Хвост
Ладно. Вот это уж точно глупости.
– Мышоночка, ты? Мы купили тортичек! Маленькому такое изошница сказала, ты не поверишь!
Мышь торопливо натянула домашний свитер, и мерзкий гад тут же сбился под одеждой в привычный царапающий спину горб. Она никогда не говорила о нем с Мамочкой, а Мамочка не говорила об этом с ней. Это как с крысами – все знают, что они есть под половицами, но молчат, только стараются лишний раз не ронять еду на пол. Мыши даже иногда казалось, что хвоста вовсе нет, что она его придумала, что это у нее такая подростковая потребность – быть особенной, хотя бы в собственных глазах быть отличной от раздражающего варева, которым кипит их Село, но… он правда видел?
– Курочку размораживаться положи, я огурчики по скидке взяла, сейчас салатиков наделаем!..
– Дзынь-дзынь, тук-тук, кто в Норе есть? – в только закрывшуюся дверь шандарахнули изо всех сил, и Мамочка закатила глаза.
– Твоя мымрочка.
– Почему моя?
– Игнорирует приличия. И звонок. Открой, я пока огурчики нарежу.
Подружка бросилась к ней на шею с визгами, обвив тощими руками, щебеча о своей сестре-наркоманке, о ее бойфренде, который запер Подружку дома, но она храбро перелезла через балкон к соседям, и оттуда – сразу сюда. Мышь только прикрыла дверь, а Подружка уже прошлепала по квартире, потискала Мелкого, отдала честь Мамочке, успела помыть руки, скинуть обувь, снова в нее залезть, снова скинуть и снова почти запрыгнуть на подругу, но осторожно. Будто стараясь не задеть хвост.
– Короче, с днюхой тебя! Вот! Рисуй – не заляпайся!
В руках у Мыши оказался яркий скетчбук – новый в коллекции десятка таких же. В отличие от подруги она давным-давно забросила рисовать. В том возрасте, когда они вместе начинали, все хотели быть художниками, но Мышь, слава Богу, быстро поняла, что это совсем не ее. Она прижалась к подруге и будто обняла тайфун.
– Останешься? – Мамочка выглянула с кухни и все ее лицо выражало неодобрение к собственному предложению.
– Да не, спасиб, я только подарок отдать. Наркоманку свою с работы забирать, пропадет еще опять… да и Папа ваш…
Кончик хвоста устремился к Подружке, но та едва заметно отстранилась.
– Сама знаешь, не особо ладим. Он думает, я тебя развращаю.
– Это неправда.
– Конечно. Это ты меня развращаешь. Домашку заставляешь делать. Фу. К Экзамену готовиться. Скоро стану пай-девочкой.
– Я не пай-девочка, – хвост расстелился по полу, будто специально, чтобы на него наступили, но подруга переступила и впрыгнула в ботинки.
– Не спорю. Ты опасна и полна загадок. Можно в ссальник сходить? И побегу.
– Беги…
Только когда за Подружкой закрылась дверь, Мамочка выползла из кухни, с заранее приготовленной шваброй.
– Ух. Нанесла грязюки, подруженька…
– Ты не видела, как у нее дома, мам.
– Хорошо, что не видела. Порядочные девочки должны следить за чистотой.
– А если с порядочными девочками живут непорядочные маргиналы?
– С порядочными девочками они не живут, Мышоночка. Быстро, мыть ручки! Папа скоро придет, а у нас ничего не готово.
– Папа? Он обещал? Правда?
– Посидит немножко и обратно на работу поедет. Надо его накормить. Маленький, убери с пола свои краски! И листочки! И ручки помой!
Мышь забрала у Мамочки швабру, сама вытерла следы ботинок, поправила обувь в коридоре – ровно должно стоять, по линии – причесалась, надела свитер поприятнее. Ничто не должно было расстроить Папу, он и так часто расстроенный и очень-очень уставший.
