Любовь и уважение
Судьба закинула меня на Скандинавский полуостров. На торговом корабле я переплыл Балтийское море. В одном из прибрежных селений я примкнул к местным кочевникам – коренным жителям и прошел с ними до самого Стокгольма. Разглядывая горы, ландшафт манил меня забраться поглубже в материк. Мы ночевали в горных ущельях и лишь иногда во дворах местных жителей. Я объездил полуостров по восточной береговой линии и был вынужден остановиться в Стокгольме. К этому времени я заметно исхудал, осунулся и стал терять интерес к творчеству, по этой самой причине требовалось осесть в городе и поднабраться сил.
Меня опять тянуло море и люди моря. Общение с местными рыбаками было усложнено языковым барьером. Мои знания немецкого языка не могли полностью понять шведский жаргон. Лингвистическая интуиция то и дело уводила меня от сути дела на протяжении всего времени, что дало мне понять свою неспособность к обучению шведского языка. В море меня никто не брал, своих рыбаков хватало даже с избытком, пришлось устроиться на работу на рынок к одному торговцу Гансу и заниматься у него приготовлением копченой рыбы. Здесь в городе мои манускрипты достигли пределов в размере, я решил, что пора перейти к качественной их проработке и тщательной вычитке.
Одновременно заниматься творчество и работать приходилось в труднейших условиях. На обработку черновиков уходило много времени. Прошло три месяца работы с будущей книгой, прежде чем она была готова к изданию. Я отнес манускрипты в Стокгольмскую типографию, в которой, как я узнал раньше, руководил русский господин Петр Петрович Ельмаренский. С этим человеком сразу нашлись общие интересы. Молодой и образованный человек, приятной располагающей наружности легко вошел в доверие с помощью не то внутренней интуиции, не то знаниям человеческой психологии, а я повелся на его уверенность, доверился как ребенок. Из господина Ельмаренского мог бы получиться великолепный аферист, мошенник, хитроумный интриган, командир армии, адвокат, да кто угодно, но он, как это не покажется странно, руководил типографией. Одно скажу, меня он прочитал как короткий рассказ и сразу написал на него эссе. Уникальные способности просчитывать мысли другого на несколько ходов вперед, согласитесь, есть не у каждого встречного. Сам он книги не рецензировал, на него работали обученные, грамотные чтецы. В итоге наших продолжительных переговоров он принял рукописи на чтение, предложил зайти за результатом через дней семь. Всю неделю я ходил сам не свой, плохо спал, плохо ел, по ночам снились кошмары, Ганс начал подозревать меня в болезни. Через неделю я пришел к господину Ельмаренскому в подавленном, выжатом состоянии. Ожидания были оправданы, Петр Петрович для начала предложил издать мою книгу тиражом в одну тысячу экземпляров за счет издательства, с учетом третей части выручки от продаж в пользу его типографии. Дополнительно, в качестве залога, он брался за реализацию трехсот экземпляров через свои торговые точки. Деваться было некуда, в это время я был на мели, и согласился на сделку, подписав предложенный контракт. Продолжая коптить рыбу Ганса на рынке, я параллельно тратил все свои доходы на почтовые переписки и рассылку небольших партий книг в книжные лавки, где ранее уже продавал свои литературные произведения. Письма, письма, каждый день письма. Я стал ненавидеть писать письма, эти сухие и сдержанные шаблонные словосочетания, в которых нет ни капельки фантазии, ни намека на личность, но от которых зависит мое будущее существование. Писать пришлось много, потом высылать бандероли, по вечерам сворачивать посылки. Одно дело написать рассказ, а другое его выгодно продать. Не завидую тем писателям, которые исписывают тонны страниц, тратя на это свою жизнь, пренебрегая семьей, ужимаясь в еде и удовольствиях, но не могут или скорее не знают, как правильно преподнести читателю свой труд, как заработать на своем труде. Не поэтому ли все знаменитые писатели, поэты становятся популярными только после смерти, когда их авторские права принадлежат кому угодно, а эти «кто угодно» ничего в своей жизни не умеют, как выгодно продавать чужие жизни. Я продавал свою жизнь всему миру, покупайте ее, берите смело с книжных полок, читайте ее и воображайте себе на здоровье то, что я выдохнул в страницы текста. В этот период мои финансовые расходы оказались слишком высоки, я был вынужден забрать остатки книг с собой в Россию и продолжать распространять их на родине. Итак, спустя пять лет моей кочевой жизни я собрался ехать в родные края.
