Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой

– Я не насовсем бросаю журналистику, – ответил сын. – Только временно отставляю её на второй план. Раз подвернулся случай хорошо заработать, по-моему, глупо его упускать. Будут деньги – будут журналистика и всё остальное.

– Ошибаешься. Ничего не будет. Превратишься в махрового спекулянта и назад не вернёшься. Только дело, к которому склонен от природы и которому честно служишь, приносит удовлетворение, успех и, возможно, неплохой заработок. Пусть не покажутся тебе мои слова высокопарными. Или пусть лучше они буду высокопарными, чем я не скажу то, что думаю, и не попытаюсь заставить тебя опомниться… Ты увлёкся заурядной спекуляцией, требующей не обширных знаний, а ловкости, изворотливости и умения считать деньги! Неужели могут радовать большие деньги, полученные не за добросовестный общественно-полезный труд, а за спекуляцию? По-моему, они должны унижать, вызывать беспокойство и чувство вины!..

Алексей пересадил дочку со своих колен на диван.

– Хорошо, постараюсь объяснить, – терпеливо произнёс он. – Вы с мамой, наверно, помните, что в Москве я работал в ведомственной газете, в «Водном транспорте», и достиг в ней должности ответственного секретаря. Когда летом вернулся в Григорьевск, то попусту ходил по редакциям местных газет. Не было в них для меня достойного штатного места, а сделаться внештатным корреспондентом я отказался: платят мало, а дел много. И почему я, журналист с опытом, должен быть внештатным?.. В поисках работы встретился с бригадой, занятой скупкой и перепродажей свежей рыбы. Кое-кто из старых знакомых меня с нею свёл. Рыбники взяли меня в долю… Ты пойми, папа, некоторые твои представления устарели. Посмотри, в какое время живём. У вас с мамой советское воспитание. Меня вы тоже воспитывали по своему образцу, но я ещё молод и чувствую дух времени. Знаю, вы, мои родители – люди честнейшие, но в какой-то мере, извини, вы зациклились на показательной честности. Все цвета делятся для вас на белые и чёрные. Других не видите. Торгуя рыбой, можно и хорошие деньги зарабатывать, и оставаться порядочным человеком…

– Нет, мы с матерью видим все цвета и оттенки, – сказал Андрей Иванович и сел у гостиного стола, сложив на груди руки. – Это тебе рупоры новой пропаганды внушают, будто люди нашего поколения – «упёртые» консерваторы и идиоты. Да, можно, торгуя рыбой, оставаться честным человеком, но то, как ты ею торгуешь, нечестное дело, а обыкновенная спекуляция. Рыбаки, продающие улов, вот честные торговцы рыбой.

– Бизнесом я занимаюсь, – хмуро защищался Алексей. – Классическим предпринимательством. Бизнес теперь поощряется. Спекуляция – тоже бизнес. Это в советское время она считалась уголовщиной, потому что ложно осмысливалась. Перепродажей товаров во все века приобретался капитал. И купцы русские, которых сейчас прославляют, занимались спекуляцией. И в государственной торговле движение товара от изготовителя к потребителю в какой-то мере связано со спекуляцией, с наценками на сортировку, перевозку и другие работы… Между прочим, папа, вот ты бы мог приобрести капитал без спекуляции. Ты писатель-праведник, но, согласись, кому нужна сейчас праведная литература? А ты бы взялся да написал то, за что платят деньги. При твоей беглости пера это тебе, я думаю, ничего бы не стоило. Приобрёл бы капитал, и спокойно пиши и печатай за свои деньги, что хочешь, рассчитывай на время, когда тебя станут читать. Скорее всего, ни вас с мамой, ни меня уже на свете не будет… Неужели вам не надоело бедствовать? Разве вы не заслужили того, чтобы жить прилично? Говоришь, что преданность общественно-полезному делу вознаграждается успехом и заработком. Но велики ли твои успехи, добился ли ты признания и много ли заработал? И вообще, кто ты такой? Я не обидеть тебя хочу, знаю, что ты сам по себе личность, но по нынешним понятиям ты – никто…

– То, что ты мне советуешь – хуже спекуляции. Ну, довольно! – оборвал сына Андрей Иванович. – Надоело тебя слушать. По-моему, ты ещё никогда не говорил так много, пламенно и желчно. Должно быть, сказывается то, что ты в кураже. Мать твоего возбуждения не заметила… Вижу теперь, что ты настоящий предприниматель, точнее, бизнесмен. Всё переиначил, что я тебе толковал, извратил в своё оправдание. Но моих дел и нашего с матерью образа жизни больше так грубо не касайся…

Алексей покраснел, нахохлился, но смолчал.

12

Похмурившись и посопев, как прилюдно отчитанный самолюбивый мальчишка, он захотел уйти, встал, шагнул, но Настя, вскочив с дивана, кинулась отцу на шею.

– Папочка, миленький, не уходи! – просила она тоскливой скороговоркой. – Ты так редко ко мне приходишь! Я по тебе скучаю!.. А мама где?

Он послушался, сел и вновь посадил дочь себе на колени.

– Хорошо, я с тобой ещё побуду. Ты только успокойся.

– А мама где? – повторила девочка. – Приедет она ко мне или нет? Я ей звонила, спрашивала, она обещала!.. А тётя, которая тебя стригла, она кто? Ты у неё живёшь, да? Почему не у мамы? Почему не рядом со мной?..

– Я тебе потом всё объясню, – отвечал Алексей. – А сейчас давай поговорим о чём-нибудь другом.

– Расскажи папе, как занимаешься в музыкальной школе, как готовишься к конкурсу юных скрипачей. Сыграй что-нибудь на скрипке или пианино, – сказала Вера Валерьяновна, отвлекая девочку от её драматических вопросов, опасаясь, что Настя растравит себе ими душу и впадёт в истерику – это с ней уже случалось.

– Хорошо я в музыкальной школе занимаюсь, – вяло ответила Настя. – Не хочу играть. Я устала.

Она сложила руки на коленях и отрешённо глядела в сторону, а у Алексея с матерью завязался разговор о ней. Вера Валерьяновна хвалила Настю отцу, называя её опрятной и аккуратной, доброй и заботливой, умной и талантливой, стойкой к холоду и физической боли. Она хотела, чтобы дочь понравилась Алексею и он привязался бы к Насте.

От Андрея Ивановича их тихий разговор скоро отдалился. Старший Чугунов ушёл в свои мысли. Взволнованный мировоззренческим столкновением с Алексеем, он думал о сыне и старался понять, когда так сильно разошёлся с ним во взглядах, почему возникла в их отношениях напряжённость, какие сын, когда был моложе, совершал поступки, неприятные его родителям.

Ему вспомнилось, как Алексей, студент-журналист Московского университета, летом заехал домой и привёз в гости москвичку Ирину, свою однокурсницу. Она удивила Чугуновых худобой и бледностью, что, как потом оказалось, было не природным её качеством и не следствием тяжёлой болезни, а «писком моды», необратимым результатом упорного самоизнурения. Девушка уклонялась от прямого общения с родителями друга, мало говорила, но по незначительным поводам коротко импульсивно смеялась, при этом, старшие замечали, её зеленоватые широкого разреза глаза не становились весёлыми.

Молодёжь разного пола Чугуновы к ночи разделили: девушку устроили спать в гостиной, а Алексея на раскладушке в родительской спальне.

Рано утром, когда все ещё спали, Андрей Иванович встал с постели, чтобы на рассвете, пока вокруг была полная тишина, покорпеть над рукописью. Собираясь уйти со своими бумагами в кухню, он подумал о том, что их надо осторожно, не будя гостью, взять из гостиной, с письменного стола. Тут он заметил, что сына на раскладушке в родительской спальне нет, и решил, что Алексей тоже выспался и, может быть, пьёт в кухне чай. Он пошёл проверил, но в кухне сына не было. Не оказалось его и в ванной комнате. Тогда старший Чугунов предположил, что Алексей ушёл подышать свежим воздухом – это ведь большое особое удовольствие: беззаботно пройтись спозаранку по ещё малолюдным улицам родного города. Тихо приоткрыв дверь в гостиную, нацеливаясь прошмыгнуть на цыпочках к письменному столу, он увидел, что девушка на диване лежит не одна. Услыхав движение открывающейся двери, любовники с головой накрылись синим байковым одеялом в пододеяльнике и затаили дыхание. Образ высокого бугра на постели – замерших под одеялом, но от дыхания шевелящихся тел – потом часто виделся отцу Алексея…

Андрей Иванович растерялся. Вместо того чтобы сразу отступить, уйти посоветоваться с женой, осмыслить увиденное, он в первые мгновения, пока им руководили только воспитанные с детства понятия морали, успел громко, зло произнести: – «Вот что, друзья мои, здесь вам не публичный дом! Ищите его где-нибудь в другом месте! С грязи начали, грязью и закончите!..»

Тем же утром сын с подругой заторопились в Москву, хотя намечали погостить в Григорьевске, зайти в древние храмы, искупаться в загородной речке. Ирина схватила сумочку и выбежала на улицу. Алексей кинулся за подругой. Вера Валерьяновна сразу не могла взять в толк, почему молодежь вдруг сорвалась с места и уехала…

Позднее Андрей Иванович спрашивал себя, верно ли он поступил. Долгое время он пребывал в смятении и думал: «Это же подлость – привезти девицу для постельного пользования, а родителям объявить, что она славный университетский друг и товарищ!» «Нет, не следовало действовать сгоряча, – спорил он с собой. – Надо было поступить мудрее. Мой сын – взрослый человек, отслужил армию, учится в университете, где-то подрабатывает и ни от кого не зависит. А я его разнёс, как шкодливого мальчишку, и в присутствии девицы». Вера Валерьяновна, когда он ей всё рассказал, удивилась, но отнеслась к происшедшему без паники: «Ничего страшного. Роман – естественный для их возраста, и, может быть, они по-настоящему любят друг друга». Её разумный взгляд на вещи не успокоил Чугунова.

Уже на выпускном курсе как-то Алексей опять заехал домой и, помявшись, сообщил родителям, что «его девушка» беременна, что она стыдится и укоряет его, а он не знает, что делать. Не столько огорошило Андрея Ивановича известие о положении Ирины, сколько поразил вопрос сына: «Что теперь делать?» По разумению старшего Чугунова, соблазнитель обязан был жениться на обольщённой девушке, только так он мог не прослыть негодяем. Это Андрей Иванович и объявил сыну. «Да, – подтвердила Вера Валерьяновна. – У ребёнка должен быть отец». «А если я её не люблю?» – «Ты не имеешь права взваливать на девушку всю ответственность за рождение и воспитание твоего ребёнка. Это не по-мужски, не по-человечески». «Она не была девушкой, когда мы сошлись», – ответил Алексей, и его грубое откровение, высказанное так просто, без оглядки, словно речь шла не о глубоко потаённых, а о вполне житейских делах, сильно смутило, покоробило родителей. «Можешь говорить и думать что угодно, – сказали они ему напоследок, – но ты был с Ириной в близких отношениях, и у неё от тебя родится ребёнок. Ты – отец…»

Из-за разных неувязок бракосочетание Ирины и Алексея состоялось лишь через полгода, осенью. Невеста уже ходила с большим животом. На свадьбу она надела платье очень широкое, но не скрывающее бремя. Прямые жидковатые волосы невеста собрала в пучок на затылке, перетянув их тонкой чёрной резинкой. С помощью косметики она постаралась сделать лицо миловиднее, но крем и пудра не сгладили болезненную одутловатость её лица и плохо замаскировали на нём родовые пятна. А рядом с подурневшей молодой женщиной сидел во главе свадебного стола настоящий красавец Алексей Чугунов, плечистый, кареглазый с прозеленью, тёмноволосый и чернобровый. Вера Валерьяновна, украинка, полтавчанка, была и теперь хороша собой, а сын чертами походил на мать.

На редкость малочисленная собралась в доме Шитиковых свадьба. Шитиковы не хотели, чтобы многие видели невесту беременной. С их стороны была только младшая сестра Татьяны Ивановны Клава, очень похожая на старшую, а Ирина с Алексеем позвали двух сокурсников. С Андреем же Ивановичем и Верой Валерьяновной никто из друзей поехать в Москву не смог, а вся их близкая родня умерла, погибла или сгинула в войну. Один из сокурсников жениха и невесты, Влад, явился на свадьбу нетрезвым, небритым и нечёсаным, в потрёпанном и рваном на колене джинсовом костюме, в несвежей рубахе, распахнутой на волосатой груди. С трудом сохраняя устойчивость, покачиваясь над столом, он произнёс удивительный тост: «Нас мало. Мы незаметны в толпе, но мы велики. За нас, господа!» – и, картавя, закатывая бараньи глаза, прочёл из Николая Глазкова:

Мне простите, друзья,
Эту милую странность,
Но не выпить нельзя
За мою гениальность!..

