24 часа

– Прошло двадцать лет. Это естественные изменения.

– Тебе … – она переводит на меня изучающий взгляд. – За тридцать.

– Под сорок, – отвечаю я, забавляясь над безыскусными попытками гостьи угадать мой возраст. Между аккуратными бровями девушки пролегает озадаченная морщинка, а я в свою очередь замечаю белесый шрам на правом виске, и еще один едва различимый, чуть ниже – возле уголка глаза. – Я же сразу сказал, что ты мне не по размеру, кроха.

– Кроха? Мне двадцать пять, а не десять, – снова заводится Снежинка.

– Выглядишь на пятнадцать, – отзываюсь с ухмылкой.

Немного кривлю душой. Девчонка молоденькая, худенькая, но то, что она давно не ребенок – сомнений не возникает. С такими-то губами… Какого хрена меня на них так заклинило? Если быть до конца объективным, то и ножки не тощие, а точеные. Стройная девочка, гибкая, видел в действии. Можно только пофантазировать, как она гнется в постели, а проверять – чревато последствиями. Миниатюрная слишком, хотя зачетная задница имеется в наличии и по упругости самое то – пока раздевал, успел на ощупь оценить.

Ее вызывающий взгляд утопает в моем, считывая невидимые импульсы мужского возбуждения. Напряжение накаляется, становится тяжелым и опасно трескучим. Еще этот проклятый полумрак, трепещущие золотые блики на выразительном лице, ощущение нереальности и чего-то необъяснимого. Или я виски успел глотнуть до ее появления?

Вроде нет, но признаки опьянения на лицо.

– Может, ты наденешь футболку? – внезапно просит Снежинка, незначительно охлаждая прилив похотливого настроя. Немного поздновато, потому что разыгравшееся воображение успело шарахнуть по основным инстинктам, ощутимо натянув ширинку на джинсах. Какой-то вечер неуместных черных приколов. Только взрыва тестостерона в Рождественскую ночь мне и не хватало.

Поработал спасателем безмозглой дурочки, а теперь можно и хорошо потрахаться.

Идеальный сценарий?

Супер. Но не для меня.

– Твои родители куда-то переехали? – еще один неожиданный вопрос вызывает резкий всплеск раздражения.

– Да, – хмуро киваю я. – На кладбище и вряд ли вернуться.

– Давно? – проигнорировав мой намеренно грубый тон, уточняет любопытная Снежинка.

– Обычно в такой момент говорят что-то типа «сожалею», «мне жаль», или «это так печально», – смерив Снежинку беглым взглядом, собираюсь снова перевернуть рамку, но она неожиданно протягивает руку и останавливает меня, перехватив запястье, и мы, не сговариваясь, задерживаем дыхание, ошеломленно уставившись друг на друга. Тепло ее пальцев ощущается слишком… правильно. Аромат снежно-одурманивающих духов накрывается тончайшим шлейфом, впитывается в поры, просачивается в эротические фантазий, мелькающие перед глазами со скоростью света.

Забываю, о чем, мы говорили секунду назад. Мысль ускользает, ныряя в неизведанный портал, полюса смещаются, течение времени замерзает в мшисто-зеленой пучине пронзительных глаз. Кофейные крапинки на радужке образуют замысловатые узоры, и мне снова мерещатся танцующие снежинки.

Может, ну его к чертям этот мальчишник? Разложить Рождественский нежданчик» на столе или под елкой, и опровергнуть собственное поспешно брошенное заявление, что мой размер для нее великоват.

По глазам и губам вижу, что поспешил я с выводами. Для того чтобы кружить и прыгать на льду, нехилая растяжка нужна и многолетние тренировки. А значит, закалённая, старательная пигалица в мою прорубь угодила. Такие не сдаются, всегда стремятся прийти к старту первыми. Я бы посмотрел, как она финиширует и фору бы обеспечил.

– Пусть стоит так, – сдвигаю брови, не сразу осознав, что имеется в виду под сказанной фразой. Ладно, хоть хватает ума, удержать пошлый комментарий, дослушав до конца. – Рождество – семейный праздник, – речь идет о фото в рамке. – Как бы ни было тяжело, мы не имеем права их забывать. А «типа сожаления»… они не работают, – Снежинка выжимает из себя натянутую улыбку.

Я молчу, потому что ничего разумного в голову не идет. Она права по-своему, и я тоже не сторонник «типа сожалений», но это не та тема, что я хотел бы с ней обсуждать в канун Рождества. Все откровения исключительно наедине с собой, псом и ведром алкоголя.

– Ненавижу пустые вежливые утешения, – поясняет свой порыв созидательница моих аморальных грез. Разорвав физический контакт, смущенно отступает на шаг назад. – Жаль, что гирлянду нельзя зажечь, – кивает в сторону рождественской елки. Я не согласен, что нельзя. В стеклянных шарах, вспыхивая, отражаются ржавые блики расставленных по гостиной свечей. В мерцающем полумраке украшения как будто бы оживают.

– Она по-своему горит, – замечаю заметно севшим голосом.

Девушка кивает, первый раз за все время, не оспаривая мои слова. При этом выглядит такой беззащитно крошечной в моем огромном халате, что хочется сделать для нее что-то хорошее.

Хорошее? Чьи это мысли? Да я свихнулся! Отвезти в деревню, а там пусть сама разбирается, когда и как отгонит свою машину от моего дома.