5. В ресторане
Оказавшись вновь в столице, у меня был целый ряд крупных и не очень крупных дел, чему был посвящен план мероприятий, изложенный на пяти страницах. В число мероприятий входила встреча с творческим бомондом в популярном ресторане «Босфор». Меня пригласили в ресторан от имени Национального общества писателей, в чем отказаться я не хотел. Это был отличный способ встретиться со старыми друзьями, заявить о себе, мол, современная проза то еще жива, увидеть свежую кровь в лице молодых талантов. К моему прибытию зал был заполнен поэтами, писателями, а также поклонниками искусства. В этом ресторане, таких писателей как я, собралось немало. Поэты, один за другим, читали стихи, кто прямо с мест, другие, уже голося, выходили на середину зала и, подвывая, затягивали ритмические речитативы. Им аплодировали и просили прочитать еще и еще. Предъявив пригласительный билет в вестибюле, метрдотель указал мое место в зале. Нагнувшись, чтобы не отвлекать окружающих от духовного забвения я пробрался между столиками к своему месту. За моим столиком уже сидели мужчины и женщины в полразворота, слушающие выступавшего молодого, но, на мой взгляд, чересчур агрессивного поэта. Поэт, хоть и был молодой, но слова хорошо клеились и образовывали смысловые образы. Стих посвящался теме равенства в обществе, революционным прорывам в законодательстве и убогости жизни бедных. Пока молодой поэт читал, я не мог рассматривать тех, кто был за моим столиком, но когда поэт закончил, мне удалось поприветствовать свое окружение. За столом сидело восемь человек, четверых из них я хорошо знал. Один был писатель любовных романов Роман Даерский, другой популярный беллетрист Иван Протопопов, третий Дмитрий Гуров, читавший чужие произведения выразительным голосом, четвертый – Алексей Корякин, помимо газетных статей он писал собственные рассказы о жизни знаменитостей. Между писателями сидели их женщины, украшавшие мужское общество милыми улыбками и яркими платьями. Мне стало немного неловко за отсутствие спутницы и, чтобы быстро влиться в компанию, я представился и поздоровался за руку со всеми сидящими.
– Господин «А», вы не узнаете меня? – Неожиданно справа от себя я услышал хорошо знакомый, но забытый женский голос.
Я внимательно посмотрел в сторону источника звуковых вибраций. Мне пришлось выдержать паузу в несколько секунд, чтобы разглядеть в лице красивой женщины свою давнюю знакомую Анну Ивановну Ракину. Шикарная брюнетка, в облегающем бордовом атласном платье с ярко накрашенными красными губами смотрела на меня открытыми серыми глазами.
– О, как же. Теперь я вижу перед собой довольно уверенную в себе Анну Ивановну, которая, похоже, нашла себя в жизни! – Ответил я восхищенно, но недостаточно, чтобы не обидеть ее кавалера.
– Да и многие теперь преклоняют колени, чтобы завоевать мое расположение не говоря уже об уважении. – Эту фразу она произнесла так, чтобы обратить на себя внимание ее молодого кавалера.
Молодой человек был тот самый чтец чужих рассказов Дмитрий Алексеевич Гуров, обладатель приятного баритона, умеющий любое произведение прочитать ярко, выразительно с мимикой. На вид ему было около четверти века, аккуратная черная тройка, брюнет с отпущенной челкой длинных волос на лбу, гладковыбритое лицо, худощав и нервозен. Он заметно ревновал ее ко всему, на что Анна Ивановна обращала внимание, и мне показалось, что их личные отношения находятся на грани размолвки.
– Димон, не нальешь господину «А» шампанского? – Сказала Анна Ивановна, обратившись к Гурову.
– Он не просил. – Резко ответил Димон.
– А я настаиваю, прояви уважение к моим старым друзьям. – Вновь потребовала Анна Ивановна.