– Что резать? Что почистить? – даже спазмы будто стали легче. Она сварила картошку, она порезала огурцы, она даже взялась чистить яйца, и хотя те разваливались в руках, легко было сосредоточиться на механическом действии и думать только о том, что Папа придет, Папа придет, Папа придет!
– Ты представляешь, – мешая салат, Мамочка не отрывала взгляда экрана телефона, и капельки разбавленного водой майонеза разлетались по всей кухне, – снова строительство Заборчика остановили!
– Я думала, его давно закончили.
– Никак! Уже три – или четыре года? А всё эти мешают: сначала петиции свои, теперь стройку саботировали. Бессовестненькие.
Продолжая мешать салат и попутно подъедая плохо лежащие куски Мамочка повернула телефон экраном к Мыши, и та без особого интереса проглядела статью. Проект, обеспечивающий рабочими местами…защита от внешнего врага… автономность и поиски пути… закон о криминализации связей с жителями иных государств… встречено сопротивление… «мы за вас воевали, не чтобы вы нас разлучали с родными»… ничего нового или интересного. На памяти Мыши таких законов за последнее время приняли добрую пачку, а строительство останавливали чуть ли не каждый месяц.
– Конфетки ребятам понравились?
– А?
– Конфетки.
– Да, здорово вышло. Поздравили меня… – врать Мамочке было неприятно, но вносить негатив в ее уютный мирок хотелось еще меньше. Казалось, если Мамочка расстроится, все эти хаотично разбросанные по дому прихваточки, тарелочки, чашечки и картиночки рухнут вниз, превратятся в осколки, станут руинами идеального мира, и в центре – памятник любимой дочери.
– Ты у меня такая красивая, такая взрослая стала!
– Да ладно, взрослая… всего восемнадцать…
– Нет, ты уже такая ответственная, моя Мышоночка…
– Кубиками или крошкой?
– Крошкой. Папа поменьше любит. С комбайном, конечно, было бы проще… с ребятками-то будешь отмечать? Хоть с Подружкой своей?
– Нет.
– Оно и понятно, ты у меня девочка-умница, не из гуляющих. Будешь к Мучильне готовиться?
– Какой Мучильне?
– Ты же победительница по Селу. Заучилась, маленькая, забыла? А мы с Папой гордимся…
– А! Да… Мучильня. Да. Ладно. Я в душ схожу? А то у меня, представляешь, прям в школе… и первый день…
Мышь бросилась в ванную, заперлась и просидела там до тех пор, пока не услышала звон ключей.
– Где моя именинница?
– Папа!
Она выбежала ему навстречу, забрала из рук тяжелую сумку с инструментами, помогла снять куртку и ботинки, чмокнула заросшую обвисшую от многочисленных горестей щеку. Хвост бился по ногам, отбивал собачий преданный ритм, пытался потрогать Папу, коснуться его ног, ладоней, уставшего лица. Папа мазанул губами по щеке дочери, и та не лопнула от счастья просто потому что была Мышью, а не Рыбой-шаром.
Мелкий тоже выпрыгнул из комнаты с раскрытыми для объятий руками, получил только суровое мужское рукопожатие – и хватит с него. Много ли нужно ребенку, который почти не видит отца?
Мамочка вышла из кухни с салатом.
– Пришел?
И, наверное, она была счастливее всех.
Они усадили Папу во главу кухонного столика, поставили перед ним салат, налили и сели, любуясь. Он выпил одну стопку впустую, а со второй решил сказать тост. На столике тут же появилась газировка и стаканы.
– За любимую дочь.
Чокнулись, Папа выпил снова и уткнулся взглядом в телефон, а Мышь смотрела, как хвост играется с его лежащей на столе ладонью, будто в «кошки-мышки», будто вот-вот схватит. Все молчали, всем было хорошо, и Мышь порадовалась, что отказалась от вписки с сокамерниками. Ей это все было не надо. У нее есть Папа, Мамочка и Мелкий. У нее любимая семья.
