Я – Человек! Часть 1. Фашист

– Я хочу отблагодарить. Чего ты хочешь?

Генрих на секунду растерялся и ответил:

– Отдельную камеру.

– Хорошо, будет. Спасибо.

Директор вышел, и с тех пор Генрих жил в одиночке почти шесть лет, если не считать случая с датчанином-педофилом. Его все устраивало, путь был уже намечен, освоение астрала двигалось полным ходом, и тут Отто со своим «приятным» известием! Черт! Скоро уже ужин, Генрих почувствовал непонятное волнение. Странно, вроде, редко когда волновался, видимо, привычка остается от путешествий по астралу. Ведь там нет эмоций. Нет ощущений, нет чувств, нет ничего, только информация.

Все ощущения, которые испытывает человек, чувства, эмоции, запахи, осязание – это лишь импульсы электронов в нервных волокнах, раздражающие клетки головного мозга, которые и дают представление об испытанном чувстве. В астрале физического тела нет, поэтому нет и никаких событий, связанных с импульсами в нервах, там просто бесконечное спокойствие и нирвана. Поэтому путешествия в астрал чреваты невозвращением. Человек, впервые попавший туда, воспринимает его как рай. Абсолютное спокойствие, из которого никуда не надо спешить, зачем? Чувств нет, эмоций нет, никаких раздражителей, только спокойствие. И остаются там незадачливые путешественники, пока не умрет физическое тело, и получается, что для многих выход в астрал – это билет в один конец. Но не для Генриха. Еще в детстве он освоил технику выхода из тела и тогда сразу понял, что нужно заставлять себя возвращаться. С годами тренировок он уже настолько легко ходил и возвращался из таких глубин, что даже ему приходилось потом подолгу медитировать, чтобы разобраться, где же он был, и какие крупинки информации ему удалось притащить на себе. Астрал научил его не волноваться. Даже когда убивал, он не испытывал особых эмоций, а тут известие о соседе волнует?

Железная створка на двери брякнула и со скрипом отворилась. В проеме показалось лицо охранника, и он произнес:

– Отойди и повернись лицом к стене!

Генрих повиновался, повернулся и оперся ладонями в стену. Сзади открылась дверь, послышалась возня, и чье-то тяжелое дыхание известило о том, что в камере стало на одного арестанта больше. Дверь с грохотом захлопнулась, и Генрих обернулся. «Нет, это не человек» – почему-то сразу подумалось Генриху, глядя на здоровенного, под два метра ростом, рыжего детину.

Детина, с дебильным выражением на конопатом лице, ухмылялся гнилыми желтыми зубами, разглядывая нового сокамерника. Подмышкой у него был свернутый в рулон соломенный матрас, а в руке грязный холщевый мешок, видимо, с личными вещами. От него сильно воняло чесноком и немытым телом. Одет он был в матросские шаровары и лоснящуюся от грязи жилетку, на голых ногах растоптанные кожаные ботинки. Крепкие руки, покрытые рыжими кудрявыми волосами, были по плечи изрисованы расплывшимися татуировками в виде якорей и цепей.

Оглядев Генриха с головы до ног, он подошел к нему и сунул ему в руки свой матрас, а потом, не говоря ни слова, завалился на кровать Генриха прямо в грязных ботинках.

– Может, сначала познакомимся? – опешил Генрих, он положил матрац на вторую, не заправленную койку, и повернулся к соседу.

– Ты, держись от меня подальше, могу пришибить ненароком! – детина загоготал, обращаясь к Генриху, и потом крикнул басом в сторону двери:

– Есть хочу! Когда там пайку принесут? Эй, охрана!

Генрих вдруг понял, почему известие о соседе его так встревожило. Он сел на свободную койку и закрыл лицо руками. С одной стороны его радовало, что он так научился заглядывать в будущее и предчувствовать грядущие события, с другой стороны, этот новый сосед мог стать реальной проблемой для Генриха. В том, что соседа придется убить, Генрих не сомневался. Договориться или вообще как-то построить диалог с таким мужланом никак не представлялось возможным. Судя по поведению этого рыжего, интеллекта в его голове ноль, а если он еще и агрессивный? Надо расспросить Отто, кто он и за что тут. Может, его подсадили в эту камеру ненадолго? Общаться с дебилом, который сейчас лежал на его кровати, ковыряя в носу и вытирая пальцы об одеяло, у Генриха не было никакого желания. Этот сосед и был реальной опасностью, не предусмотренной планом.