Димон не стал сопротивляться, приподнялся и стал наливать в чистый бокал шампанское. Его руки дрожали от внутреннего напряжения, он крепился, сдерживал гнев, но смог налить бокал почти до краев, однако, в последний момент горлышком бутылки зацепил край бокала и тот упал на стол, разлив содержимое. Женщины ахнули, мужчины вскочили из-за стола. Кто-то кликнул официанта. В это время писатель Протопопов зачитывал свой монолог по части природной прозы, в зале было очень тихо. От спонтанной сумятицы за нашим столом окружающие участники за соседними столами серьезно посмотрели на нас, голос чтеца затих. Я почувствовал общее настроение, и мне стало стыдно. Как не странно, только Анне Ивановне было все нипочем.
– Ах, ха-ха, ха-ха! – Она так заразительно, громко рассмеялась, что напряженность неловкого момента тут же растворилась.
В это время гости в зале загудели, за другими столиками с нас стали смеяться. Писатель Иван Протопопов, замолк и подошел к нашему столу, находясь в подавленном состоянии. Он высказал нам свой гнев, потоком ругательных слов. Я заметил, как Анна Ивановна сильно ущипнула своего Димона за бок, что тот резко побледнел и скривился от резкой боли, а потом ярко покраснел. Подбежали три официанта с салфетками. Они быстро и слаженно навели идеальный порядок на столе и растворились, не успев надоесть.
– Простите, я не хотел. – Пробормотал Димон, обращаясь ко мне и всем окружающим.
– Ха-ха-ха! Порой он бывает такой неуклюжий. Господа, вы замечаете, виновато общее настроение. – Момент надо было чем-то разрядить, чтобы всем стало комфортно. – Находясь в этом восторженном месте, согласитесь, трудно оставаться равнодушным к творчеству знаменитых мастеров пера и слога. Друзья, давайте дружно выпьем! – Исправила ситуацию Анна Ивановна.
– Официант, шампанского! – Выкрикнул писатель любовных романов Роман Даерский.
На большом подносе нам принесли три бутылки с шампанским и всем чистые бокалы. Официанты быстро открыли бутылки и разлили по бокалам шипящий напиток, а потом перешли к другим столикам с тем же занятием. В зале больше не читали. Народ устал от стихов и прозы, всем хотелось сделать паузу, поесть, выпить, закусить и просто подискутировать на отвлеченные темы.
Завязались увлекательные беседы. На смену шампанскому пришли более крепкие напитки, такие как коньяк и водка. К спиртному на стол принесли закуску. Дискуссии стали еще увлекательнее и местами агрессивнее. Женщины щебетали теперь между собой, отсев на сторону стола, мужчины скомпоновались на другой стороне. В нашей мужской стороне темы были острее и активнее, иногда настолько, что доходило до красного словца и повышения голоса до срыва. Никто не заметил, как за одним из столов творческая элита разошлась, а на их место сел господин с русой бородой, в костюме тройка, как мне показалось, очень похожий на русского помещика. Я успел его заметить еще на входе, но потом провалился в жаркие споры о политике и совершенно потерял из виду, но вспомнив, вновь увидел его, напротив, через два стола, обедающего. В этот момент он неспешно доел порцию гарнира и стал запивать белым вином. Не знаю, что меня в нем привлекло, но я выпал из дискуссии и задержал взгляд на его внешности, пытаясь проникнуться этим человеком, догадаться его принадлежность к искусству или хозяйственной жизни. Мне захотелось описать его так, как пишут про главного героя рассказа, я вынул блокнот и карандаш и стал записывать новые мысли. Даже не знаю, как это выразить, наверно, его лицо показалось мне довольно привлекательным, добрым, запоминающимся. Такое лицо если раз увидишь, то никогда больше не забудешь, в толпе из тысяч лиц легко выделишь. О таком лице можно смело сказать, что оно обладает харизмой. Тут я понял, что нахожусь на пороге нового рассказа, где главным героем будет именно этот человек.
