Грибы – братья меньшие (сборник)

– Нет, вы не дольжны! Я дольжен сам!..

– Но когда тяжело, люди помогают друг другу! Это в порядке вещей! – Я уже больше злился на африканца, чем жалел его.

– Нет, нет и нет! – отвечал он. – Вам тяжелё и… без меня.

– Ну хоть фотоаппарат отдайте! А то ходите с ним, словно с камнем на шее!

– Не дам! Надо… иметь совесть!

– Значит, – говорю, – бедуины не сдаются?

И невольно улыбаюсь. Невозможно сердиться на Халиля по-настоящему.

– О, да! Бедуины самый выносливый и смелий народ!..

Едва осилили балку, как парень исчез. Спохватившись, что шагаем по лесу втроем, мы с женой и сыном стали оглядываться по сторонам, аукать и прислушиваться. Халиль не отзывался.

Больше всех встревожилась Вера.

– Не случилось ли чего? – сказала она.

Я ответил, что случиться ничего не могло. Халиль спокойно сидит где-нибудь, отдыхает, просто нет у него сил подать голос. Пойду поищу его.

– Папа, я с тобой, – сказал сын.

– Хорошо. Пусть мама отдохнет, а мы по лесу порыскаем. Думаю, сейчас же разыщем твоего приятеля. Недалеко еще ушли.

Мы с Александром вернулись метров на сто назад и наперебой закричали:

– Халиль! Мистер Халиль! Ау!

Довольно скоро араб откликнулся, жалобно, но многословно:

– Здесь я! В кустах! Я догоню!.. Пальку себе нашёль! С палькой пойду, как Саша советоваль!.. Сапоги исправляю! Неправильные! Плёхо сшиты!..

Пошли на голос. Раздвинули кусты. Халиль, разутый, в одних носочках, сидел на земле с краю оврага, а возле него, опасно наклонившись, стояла корзина с грибами. Держа сапог у живота, он тупым ножом, который мы ему дали подрезать грибы, пилил голенище от кромки к головке. Другой сапог, уже распиленый, валялся рядом.

– Что вы делаете?!

– Исправляю!.. Икры больно!

– Так это же мои сапоги, а не ваши! Как вы можете чужую вещь кромсать?

– Я понимаю! Извините!..

– Все дело в том, – процедил я, сдерживая зубовный скрежет (ох, и жалко было любимые сапоги!), – что голенища, уважаемый мистер Халиль, вам не тесны, а наоборот, слишком просторны! Ноги у вас тонкие, понимаете? Как спички ноги! Голенища лупят по икрам на ходу, вот и натирают их! Зачем же резать?

– Ай-яй-яй! – сказал Александр.

Надув губы, Халиль обулся и отогнул разрезаные голенища чуть не до самых головок. Уже не спрашивая разрешения, я взял его корзину с грибами. Араб попытался встать, опираясь на палку, но не смог. Александр наклонился и подставил шею под его руку. Я посоветовал египтянину бросить костыль и подставил шею под его вторую руку. Мы повели гостя медленно, осторожно, как раненого с поля боя, и не без труда доставили к Вере. Она еще раз перевязала болячки Халиля, приговаривая:

– Ничего, ничего, миленький, потерпите! Дома я ваши мозоли целебной мазью помажу, и сразу все пройдет!..