Я свалил из города, чтобы нажраться в дрова, в гордом одиночестве стереть из памяти очередной поганый год, и нет ни одной сраной причины, чтобы я изменил свой оху*нный план на ближайшие сутки.

Болтливые губастые любительницы искупаться в коньках – мне на хрен не сдались. Только я, мой пёс и ведро алкоголя. Неизменное трио на все времена. Почему из-за какой-то полоумной пигалицы я должен отказываться от самого пьяного мальчишника в своей жизни?

– Я могу сварить кофе, – сам в шоке, но действительно именно это говорю вслух. Снежинка изумлённо смотрит на меня, воровато сползая взглядом к ремню на джинсах. Она это специально?

– Если хочешь, конечно, – и это тоже я.

Никто за язык не тянул. Сам.

Точно поехал головой и тем, на что она сейчас пялится, но если взглянуть с другой, непредвзятой стороны, то вполне вероятно у малышки шок. Меньше часа назад ее жизнь могла завершиться на дне озера, и везти ее сейчас сквозь ледяную пургу – по-свински жестоко даже для такого бессердечного говнюка, как я.

– На дровах? – прочистив горло, уточняет девушка. Про дрова она вовремя напомнила. Надо бы подбросить, пока огонь не погас, иначе окочуримся тут до утра.

– Я вырос здесь, Снежинка, и пережил не одно отключение электричества. Каждый год собираюсь починить генератор. Руки никак не доходят, – настырный взгляд каре-зеленых глаз выразительно изучает мои плечи и «не доходящие» руки.

– Я согрелась, но не откажусь от вина, – робко кивает, виртуозно разыгрывая святую невинность. Так я и поверил, кроха. – В холодильнике есть продукты. Я привезла.

– Закуска лишней не бывает, – достав из заднего кармана фонарик, включаю его и направляю луч к темной лестнице. – Ты осваивайся, я схожу наверх.

– Хорошо, – поспешно отзывается Снежинка. – Подожди, а для Балто есть еда?

– Я не помню, чтобы говорил тебе кличку собаки, – остановившись в центре гостиной, резко оглядываюсь, хмуро взирая на девчонку, склонившуюся над псом. С безмятежным выражением лица она почесывает лохматый бок моего Балто, а блохастый предатель даже не пытается пойти за мной следом.

– Неужели угадала? – спрашивает Снежинка, подняв голову. – Ему подходит, – добавляет, расплываясь в довольной улыбке.

– Собачий корм в кухне, в ящике, над мойкой, – сообщаю я. – Постарайся не перебить всю посуду, Снежинка. Ее осталось и так мало.

– Не собираюсь я ничего бить, – возмущенно летит мне в спину. – И я не Снежинка, а Адалин. Хотелось бы и твое имя узнать.

– Оно написано прямо на тебе, Снежинка, – ухмыляюсь я, не оглядываясь.

Очередная проверка? Все еще сомневается насчет вора-домушника? Она действительно считает меня настолько одноклеточным? Я не конченный идиот, чтобы подсунуть свои семейные фото, но упустить из внимания халат с чужим именем.

– И, да, Снежинка, – замедлившись на середине лестничного пролета, как бы невзначай бросаю я. – Уверен, что ты очень хотела спросить, но так и не осмелилась, – делаю многозначительную паузу, затылком ощущая сверлящий взгляд. – Ружье все еще в доме, – запускаю ответную пулю. – Это так, для твоей новостной статистики.

Поднявшись в спальню, освещаю себе путь через разбросанное женское шмотье, замечая раскрытый неразобранный чемодан на кровати. Моя спортивная сумка, с которой я приехал, скромно стоит на стуле в самом углу. Неудивительно, что Снежинка ее не заметила. Испустив тяжелый вздох, закидываю свои пожитки на плечо и скрепя сердце, отправляюсь в смежную спальню. Не привык уступать свое место чужакам, но собирать бабское белье по всей комнате – так себе перспектива.

В первую очередь проверяю второй мобильник на наличие связи. У меня их всегда два. Один – для вызовов по работе, другой личный. Разбил я – последний, что к лучшему. Хотя сети один хрен нет, гудок не идет, интернет тут и раньше ловил только в избранных местах, а аварию вряд ли ликвидируют в ближайшие часы. В этом есть свои плюсы. По крайней мере, Сил не испоганит настроение, заваливая слезливыми сообщениями. Еще одна дурная баба на мою травмированную психику.

Утром, загружая в такси свою груду чемоданов, Сильвия чуть ли не на Библии клялась, что на этот раз точно сваливает от меня с концами, десять раз пожелала мне счастья, не забыв напомнить, какой я на самом деле гондон, угробивший ее жизнь и спустивший в унитаз лучшие годы.

Спорить бесполезно, частично Сильвия права. В дерьмовом браке дерьма хлебают и производят оба и ровно пополам.

Но это я теперь стойкий оловянный солдатик, закалённый и заматеревший, а когда она уходила впервые, я повелся, как доверчивый идиот. Переживал, искал, хотел попытаться подлатать ошметки наших отношений. Не сдавался, думал наладится, держа в голове показательный пример родителей.

У мамы был сложный характер, но без нее отец жить не смог. Наверное, бывает такая роковая любовь. Один раз и навсегда. Я же довольно быстро понял, что мы с Сильвией из другой мыльной оперы. Вероятно, бразильской.

Когда она ушла второй раз, я вдруг понял, что очень даже могу жить без жены, и даже как-то дышать становилось легче. Имелось одно существенно мешающее моему полному освобождению – но.