– Чего не со своими отмечаешь? – спросил Папа.
– Она к Мучильне будет готовиться, – тут же ответила Мамочка, – собирается выходить на городскую.
Мышь прикусила кончик языка. С того момента, как пришли результаты, она только и делала, что пыталась забыть о чертовой Мучильне, не собираясь больше проходить через этот кошмар.
– Звучит как тост. За самую умную девочку на нашем Селе, – Папа выпил снова и закусил ложкой салата, – на Самую Сложную выходить собираешься? В Центр поедешь?
– Вообще, я…
– Конечно, собирается. Она же у нас самая лучшая девочка. Отличница. Умница.
– Это правда, – подтвердил Папа, – я уже всем на работе рассказал, какая у меня дочь. Говорю, в Самый Лучший Университет поступит.
Мышь промолчала, наблюдая за тем, как хвост обводит отцовскую ладонь. Она любила, когда ее хвалят, конечно. Еще бы было, за что.
– Всем говорю, – Папа притянул ее к себе и влажно чмокнул в щеку, оцарапав ее щетиной. С каждой пропущенной стопкой он становился все разговорчивее, и Мамочка, как любящая жена, хорошо это знала, – мужики! Моя девочка всем покажет! Это что у тебя?
– Где?
– На лбу. Грязь, что ли?
– Это прыщик, папуль.
– Ты это… убери его. А то в Центре мужики посмотрят и не захотят. А нам такого не надо.
– Давайте не про это, – мягко влезла Мамочка, – рано ей еще…
– Не рано! Я свою девочку за урода не отдам. Здесь все мужики мудаки, а она умница у нас, лучшего заслуживает.
– Как ты правильно говоришь, милый.
Мышь видела, как кончик хвоста скользит между морщинистых пальцев. От любителей пошалить за гаражами она слышала про такую игру: нужно бить ножом между пальцев, ускоряясь с каждым кругом. Проигрываешь, если всадил в палец нож. А потом сначала. Пока способен.
– Как у вас на работе-то? – спросила Мамочка, и Папа хряпнул еще одну.
– Да как у нас. Мудачье одно. Начальник смены мразь душная, гнида, так бы и бросил его под станок. Надеюсь, уволят сволочь, и Мелкий с ним уже не столкнется.
– Чего? – вскинулся Мелкий, – не хочу я на Завод!
Глаза Папы немного налились кровью – от количества выпитого и усталости.
– Да ему там учительница ИЗО наплела, ты его не слушай, – заквохтала Мамочка, но Мелкий у них идиот.
– Я буду художником!
Папа выпил снова.
– Ссыкуешь на Завод идти? Так и скажи, что ссыкло. Что как девка!
– Я не девка! Ненавижу девчонок! Они тупые! Я буду художником и буду делать красивые открытки! И буду денег много зарабатывать, маме куплю комбайн и операцию!
Мышь молчала. Ладонь у Папы была большая, мозолистая и тяжелая – как ловушка. Из тех, что ломают жертве все кости, когда захлопываются.
– Нет, – сказал Папа и отвернулся от него. К Мыши, – Золотая медаль-то будет?
– Я не знаю…
– Нужна золотая, а то без нее в Лучший хрен пробьешься, не любят там приезжих.
– Я не…
– Да будет, будет, – снова влезла Мамочка, – она же у нас умница, она и Мучильню выиграет, ее туда, может, и без Экзамена возьмут. Еще и премию заплатят.
– Заявление уже подала?
– Но еще же не… – Мышь. Дыши.
– Съездей на выходные в Центр, покрутись там, на день открытых дверей сходи или как там эта херня… они должны знать мою умницу в лицо! Они должны знать, кто им там покажет! Я скажу дружбану на работе, у него тачка есть, он отвезет. За тебя, дочурка.
