Называй меня Ева

– В госпиталь, – приказал он и принялся вновь набирать номер аналитика Козлова.

Покачиваясь на широком сидении, генерал пытался просчитать капитана и его упорное молчание. Тот никогда не блистал скоростной работоспособностью, но свои обязанности выполнял с лихвой, вдумчиво и скрупулезно анализируя предоставленные данные, тихим и гнусавым голосом запрашивая очередное подтверждения у оперативников, казалось бы, малозначительным фактам. И если другие аналитики периодически получали должности, звания, квартиры и уходили на повышение, то капитан, страдающий одышкой от непомерной полноты, застарелого порока сердца и ужасно потеющий уже при десяти градусах тепла, так и продолжал сидеть в крохотном кабинете, в который пришел лейтенантом. За лишний вес, стойкий запах пота, вечно измятые брюки и бородку клинышком в управлении за глаза его звали в лучшем случае жирным вонючим козлом, а те, кому не посчастливилось миновать его сотрудничества, проклинали все на свете и не стеснялись ни в виртуозных эпитетах, ни в обсценной лексике.

Так случилось, что, страдая неисправимой медлительностью, Козлов мог похвастаться и тонкой интуицией, и каким-то фантастическим чутьем, педантично подводя любое порученное дело к логическому концу. Правда, со сроками у него никогда не складывалось. Частенько Кужель, доведенный до белого каления этими задержками, грозился выгнать неторопливого сотрудника ко всем чертям, но когда рапорт все-таки добирался до его стола, то даже к пунктуации в документе при всем желании невозможно было придраться. Он в очередной раз удивлялся и вместо выговора, выписывал нерасторопному аналитику скромную премию. На большее и сам капитан не думал претендовать: так и ковырялся в малозначительных сведениях и фотографиях, выдавая через пару месяцев такое, что на некоторое время становился для всех не простым вонючим козлом, а козлом уважаемым.

Вот неделю назад неторопливый феномен и выдал по краковскому пакету… сирийский сувенир… Анхар… жаль, что он не увидит, как главного комитетчика смешают с навозом, который он должен был с детства разгребать на скотном дворе вместе с лидером нации, а не калечить людские судьбы. С этого момента председатель и его свора не просто полетят под откос – рухнут, как взорванный бородатыми душманами мост.

Себе Кужель не льстил и не отделял свое существование от остальных – сам увяз по уши в этом дерьме. Пройдя все круги малолетнего и юношеского ада в окружении озлобленных собратьев по судьбе, генерал ни к кому не испытывал никакого сострадания. С самого начала понимал ведь, что чудеса на этой службе только в сказках бывают, а карабкался вверх, по-звериному чувствуя, когда, как и кому наступить на горло, а кому и плечо подставить. Карабкался так же, как лезут наверх мрази, подобные полковнику Хижуку. Но, наверное, помимо звериной составляющей, в его чутье осталось еще что-то, что позволило ему окончательно не зачерстветь и придавало сил: сначала в детдоме, а потом в Сирии, Анголе, Афгане, здесь… И еще появился тот курьер из прошлого, а вместе с ним появилась и та фотография в альбоме… Ему словно давали шанс сдохнуть по-человечески, а не по-собачьи. За кордоном давали, а здесь – нет. Даже сейчас свои же пытались подложить ему девочек; нанимали мастеров фотомонтажа, чтобы скинуть прессе его провокационное фото рядом с махровыми националистами или геями; любыми методами стремились дискредитировать, вывалять в грязи и максимально испортить жизнь.

Козлов молчал. Генерал раздраженно постукивал мобильником, включенным на автодозвон, по подлокотнику. Ему бы еще напоследок уточнить кое-что, услышать настоящее имя человека со странной кличкой «Хромой», и узнать, кем для него была его дочь…

– Анхар…

– Что? – не понял сержант, скосив глаз в зеркало.

– Прибавь!

– Есть прибавить!

Тяжелая машина рванулась вперед. Джип сопровождения тут же нагнал, уверенно пошел по краю полосы, включив сирену и стробоскопы. Сержант начал послушно сбавлять скорость, но только до следующего свободного участка трассы, когда Кужель, рассматривая дисплей молчавшего мобильного телефона, оторвал от него глаза и недовольно скривился. Он пока не опаздывал, но и не успевал так, чтобы прибыть первым и осмотреться.

Это был самый обыкновенный армейский госпиталь. Над главным корпусом хлопал на ветру промерзший флаг. Сосны, пожухлая трава под ними, скамейки, крашеные заборчики, ровный ряд припаркованных машин у сверкающих белизной бордюров. У крайней в длинном ряду скамеек переминался с ноги на ногу молодой мужчина. Он отвернул рукав на запястье, бросил короткий, но внимательный взгляд на приближающегося Кужеля, прикоснулся к уху под спортивной шапочкой, шевельнул губами и неторопливо двинулся в сторону лесного массива.

На боковой аллее показалась странная процессия. Два человека с широченными плечами и физиономиями палачей сопровождали старика, похожего на сморщенного пигмея. Напоминая борцов тяжеловесов, они шагали широко, но медлительно, чтобы маленький человечек, семенящий между их мощными фигурами, всегда оставался прикрыт. За десять шагов до скамейки старик поднял руку и двинулся дальше один.

– Франц Витольдович? – генерал одернул рыбацкую куртку и вопросительно приподнял бровь.

– В вашей службе не знают, как я выгляжу, господин Кужель? – усмехнулся тот. – Охотно вам не поверю.

– Присядем? – спросил он.