Ведь если у этого детины случится сердечный приступ, как тогда у педофила-датчанина, Директор может догадаться о неслучайности этих событий. А прибавив сюда информацию о проклятом доме, которая взялась неизвестно откуда, мог вполне сделать вывод о паранормальных возможностях Генриха. Тогда можно было ждать что угодно. Воображение рисовало пожизненное заточение на дне колодца, куда еду спускают в ведре на веревке, в каменном мешке, закрытом от всех людей, которым Генрих мог принести смерть простым щелчком пальцев.

Цепочка событий могла завести Генриха в такие обстоятельства, из которых выбраться уже было гораздо труднее, а, может и невозможно.

Рыжий лежал на кровати Генриха, не обращая на него никакого внимания, Генрих тоже предпочел молчать, сидел, закрыв лицо руками, и размышлял. Наконец, за дверью послышался грохот железной тележки, на которой развозили ужин, и окошко на двери со скрипом распахнулась. В него подали две алюминиевые миски, наполненные кашей, и две деревянные кружки с чаем. Генрих встал, взял в окошке хлеб и чай, а рыжий бодро соскочив с койки, схватил обе тарелки. Он вывалил кашу из одной тарелки в другую, а пустую тарелку выбросил в угол. Потом подошел к столу, забрал весь хлеб, подвинул к себе обе кружки с чаем, и, усевшись прямо на стол, начал, громко чавкая, уплетать кашу.

– На, жри! – рыжий кинул Генриху кусок хлеба.

– Только там жри, а не тут! – показал он грязным пальцем на пол возле кровати.

Генрих есть не хотел, и ему вдруг стало весело. Он знал свои возможности, и рыжий для него особой опасности не представлял, он наблюдал за этим грязным, вонючим, монстрообразным детиной и удивлялся, насколько человек, венец природы, может уподобиться животному. Рыжий доел кашу, громко рыгнул, уставился на Генриха пустыми бледными глазами и потом рявкнул:

– Что, девочка, развлечемся!?

Ждать и терпеть унижения дальше смысла уже не было. Генрих глубоко вздохнул, сконцентрировался и щелчком послал в рыжего ментальный удар, способный выбить душу из любого человека. Рыжий вздрогнул, часто заморгал, потряс головой, потом медленно осел на кровать и вдруг зевнул, широко разинув рот. Он не умер! Генрих, ничего не понимая, щелкнул пальцами еще раз, рыжий поднял на него тяжелый взгляд и проворчал:

– Сейчас я посплю, а после мы с тобой… – и, закрыв глаза, завалился на бок и засопел.

Генрих был ошарашен, не понимая, что происходит. Точно так же тогда, в Тибете, его обезоружил тибетский маг, лишив умения концентрировать удар, и Генрих стал безопасен для людей. Но сейчас Генрих был уверен: никаких посторонних воздействий на него не было! Этот рыжий детина был не восприимчив к ментальному удару, как будто у него отсутствовало астральное тело! Раньше Генрих даже не подозревал, что могут быть такие люди. Ведь любое живое существо – это душа заключенная в тело-оболочку. Если повредить физическое тело, астральное оторвется от него, и существо умрет. Если нарушить связь между астральным телом и физическим – существо умрет. Эти правила казались Генриху незыблемыми, но этот рыжий монстр их опровергал. Генрих, тяжело дыша, опустился на кровать. «Ментальный удар подействовал на рыжего, как снотворное, похоже, все-таки, я его зацепил» – думал Генрих, значит, астральное тело у него, все-таки есть, просто у него немного другая волна, на которой оно существует. Животные, например, тоже имеют свою «волну» астрального тела, и, чтобы на них воздействовать, нужно было специально настроиться. Ладно, потом, подключившись к информационному полю астрала, нужно будет узнать природу этого феномена, а пока нужно было срочно что-то решать. Рыжий скоро проснется, и Генриху, судя по всему, не поздоровится.

Окошко на дверях со скрипом открылось – Отто пришел забрать посуду после ужина. Генрих прильнул к окошку и быстро заговорил:

– Отто, дорогой, помоги, сделай что-нибудь, убери от меня этого злодея!

– Что случилось, Генри?

– Он отобрал у меня пищу и грозился убить меня!

– Я понял, Генри, я буду наблюдать за вами. Можешь надеяться, в мое дежурство я не позволю ему тебя обижать! Принести тебе поесть?

– Нет, не надо… – Генрих понял, что сделать ничего нельзя, теперь все зависит только от него самого.

– Отто, а что это за тип? Расскажи мне про него?