Он выпил снова. Мышь посмотрела на заглохшего Мелкого, который гонял по тарелке горох, на Мамочку, которая ловила каждый отцовский жест, и на мозолистые пальцы, крепко сомкнувшиеся на кончике хвоста и почему-то не чувствующие остроту его чешуи. Мышь не смогла бы попросить отпустить. Нельзя просить сделать человека то, чего он не поймет, чего не существует в его мире.
– Ты же им всем покажешь?
– Да, Папа. Конечно. Ладно. А можно…
– Сегодня можно все!
– Можно я спать пойду? День тяжелый.
– Как спать? – встрепенулась Мамочка, – А тетя Зина из Далекого-Далекого Села? А тетя Лариса из Центра? Я хотела, чтобы ты им сама рассказала про Мучильню, про планчики, они тебя поздравить хотели – давно не виделись! Ты же им не звонишь.
– Позвоню, – когда-нибудь, – можно сейчас отдохнуть? Пожалуйста?
– Чего ты к дочери пристала? Не видишь, она учиться рвется? У нее же график расписан по минутам, а ты со своей Лариской! Иди, Мышка, учись хорошо. Дай старику повод тобой гордиться.
– Ладно, – Мышь чмокнула лысину, чмокнула полную щеку Мамочки и Мелкого, который попытался ее пнуть. Набрала дыхания. Рывком вырвала хвост из хватки отца, и как будто нерв какой-то лопнул, как будто кожа треснула по швам. Она чувствовала, что упадет. Прямо здесь, прямо сейчас. Но Мышь осталась на ногах. Ей хватило сил, чтобы дойти до ванной и сдернуть с сушилки самое темное полотенце. Хватило сил, чтобы доползти до комнаты и закрыть дверь. Хватило сил, чтобы постелить полотенце на свою нижнюю часть двухъярусной кровати. Хватило сил, чтобы сесть за стол, заваленный учебниками, исписанными тетрадями, распечатками тестов. С одной стороны над ней возвышалась стопка книг – то, что нужно прочесть, чтобы хоть немного понимать материал. С другой дырой зияло пустое пространство – книги, которые она уже прочла. Все стены вокруг были обклеены формулами, они держались на скрепках, скотче, на добром слове, все это накладывалось друг на друга, слой за слоем – много слоев, и Мыши иногда казалось, что ее вот-вот завалит потоком чисел, форум и названий – всего того, что она так отчаянно, но решительно не понимала.
Сегодня Мамочка каждому родственнику прожужжит уши про золотую медаль.
А завтра Папа всем на Заводе расскажет про Самую Сложную Олимпиаду в Центре. И все-все в этом Селе будут знать, какая она молодец.
А потом она не поступит. И рухнет мамин мирок. И Папа сгорит от стыда. И они отрекутся от нее, как, кажется, уже заочно отреклись от Мелкого.
Дверь открылась, в комнату скользнула тень и шмыгнула на верхний ярус. Раздался всхлип.
– Да ладно… ноешь, как девчонка?
Он заныл громче.
– Ты мужик или кто?
Он замолчал. И молчал еще некоторое время, а когда заговорил, Мышь с отвращением услышала эти сопли и хлюпающий нос:
– Что ты делаешь? Учишься?
– Учусь. Заткнись и не мешай, – все это время она пялилась в пустоту, чувствуя, как хвост настойчиво тычется в шею. Задали так много, и нужно было бы посмотреть тесты, похожие на сегодняшний, чтобы больше не облажаться… и еще одна бессонная ночь, чтобы получить результат, которого многие добиваются и так, не делая ничего.
А он все давил.
«Почему ты не можешь задушить меня окончательно? Почему тормозишь на полпути? Начал дело, так доделай, сволочь».