– Ну что ж, – старик, кряхтя, устроился на скамье. – Посидим, хотя в моем положении это уже и ни к чему. Что же вы место такое открытое выбрали? Снимут нас здесь на раз-два. Видео председателю на стол. Запись разговора. Выражение лиц и прочие пикантные подробности. А ведь до пенсии вам ого сколько.

Кужель криво усмехнулся. В других обстоятельствах эта встреча была бы его концом. Что тут скажешь: вся вертикаль под карательные функции заточена – от зеленого лейтенанта до самого трона. Но с некоторых пор ему были безразличны и председатель, и вездесущие сотрудники внутренней безопасности, и собственная жизнь. Никчемная жизнь, как сейчас ему казалось. Ведь она так и не побаловала его счастьем на всем тяжелом пути по служебной лестнице к генеральскому званию – скорее, была откровенно жестока с самого интерната, куда его определили еще ребенком.

– Пусть вас это не беспокоит, – мрачно сказал он.

– Почему? – тут же заинтересовался старик.

Он не ответил. Присел рядом и засунул пальцы в карман. Через пять минут Франц Витольдович смотрел на него во все глаза. Этот человек явно не шутил. Именно это напугало его до смерти, а не та хмурая уверенность и честность, которую собеседник распространял вокруг. При этом он не был похож на человека, чьим смыслом жизни была эта самая честность – наоборот, казалось, он шел наперекор одному ему понятным принципам. Уверенно шел, будто напролом, расталкивая, разбрасывая, расшвыривая все, что так тщательно создавал сам.

Маленький человечек нервно постукивал желтыми ногтями по зубам и непрерывно переводил блеклые глаза с лица генерала на два конверта. Они так и лежали с самого начала на гладком дереве скамьи. Простые конверты для деловых писем. Заиндевевшие с тепла, безобидные на первый взгляд, и которые тот достал из кармана: без марок, без подписей, без какого-либо адреса. Один из них был явно толще другого в несколько раз – там было то, предназначение чего старик не хотел бы и слышать. Второй, хотя и был гораздо тоньше первого, но также содержал в себе не менее ужасные для него вещи. И хотя его визави уже озвучил их содержимое, он по-прежнему не рисковал к ним прикоснуться.

– Я не могу ждать до бесконечности, – угрюмо сказал генерал, – да и желания больше нет. Определились, Франц Витольдович?

Старик медленно кивнул, не сводя глаз с конвертов – особенно с того, который был тоньше. Он все никак не мог поверить в происходящее – от человека из высшего эшелона современной госбезопасности он ожидал чего угодно. Однако, чтобы вот так, как сейчас…

– Я не успею, – проворчал он и добавил: – Сколько вам осталось?

– Мне все равно! – отрезал генерал. – Неделя, наверное. Две – вряд ли.

– У меня полгода. Может быть, месяцев семь, – тихо сказал он. – Вечность, если можно так считать в нашем случае.

– У меня этой вечности нет!

Старик пожевал губу и вздохнул, встретив холодный, пронизывающий насквозь взгляд собеседника. Такой же колючий, как этот леденящий ветер на аллее парка.

– Результат увидеть не обещаю. Сами понимаете.

Кужель встал и, не прощаясь, направился прочь.

Франц Витольдович смотрел ему вслед. Сотрудников советской закалки он презирал до зубовного скрежета, а сейчас презирал и молодежь – в систему стали брать в первую очередь тех, кто не умеет говорить, а только лает. А этому генералу, будто на пороге смерти вспомнившему давно забытые книги об офицерской чести, и в самом деле удалось его вычислить. И напугать удалось – до противной дрожи в коленях, до спазмов в животе и часто запрыгавшего сердца. Но одновременно удалось и озадачить. В его время могли не только сгноить в тюрьме за связь с иностранкой, а и прикончить, не раздумывая ни секунды. Он махнул своим телохранителям, которые тяжелой трусцой подбежали к нему и принялись озираться по сторонам, сжимая оружие в карманах.

– Машину! Аэропорт! Быстро! – он отчеканил каждое слово, сгреб конверты и затолкал их за отворот пальто.

4

Председатель комитета госбезопасности уперся коленом в брезент рыбацкого стульчика. Перехватил спиннинг половчее. Сбалансировал его в кисти. Затем на полпальца сдвинул хват.

– И какой же результат? – спросил он.

– Курьеры Гензера. Сирийский пакет и в самом деле существует в оригинале. Может, он и сейчас здесь. Однако, думаю, что пошел по кругу, – Хижук прикрыл ухо от летящей снежной крупы ладонью. – И его точно привезут во второй раз. Наверное, сам Хромой. Вопрос – кому в этот раз?

– Что ж, возможностей для этого ты своей самодеятельностью наворотил предостаточно. С лихвой, так сказать. Даже более чем. Узнал, кто он такой?

Он размахнулся и отправил блесну к полузатопленной коряге.

– Черт…

– Пока нет. Гензера попробуем взять в Дамаске. Если удастся, то сирийский след закроем.

Хижук попытался оправдаться, прекрасно понимая к чему тот клонит. За свою всю свою службу он только один раз проявил инициативу – расплачиваться за нее приходится уже три года. Как бы жизнью не пришлось расплатиться.

– Тебе хоть что-нибудь удалось?

Полковник натянул кепку глубже и произнес то, чего в данный момент председатель слышать бы не хотел:

– И так уже ради одного прозвища полдюжины трупов.

– Он в самом деле хромой?

– Не знаю. Пока не знаю.

– Тут ты, конечно, отличился. Трупы то свои!

Хижук помялся и буркнул:

– Мы из многих подобным образом доставали информацию.