Приближалось шоссе. Рокот моторов доносился до нас и раньше, издалека, но тогда мы думали, что слышим пролетающие где-то самолеты. Мы оживились, ободрились, но прибавить шагу нам не удалось: Халиль не мог двигаться быстрее, хотя и очень старался, Разрезанные голенища, цепляясь друг за друга, мешали переступать его и без того заплетающимся ногам. Он скинул сапоги, взял их под мышку и пошел в одних носках. В красивые его носки были заправлены мои потертые выцветшие брюки. А солнце, утрачивая золотую лучистость и тускнея, все больше склонялось к горизонту. Оно, наверно, зависло над Владимиром, и держать на него уже не имело смысла. Мы взяли в сторону, на фырчание моторов и шелест колес. Еще через полчаса миновали последний ряд деревьев, свалились в кювет и, собрав последние силы, вылезли из кювета. Глянули на дорогу – автобусной остановки не видать, посмотрели на часы, прикинули, где находимся, и определили, что протопали по лесам километров тридцать. В алых носках, разрисованных черными полосками, с сапогами под мышкой и фотоаппаратом на шее Халиль вышел на шоссе и принялся голосовать. Он так удивительно выглядел, так нелепо расставлял ослабевшие, подогнутые в коленях ноги, и так яростно голосовал сперва одной, потом обеими руками, взяв в них по сапогу, что ни один водитель не хотел останавливаться. Потом, едва не наехав на араба, затормозила легковушка. Шофер высунул в форточку голову, покрутил пальцем у виска и накинулся на араба:

– Ты что, дурак? Жить надоело?

– Не дурак! Не надоелё жить, но скоро умру! – заорал египтянин в ответ. – Я усталь! Поедем скорее домой!..

Сообразив, что это междугородное такси, я сердито крикнул ему:

– Прошу прощения! Зачем вы такси остановили? Обычных машин вам мало? И рейсовый автобус сейчас пойдет! На такси у нас нет денег!

– Да, мистер Халиль, вы поторопились! – сказал Вера. – Извините, водитель! Поезжайте дальше! Денег у нас с собой маловато!

– Что мы, рокфеллеры, что ли, ездить на такси? – добавил Александр и, наклонясь к шоферу, сморозил: – Халиль – с Марса! Его не надо обижать!

Возможно, таксист все-таки уехал бы, он гнал порожняком и, судя по всему, торопился куда-то, но араб уже открыл у легковушки заднюю дверцу и, не дожидаясь разрешения, пыхтя и что-то сердито бормоча, напролом полез в машину.

– У вас-то хоть самого деньги есть? – опять крикнул я ему.

– Нет денег! – захрипел он, оборачиваясь, вытаращивая налитые кровью глаза и облизывая запекшиеся губы. – Один долляр! Садитесь! Надо ехать скорее!

– Доллар не годится, – хмуро сказал шофер, парень с усами и хорошо подбритыми баками. – С ним у нас в стране могут арестовать, но, подумав и через плечо покосившись на иностранца, он всех усадил в машину и включил скорость.

На закате дня мы с шиком подкатили к своему подъезду. Я велел Халилю обуть сапоги. Нельзя же было, в самом деле, допустить, чтобы заморский гость прошел в носках мимо жильцов нашей шлакобетонной пятиэтажки! Вера и Александр повели араба домой, на четвертый этаж, а я, чтобы заплатить таксисту, побежал занимать деньги у соседей.

У всех так пересохло во рту, что сперва мы пили, хлестали воду и долго не могли напиться. Потом Александр с Халилем, не переодеваясь, ушли в гостиную, сели перед телевизором и заснули, а мы, старшие, усталости не знающие, выпив по чашке крепкого чая, вполне пришли в себя и стали разделывать грибы. Весь пол в кухне был застелен газетами и завален грибами. Груду волнушек и груздей мы отобрали для соления, груду подберезовиков и подосиновиков для отваривания, двести штук белых для сушки, и еще немало у нас осталось для жарехи.

Спускались сумерки, но света уличного пока хватало. В кухне сушились, варились и жарились грибы. Аромат стоял такой, что на следующий день нам о нем докладывали соседи.

Когда грибы поджарились, и Вера подала их с картошкой, мы позвали Халиля и Александра ужинать.

– Поешьте – и в постель! – крикнула Вера из кухни.

– Просим господ к столу! – добавил я.

Сын явился сразу и, зевая, потягиваясь, спросил:

– А Халиль где?

– Как где? – сказала Вера. – Вы с ним вместе телевизор смотрели! Там же, наверно, в кресле и спит!

– Да нет его! Я думал, он к вам ушел!

– Интересно, где он может быть? – сказал я. – Мистер Халиль! Мастер Халиль! Эй!

Араб не отозвался.