Мышь уткнулась лицом в ладони, дыша с хрипами. Она должна прийти в себя. Ей еще слишком много нужно сделать. Разнылась, как Мелкий. Он-то чмо, а она – гордость родителей! Она должна им всем доказать! Должна Папу в Центр перевезти, чтобы он больше не рвал больную спину на заводе, должна Мамочке уже этот чертов комбайн и операцию, они ведь только на нее и рассчитывают… да. Ладно. Ей нужно просто немного прийти в себя.
– Ты че, уже спать? – прохлюпал Мелкий.
– Нет. Отдыхаю. Заткнись и спи.
– А почему Папа не хочет, чтобы я…
– Я сказала заткнись.
Мышь свернулась жалким ничтожным клубком, эмбрионом, которого вытащили на свет недоношенным, недоразвитым – а может, мертвым? Может, у Мамочки в утробе все напутали? Они ведь заслужили свою идеальную дочь, а родилась она, такая неправильная.
Нужно просто выдохнуть.
Она ногами стянула домашние штаны, бросила их на пол и беззвучно заскулила в подушку, зная, что Мелкий ловит каждый звук.
Она будет пахать, будет стараться изо всех сил. Но этого снова будет недостаточно. Она всегда будет недостаточно идеальной.
Хвост лег прямо перед глазами на подушку, длинный, тяжелый, неподъемный, чужой, очень сильный, очень настоящий.
«Я не могу. Нет сил».
«Встань и иди, – он изо всех сил хлестнул по бедру изнутри, по голой коже, – садись за стол и делай, тупая ноющая сука».
Встать и идти. Он начал вскрывать старые следы, те, что успели зажить за несколько дней, он снова делал невыносимо больно, но это глушило мысли, и больше ни о чем думать не получалось.
«Встань и иди. Делай все, что в твоих силах, даже если это бесполезно».
Она встанет. Она сделает. Только нужно повыше натянуть одеяло, Мамочка будет…
«Встань и иди».
«Встань и иди».
«Встань и иди».
«А если не можешь, хотя бы заткнись, чтобы они не слышали».
Из нее вытекала жизнь, вытекали мысли и слезы, и это то, что он мог сделать, то единственное, в чем он был хорош – благодаря ему у Мыши просто не оставалось сил, чтобы осознать: самой этот круг ей не разорвать. И когда он явит свой конец, все станет только хуже.
«Норм».
Бывают дни, когда испортить все может абсолютно любая мелочь.
Бывают дни еще хуже.
– Мышоночка, подъем! Без пяти шесть!
Обычные дни.
Дни, когда трудно объяснить себе, зачем вообще просыпаться.
– Ты лентяйка! Я уже встал и даже зубы почистил, а ты лежишь!
– Отвали…
Преодолеть неизбежную тянущую боль внизу живота – пытка, с которой ежемесячно справляется любая девчонка. Гораздо сложнее отодрать хвост, который обвился вокруг деревянного столбика. Потяжелев за ночной срыв, он вцепился в кровать мертвой хваткой, и Мышь даже изогнуться нормально не могла, только скрестись жалобно по изголовью.
– Мамочка сказала, чтобы я тебя разбудил! Вставай!
Она должна была встать.
– Ты должна встать! Давай!
Она должна была.
Она не могла.
Она с трудом перевела взгляд на Мелкого, который с ногами залез на ее постель и чуть ли прыгал, сотрясая оба яруса. Не было сил столкнуть его. Открыть рот – на то едва хватило.
– Если щас не свалишь, расскажу Папе, что тебя записали на конкурс стенгазеты.
Засранца как ветром сдуло. Никто больше не тряс кровать. Но она по-прежнему не могла встать, и вот-вот должна была начаться ежедневная забавная игра, которая длилась столько, сколько Мышь себя помнила.
Вчерашний день был исключением – ее буквально подбросило в кровати, хотелось взглянуть в зеркало и увидеть вдруг, что к совершеннолетию все изменилось, что она стала другой, исчезло это лицо и появилось другое, любое – не ее. Желание было настолько сильным, что хвост даже не мешал, наоборот, подгонял, хоть и наказал потом за наивность.
Сегодняшний день должен был быть ничем не примечательным, кроме одного… но это «одно» Мышь отбросила тут же, вычеркнула из списка дел и из головы.
«Никаких свиданий с конфетным маньяком. То есть, никаких рисковых встреч с конфетным маньяком. Он же не на свидание звал».
Так что день предстоял самый обычный. И нужно было встать. Нужно было объяснить себе, зачем.
– Давай, гад. Давай, ленивая, тупая… давай, давай, – Мышь поскребла хвост ногтями, но тот не отлеплялся от кровати, а ведь утекали драгоценные секунды, которые можно было потратить в Клетке на подготовку к учебе или причесать эту ужасную прядь, которая всегда, выбивалась из хвоста. А если Мышь не успеет погладить рубашку?
– Отпусти, сволочь, у нас сегодня важные дела.
Он словно спрашивал: «какие? Зачем вообще все это?»
– Если мы не пойдем в Клетку, мы завалим Экзамен. Если завалим Экзамен, не поступим в СЛУ!
«Ты и так не поступишь».
– А еще допы! И Мамочка расстроится, если узнает, что мы прогуливаем!
Мышь рванулась, упала на шкаф, вцепилась в него, и все было бы легче, если бы хвост тащил ее именно к кровати, натягиваясь, как резинка, утаскивая обратно. Но ему все равно где, все равно, как. И шкаф оказался прекрасной поверхностью, по которой можно было скатиться на пол.
– Я сказала: в ванную! Быстро! Ну!! – она толкнула его, неподъемного, шлепнула себя по щеке, чтобы проснуться. Рывками, как рыцарь с кровоточащей раной, добралась до ванной и упала на раковину. Из зеркала сегодня взглянул кто-то чужой, и Мышь отвернулась. Нужно было обработать следы вчерашнего срыва, нужно было проснуться – я тебя сейчас лезвием полосну, если не перестанешь цепляться, урод!
Хвост в ответ скинул с бортика все флаконы. В эту забавную игру они играли уже много лет, но Мышь побеждала, о, она всегда побеждала. Победит и сейчас, умоется, чай выпьет, съест приготовленный заботливой Мамочкой…
– Спасибо, мамуль. Не хочу. В Клетке поем, – Мышь с ненавистью взглянула на кончик хвоста, который копошился в тарелке, вызывая рвотные позывы.
И все же, она победит. Она должна прийти раньше, ведь ночью она ни черта не сделала и придется наверстывать перед уроками.
Нужно было собраться, нужно все успеть, ничего не забыть. Сегодня у нее не будет времени думать.
Ну да, кто ее спрашивал…
«Интересно, зачем он все-таки предложил встретиться? – сегодня хвост завязать не удалось, и он висел мертвым грузом, волочась за ней по сельской дороге и собирая грязь, – из-за конфет? Из-за хвоста? Но он не мог его видеть. Никто не мог. Скорее всего, его вообще на самом деле нет, это ее лень и…»
Он зацепился за корягу, попытался уронить ее – просто забавная игра. Просто игра. Хватит думать. Она не куда не пойдет. У нее сегодня дополнительные, Мышь их ни за что не пропустит. Да и в ее забитом расписании вряд ли найдется место для парня, который мог просто пошутить над наивной дурой.
«Может, ему правда одиноко, как он и сказал?»
Да ла-адно. Бред-бред-бред. Мысли тормозят, а Мышь должна была спешить – у нее было всего двадцать семь минут перед первым звонком, чтобы нагнать все то, что она упустила из-за идиотской ночной слабости.
– Делаешь домашку на неделю вперед? – ей бы не поднимать голову и сделать вид, что обращаются не к ней, но Давалка стояла прямо над ее партой, почти дыша в затылок.