Господин был грустен и задумчив. Он изредка, но внимательно задерживал взгляд на гостях в зале, выискивая среди них знакомых, но было понятно, что он не из нашего ремесла. Тем не менее, его культурное поведение за столом подтверждало благородное происхождение, поэтому этот человек стал мне нравиться все больше и больше, казалось, что я его видел ранее, но, к сожалению, я не знал, кто он. Он оглядел сидящих за нашим столом, пока не остановил свой взгляд на активной до предела Анне Ивановне, которая в нашей компании была больше всех ярче и веселее. Анна Ивановна тоже заметила этот взгляд незнакомца и кивком поблагодарила его за внимание и сразу посмотрела на меня. Зная характер Анны Ивановны, я понял ее безмолвные сигналы, а она мои. Я кивнул ей и слабо улыбнулся в знак правильного выбора. Наши сигналы не остались незамеченными Димоном, сегодня он был слишком чувствителен и раним, поэтому переглядки насторожили его. Теперь он искоса следил за своей любовницей и тем господином с русой бородой за соседним столом. Я видел растерянный взгляд Гурова, нервные подергивания головы и устрашающую бледность лица. Он боролся с собой, мужественно терпел визуальную измену, он пытался увлекаться новыми беседами об искусстве правильного чтения некоторых произведений, в особенности критиковал мои за отсутствие ударений в предложениях и абзацах.
– На мой взгляд, это мешает чтецу и тем более слушателю заострить внимание на главном эмоциональном окрасе событий.
– Вы могли бы даже привести пример! – Парировал я.
– Нет, конечно, я не могу помнить весь этот бред, что вы пишите. Хотя, в прочем, да! Например, когда вы ставите сказуемое на первое место, а подлежащее в конце, читатель воображает действие, дальше прилагательными запутывается, но о ком идет речь узнает только в конце. Эта игра слов увлекает его, он задумывается о сказанном и следующее предложение пропускается мимо ушей. – Димон не стеснялся меня, его наглость и неуважение крепла и росла.
– Ну, дорогой Дмитрий Алексеевич, это такой слог, должен же быть уникальный стиль. – Встал на защиту меня Роман Даерский. – Я, например, в своем творчестве допускаю описания чувств в излишестве. Что вы можете возразить в моем случае, интересно послушать.
– Вот именно, излишество текста гасит весь накал страстей. Это все равно как закормить тортами сладкоежку, на третий день его будет тошнить этими тортами. Вы бы видели эти унылые лица слушателей, которые десятую подряд страницу слушают о том, как ваши герои щекочут друг другу интимные органы. Они спят с кислыми минами, а вы продолжаете и продолжаете. Знаете, что я делаю с вашими описаниями, я их просто игнорирую. Вот так!
– Может вам, Димон, и мои статьи тоже игнорировать? Найдутся другие чтецы. – Встрял журналист Алексей Корякин.
– Про ваши журналистские выкрутасы, как об искусстве говорить совершенно не о чем. Вы живете стандартами, которые диктует социальное общество. Вы подстраиваетесь под моду и идете на поводу у серой массы, угождаете обществу газетных читателей. Вы пишите для них популярные словосочетания и словечки, чтобы казаться своим человеком. Какое же это искусство, так, обманка?
– Не смогу спать спокойно, если вы и про мое творчество выскажетесь с критикой. – Встрял беллетрист Иван Протопопов, поддавшись общему настроению.
– Иван, не обижайтесь, ваши книги можно подкладывать под кровать, чтобы спать повыше, или, если хотите, строить книжные домики детям. – Димон взялся снимать шкурку с Протопопова. – Вы написали больше всех, но ничего конкретного, запоминающегося вспомнить не получается. Я прав, господа? В моей практике никто еще не просил зачитать хотя бы страницу из вашей книги. Популярность нельзя завоевать только объемами, иногда одна крылатая фраза или высказывание приносит славу быстрее, чем тонны бумаги.
Агрессию Димона я понимал. Своими высказываниями так он мстил мне, я это чувствовал и не старался даже защищаться, так как в чем-то он был абсолютно прав. В это время для меня было важным брать удар на себя, оберегая Анну Ивановну от возможности лучше рассмотреть, влюбиться в незнакомого господина, принять ей правильное решение. Однако никто из нас не мог предсказать следующей выходки Димона. После выпитой рюмки водки он, не закусывая, внезапно вышел из-за стола и направился к одинокому господину с русой бородой. Мы не сразу поняли, что произошло, пока не услышали поток унижений и развязную речь нашего приятеля.
– В таком случае, нам надо выйти на воздух для более близкой беседы. – С этими словами пьяный Димон отвесил пощечину незнакомцу так громко, что в ресторанном зале все притихли.