Отто вздохнул и, взглянув на храпящего Рыжего, начал рассказывать:

– Честно говоря, тебе не очень повезло, это Эрик Якобсон, известный бандит. Много людей в порту покалечил и убивал даже за мелкую монету. Виселица давно по нему плачет, и я не понимаю, что это за суд, который выносит пожизненный приговор такому головорезу. Говорят, он в детстве ходил на китобое юнгой, и однажды, в грозу, ему довелось быть на грот-мачте, когда в нее ударила молния. Его тогда еле откачали, но с головой у него с тех пор стало что-то не то. Он абсолютно не выносит, когда ему кто-то перечит. Говорят, тех, с кем он спорил, потом находили прибитыми к берегу прибоем с перерезанным горлом. В общем, суровый тип, но ты не бойся, у нас и не такие становятся шелковыми. Его лишь вчера прислали на «Белый остров», и я думаю, что через недельку-другую он станет смирным, как и все тут.

Генрих задумался.

– Отто! Окажи, пожалуйста, мне услугу? Я хочу порисовать.

– Ну так рисуй, где твои карандаши?

– Те карандаши, которые у меня были, уже стерлись, принеси, пожалуйста, новые?

– Хорошо, Генри, сейчас уберусь и принесу. Хочешь порадовать нового соседа портретом? – Отто улыбается и закрывает окошко.

«Да уж. Придется порадовать…» – про себя добавил Генрих, отходя от двери.

Неуязвимость рыжего пошатнула веру Генриха в свои исключительные силы. Он считал себя непобедимым среди простых людей и в любой ситуации всегда был спокоен, но то, что происходит сейчас, выходило из-под его контроля. Жизнь преподала ему еще один урок, показала, что нельзя быть абсолютно уверенным. На любую силу найдется соответствующая сила противодействия, и сейчас, чтобы победить и выжить, Генриху предстояло сделать то, чего он еще никогда не делал. Предстояло превзойти самого себя, подняться еще на одну ступень развития. Доказать самому себе, что он смог бы выживать даже без своих паранормальных способностей. «Отступать нельзя, отступить – значит умереть! Или я, или он».

Окошко в дверях опять заскрипело, открылось, и Отто протянул Генриху два остро отточенных простых карандаша и школьную тетрадку.

– Спасибо, Отто, премного благодарен.

– Да ладно, тут у вас не так уж много развлечений. Уж чем могу.

– Спокойной ночи!

Окошко захлопнулось, Генрих сел за стол и задумался. Отступать нельзя, медлить нельзя, надо действовать. Он взял со стола увесистый томик Библии, подбросил его в руке, как бы взвешивая, и подошел к кровати, на которой храпел рыжий. «Так-с… наверное надо его посильнее усыпить, чтобы, не дай бог, не проснулся» – Генрих щелкнул пальцами, рыжий вздохнул и засопел. «А теперь получи!» – Он взял одной рукой карандаш, его остро отточенный конец вставил рыжему в ухо, затем примерившись, размахнулся Библией и ударил изо всех сил.

Карандаш с хрустом вошел в голову почти полностью, тело рыжего напряглось, изогнулось, и вдруг он открыл глаза и схватил рукой Генриха за горло. Глядя прямо в глаза и хрипя, рыжий сжал горло Генриху, а он, перепугавшись, одной рукой пытался оторвать от себя его лапы, а второй шарил по столу. На столе ему попался второй карандаш и он, схватив его, изо всех сил воткнул его рыжему в горло. Из разорванной артерии в лицо Генриху брызнула горячая струя крови. Рыжий захрипел, рухнул на пол, и его тело задергалось в конвульсиях, поливая все вокруг темным фонтаном крови. Генрих повалился на него сверху и откатился в сторону, тяжело дыша. Все. Он сделал это! Генрих чувствовал, как растекающаяся кровь пропитывает его одежду, но его уже это не волновало, теперь можно расслабиться.

«Да, с датчанином было проще…» – мелькнула мысль, и, видимо, от пережитого выброса адреналина все вокруг закружилось, поплыло, Генрих закрыл глаза, и потерял сознание.

–

– Ге-енрих! Вставай маленький лежебока! – это фрау Марта, супруга управляющего. Мальчик отбросил одеяло, соскочил с постели и, шлепая босыми ногами по теплому от летнего солнца деревянному полу, подбежал к открытому окну. Он перегнулся через подоконник и, глядя на женщину в белом переднике, стоящую на пороге летней кухни, закричал: