! Несмотря на то что несчастливы, обездолены, ужасны, обречены, глупы! Но сейчас я понял. И это даже не ради какой-то дочурки. Это гораздо сильнее. Захар или такие, как он, думают, что должны жить. Должны жить?! Именно. Эту мысль им внушили: они должны жить, несмотря ни на что. Это внушение, простое внушение!

Я поправил приклад и решил выстрелить во что бы то ни стало. Было очень, невыносимо интересно посмотреть.

– Not worth to do… Не стоит этого делать, – произнес японец, и Захар зажмурился.

Я обернулся и увидел стоящего за мной Сато. Про него я совсем забыл. Маленький человек спокойно взял винтовку, вытащил магазин, выбил патрон из ствола.

– Вот так лучше, – спокойно сказал он.

Я почувствовал себя в какой-то прострации. Но она была осмысленная. Почему Сато не отнял у меня винтовку? Почему не перестрелял нас? Ну ладно… ладно, есть объяснение. Вокруг целая рота. Убив нас с Захаром, живым бы он не ушел. На меня всем наплевать. Но что бы солдаты сделали с японцем за Захара? Точнее, за то, что больше не увидят его посылок из деревни.

Я вспомнил, как несколько рядовых, сидя в общей палатке, ели толстые куски той самой деревенской колбасы. Наполовину протухшее сало. Здесь, среди безжизненной степи, они с удовольствием грызли сплетенные сухожилия и высасывали жирный сок, наклоняя головы, плотно сжимая челюсти, чтоб ни одной капли не пропало. Вид такой, будто десяток козлов в один такт наклоняют противные вихрастые бошки с базедовыми глупыми глазами, пытаясь вкусить от какого-нибудь куста смоковницы.

– Вы пока не готовы! – Сато передал мне винтовку с пустым магазином, вернулся на свое место и опять сел, сложив ноги и руки.

– Не готов…

– Да, это так. Но будете.

– Что будете?

– Будете готовы много убивать. Точнее, лишать жизни.