Потом незнакомец встал, что-то тихо сказал и направился к выходу, вслед за ним вышел улыбающийся злорадной улыбкой Димон. Я взглянул на Анну Ивановну. Оказалось, что она на меня посмотрела раньше и только ждала моего подтверждения ее действиям. Вдруг, она вскочила с места так резко, что стул опрокинулся и с грохотом упал на спинку. Она побежала вслед за мужчинами. В зале гул стих и воцарилась гробовая тишина. Мы тоже побросали свои вилки, рюмки, быстро встали, чтобы последовать за ней и далее во двор ресторана. На улице стемнело. Моросил мелкий дождик. Над выходом горел тусклый керосиновый фонарь. К тому моменту, когда мы гурьбой выскочили во двор, выталкивая того, кто застрял в проходе, ссора между незнакомцем и Димоном закончилась. Анна Ивановна ругала Димона и помогала незнакомому господину подняться на ноги. Это выглядело довольно трогательно. Ни взирая на свою женскую слабость, она не боялась вымазаться, подставляла свое полуоткрытое плечо человеку, которого ранее никогда не видела и не знала. Мы все бросились ей помогать, взяв пострадавшего господина под руки и под колени, понесли его обратно в ресторан. Наши женщины сквернословили в адрес разбушевавшегося Димона, который с позором покинул двор. Двое молодых официантов из ресторана шли впереди, заботливо помогали нам открывать и закрывать двери. Димон, он же Дмитрий Гуров, ушел, так и не извинившись ни перед Анной Ивановной, ни перед незнакомым господином. Для него победа в ссоре оказалась полным поражением в отношениях с Анной Ивановной, а у Анны Ивановны теперь был повод ненавидеть своего бывшего любовника, разорвать любовные отношения раз и навсегда. Несмотря на конфликт, я тоже был рад благополучному исходу. Дмитрий Гуров может и был умным, талантливым, замечательным чтецом с выразительным голосом, но не мог быть парой для такой видной женщины, как Анна Ивановна, дочери самого господина Ракина. Скорее он был пустым местом, я это сразу подметил. Сразу же после улаживания инцидента Анна Ивановна удалилась с незнакомым господином в приватную комнату, где они продолжили общение.
– Господа и дамы, я представляю вам моего друга, помещика Ананьина Павла Витальевича, приехавшего в столицу из Ярославской губернии. С этого момента прошу простить мои отношения с Гуровым, больше не напоминать про него. – Объявила Анна Ивановна и познакомила нас с господином Ананьиным.
Павел Витальевич еще раз объявил себя и по очереди пожал руку Ивану Протопопову, Роману Даерскому, Алексею Корякину и мне. Не обошел вниманием и наших женщин. Он назвал им себя по имени и отчеству, поцеловав каждой руку, а в ответ они называли себя, свои имена. Господин Ананьин оказался потомственным помещиком, он кратко ответил на наши вопросы и рассказал о своем земельном имении в Ярославской губернии. В нашей писательско-поэтической элите, кроме Анны Ивановны Ракиной, больше не было титулованных особ, поэтому появление знатного человека вызвало несравнимый интерес. По сравнению с ним мы все являлись обычными зажиточными мещанами, имеющими доходные дома, гостиницы, торговые лавки, типографские издательства, так называемый, городской бомонд. Во время, когда Павел Витальевич уделял внимание гостям, я посмотрел на Анну Ивановну, она вся светилась от счастья, как маленькая девочка, которой подарили новую куклу. «Ох, не заиграйся, Анна Ивановна, это не ветреный Димон, а кто-то серьезнее, стабильнее, не упусти свой шанс». Анна Ивановна мило улыбнулась, едва заметно покачала головой в стороны, словно через мой взгляд догадалась обо всем, что я подумал, потом взяла под руку Ананьина, они попрощались и покинули нас.