Выпив рюмку, Влад спросил у хозяйки иголку с ниткой и удалился зашивать рваные джинсы, потом, слышно было, встал под душ. «Гений! Он гений!» – повторяла молодёжь и обнималась, и хихикала, выпивала и закусывала, курила на балконе и опять усаживалась за раздвижной стол, торцом направленный к балконной двери. Старших молодёжь не принимала во внимание, только Алексей под растерянно-печальными взглядами родителей проявлял мелкие знаки неловкости: молча показывал на сверстников и пожимал плечами. Новобрачная устала и пошла отдыхать…

Когда младенец родился, Андрей Иванович с Верой Валерьяновной опять уехали в Москву – встретить из роддома мать с новорожденным, отметить важное семейное событие, поддержать молодых добрым словом и кое-какими подарками. В общем любовании внучкой, в совместной заботе о ней старшие Чугуновы и Шитиковы нашли общий язык. Но лишь пять месяцев оставалось у молодожёнов до государственных экзаменов в университете, до того времени, когда Ирина с Алексеем увезут Настю из Москвы в Григорьевск. Тут и нарушатся добрые связи между сватами, и сложатся натянутые вежливые отношения. У Андрея же Ивановича с пониманием того, что молодые бросили ребёнка, появится неприязнь к Алексею. Впрочем, думалось Чугунову, сына он, пожалуй, ещё раньше за что-то временами недолюбливал. Трудно разобраться – за что: многое надо вспомнить и осмыслить. А теперь ещё к антипатии прибавилось и возмущение тем, что Алексей ударился в торговлю.

13

– Ничего у тебя не получится, – сказал Андрей Иванович, возвратившись из прошлого в настоящее и вспомнив, что не всё договорил сыну.

– Почему? – сразу понял Алексей и оставил разговор с матерью.

– Ты неспособен торговать. В тебе течёт кровь твоих родителей, а мы не барышники и никогда не смогли бы в них превратиться. Среди ближайших наших предков тоже барышников не было. Пока состоишь в бригаде и тобой управляют ловкие люди, ты ещё будешь уметь спекулировать, но, если откроешь собственное дело, тебя живо слопают тигры и акулы рынка.

Сын рассмеялся.

– Посмейся, – сказал Андрей Иванович.

– Извини, папа. От тебя мне досталось богатое воображение… Я так ярко представил себе тигров и акул, занимающихся бизнесом… Понимаю твоё беспокойство. Возможно, в торговом деле я в конце концов прогорю, но до того времени надеюсь скопить денег и начать жить на проценты. Надоела бедность, необходимость считать копейки. Хочу стать зажиточным и ещё успеть сделать что-нибудь стоящее.

– Можешь не успеть. Избранное тобой занятие – короткий путь к деградации личности. Но хватит о твоих коммерческих делах. Я сказал о них своё мнение, больше не хочу говорить. Не сообщай нам с матерью про свои успехи и неуспехи в торговле рыбой или чем-нибудь ещё. И… не приходи больше подшофе.

Веру Валерьяновну задел жёсткий ультиматум Андрея Ивановича сыну, и она с обидой на мужа подумала: «Разве это хорошо, когда дети не сообщают родителям о своих делах?»

– Подо что папочке не надо приходить? – спросила Настя, морща лобик.

– Какая дотошная! – ответил дед. – Просто твой папа не очень здоров. Ему нельзя было выходить на улицу. Сегодня холодно.

Девочка потянулась ко лбу отца, пощупала его рукой и коснулась губами, как это делала бабушка, проверяя, нет ли у внучки жара.

– Высокая температура, – сказала она. – Выпей таблетку и ложись в постель. Я тебя никуда не отпущу.

– Нет, мне надо идти, – сказал отец.

– К той женщине, которая тебя постригла?

– Да. Её зовут Викторией.

– Раньше ты жил с мамой в Москве и вам было вместе хорошо. Только меня с вами не было. Вы меня к себе не брали. Почему ты и мама теперь живёте в разных городах, а я ни у тебя, ни у мамы?