– Это сегодняшнее. Не успела.
– Ты умеешь что-то не успевать?
Конечно, она издевалась, потому что Мажора еще нет и не перед кем повилять жопой. Не надо ей отвечать. Лучше, когда ее голоса не слышно.
– Классные брюки.
Хвост хлестнул по ногам беспокойно и пришлось наступить на него, сжав зубы.
– А?
– Брюки классные. Где купила?
Мышь опустила глаза, взглянув на серый полосатый клеш, который надела специально, из-за вчерашнего, чтобы ткань не липла к коже с внутренней стороны бедер.
– У Столовки, – ручка дрожала в руках, оставляя на буквах крошечные синие полосочки, делая конспект неидеальным, – новое завезли.
Зачем она отвечает той, кто так очевидно издевается?
А если за ней остались следы?
Взгляд испуганно скользнул по грязному линолеуму, выискивая что-нибудь – возможно, дорожку из капель крови?
– Надо будет глянуть.
В последние два дня она потеряла слишком много крови. Поэтому так кружится голова.
– Давалочка! – Мажор появился в дверях, как всегда, сверкающий зубами и часами.
– Мажорчик!
– Тупая моя сосочка!
– Богатенький мой идиотик!
– Какая мерзость, – Подружка прочапала мимо сосущейся парочки и плюхнулась рядом, – По-моему, в Клетке надо запретить заниматься таким говном.
– Запрещено, – Мышь отчаянно пыталась исправить конспект, но нервная рука делала все только хуже, – Литсука придет, разгонит.
Подружка хмыкнула и вывалила на парту содержимое сумки. Ни пенала, ни канцелярии, а на все предметы – одна замызганная тетрадь, в которой писали с разных сторон. Мышь много раз видела, как подруга начинает конспектировать урок, но отвлекается на что-нибудь и не записывает даже половины.
– Ты че белая такая? – пока Мышь писала пересказ главы из книги о Войне, Подружка скатывала у нее на ходу.
– Второй день.
– У, сочувствую, братишка, – и теперь она тоже бросила списывать, отвлекшись на лобзающихся одноклассников.
– Вот что он в ней нашел?
– Она красивая.
Не то, что Мышь. Она не из тех, кто нравится мальчикам. Подружка вот из тех, с ее вызывающим макияжем и двуцветной карехой, с ее красивыми чертами… вообще, красивых вокруг много, но не Мышь, у нее широкие бедра и нет груди… поэтому он точно звал ее НЕ на свидание.
И она ни за что на свете не пропустит допы.
– Я тебе посты кидала, ты прочла?
Мышь ощутила укол вины, хотя здесь было даже не за что. Сегодня она бы никак не успела выйти в сеть.
– Прости.
– Ну короче, во-первых, нас скоро всех переоденут в юбки ниже колена. Типа, борьба с изнасилованиями и развратом.
– Хах.
– Во-вторых, цари обещали перепроверить, кто там и где за нас воевал. Поняла, да? Типа, чурок наконец поставят на место. Че пялишься?
Ботанка закатила глаза и отвернулась.
– Ну и в-третьих, из самого кабинета Президента самые важные шишки сообщили: ты самая офигенная подруга. Хе. Конец.
– Здорово. Спасибо, – желудок впервые за утро подал признаки жизни, но лучше бы он молчал. Пришлось натянуть повыше брюки, передавить живот ремнем и с умной миной слушать Литсуку, которая распахнула дверь и начала громогласно вещать прямо с порога. Есть такие люди – они сразу заявляют о своих намерениях, мыслях, чувствах и…
«И если бы это было свидание, он бы так и сказал! Он просто… поиздевался!»
– Кто может ответить?
Рука дернулась, но хвост обвил запястье и заставил вцепиться ногтями в школьный побитый стол. Скорее всего, она ответит неправильно. Такого позора ей не пережить.