6. Пароход
Путешествуя на пассажирском трехъярусном пароходе с гребными колесами по бортам, мне удалось совершить незабываемое турне по реке Эльбе. Что меня толкнуло на это? Обычная скука, отсутствие вдохновения, хандра. Дело было в теплом мае. В одной уютной гостинице Дрездена, в которой я маялся от безделья, как и все окружающие вокруг. Все знакомые разъехались кто куда, а те, кто остались, порядком поднадоели. Мы исчерпали темы для разговоров. Карты, шахматы, настольные игры перестали увлекать азартом, каждый из нас теперь сидел на веранде молча, уткнувшись в свои книжки. Творчество никак не шло, что-то мешало, даже раздражало, ни одна тема не находила в душе продолжения. Где-то в глубине хотелось масштабной революции, переезда, приключений, ну хоть чего-нибудь, что могло бы взбудоражить мой внутренний мир. Я давно не получал писем от знакомых, от Анны Ивановны тоже довольно давно ничего не приходило, значит, решил я, у нее все отлично и ей не до меня. Однажды, подслушав беседу одной женатой пары, которая остановилась в нашей гостинице на сутки про их романтическую прогулку по Эльбе, я решительно заболел подобной идеей. Никому и ничего не говоря, поехал на пристань и узнал расписание, потом купил билет на пароход «Pillnitz» до Гамбурга с гидом и экскурсиями по городам. Я также узнал, что название пароходу дали в честь замка «Schloss Pillnitz», расположенным на берегу Эльбы, где находилась загородная резиденция правящей династии Веттинов. Итак, спустя сутки, начался путь от речного вокзала Дрездена в направлении Гамбурга. Там я решил пожить неопределенное время простой жизнью. Я мучился в творческих ломках. Мне хотелось устроиться на любую несложную работу, чтобы влиться в городской конгломерат, пообщаться с новыми людьми, вдохновиться новыми городскими образами, почувствовать запах большого города, проникнуться чужими проблемами и историями жизни, проще говоря, найти новую музу для следующей книги.
Поездка составила примерно пятьсот километров и полторы недели жизни. На пароходе действительно оказался гид с жестяным рупором, который то и дело громко объявлял название города и что-то интересное о нем. Как звали гида, не помню, он мне показался обычным человеком средних лет, никогда не составлявшим пассажирам компанию. Одет он был почти всегда в серый костюм, на голове его всегда находилась белая широкополая шляпа. Когда наш пароход проплывал или останавливался у речного вокзала, он появлялся, объявлял необходимую информацию, время стоянки, потом исчезал в своей каюте на третьем ярусе и больше о нем мы ничего не знали. Зато пассажиры попались то, что надо. Поначалу мне казалось, что народ на пароходе собрался слишком культурный, правильный, но это оказалось не так. Нужен был повод для раскрепощения, искра для большого бума. Странно, но никого такого, кто бы мог взорвать спокойствие бюргеров, среди пассажиров не оказалось, поэтому эту роль я взял на себя. В этот же вечер пути я стал знакомиться и узнавать о том, кто и куда едет, приглашал всех желающих на картежную партию «в дурака» после ужина в столовую парохода, обещал угостить спиртным напитком «за знакомство». Вечером, на удивление, к назначенному времени пришли все и привели с собой своих попутчиков. Вот оно немецкое общество! Собралось персон так тридцать или больше, но не меньше и это точно. Здесь были семейные мужчины и их жены, просто одинокие женщины и такие же мужчины, веселая молодежь. Я угощал шнапсом всех желающих на входе, на это денег хватало. Однако дозу «За знакомство!» принимали не все, из скромности, наверно. Через час пили все и помногу, даже те, кто отказывался в первый раз, но уже за свой счет, тут же курили, громко смеялись, играли в карты и много говорили, под музыку из патефона женщин кружили в середине и подбадривали аплодисментами. Первая ночь прошла не зря. На следующее утро мы, такие опухшие и заспанные, вновь встречались на палубе с теневой стороны, переходили на корму, потом за завтраком, обедом, ужином извинялись за свое «вчерашнее» поведение.
Остановка в Ризе оказалась к стати. Прогулка по твердой земле должна была привести мою мышечную массу в порядок. Гид несколько раз громко объявил о трех часах прогулки по старому городу. Пряничные дома, мостовые, дома зажиточных господ, церкви – все это стояло в тишине и молчании, будто памятники и нисколько не радовало глаз, тем более после роскошного Дрездена. Сосиски с хлебом и четыре чашки кофе в маленьком угловом кафе в итоге привели меня в чувство осязания места, и я стал приставать к хозяину, чтобы он мне рассказал какую-нибудь легенду города. В том, что город назвался от славянского слова – земляной разрез меня не удивило, поэтому хозяин кафе Йозеф не отделался от меня быстро. Допрос продолжался пока он не выдавил из себя древнюю легенду. Оказывается, давным-давно один великан, проходя мимо этих мест, устал и присел на берег отдохнуть. Снял сапоги и вытряхнул из них песок с камнями, в результате получился холм, на котором потом возникло поселение людей.