Проклятие изгнанных

– Пойдемте, я вам что-то скажу. – Матвей показал на лес, начинавшийся за спинами искателей приключений, твердо решив отвести их подальше и хорошенько им навалять, однако неожиданно различил едва уловимый звук трущейся о ветки одежды, который доносился откуда-то справа, из-за спины Марты. В тот же момент с дружками произошла резкая перемена: глаза Обломкина забегали, а взгляд сделался озлобленно настороженным.

Матвей весь превратился в слух, догадавшись, что третий член их компании пробирается в обход лагеря. Когда они купались с Мартой, он насчитал троих мужчин.

– Дарья Альбертовна, – неожиданно перейдя на официальный тон, повысил голос Обломкин, – ну простите меня, пожалуйста!

Было видно, Даша не хотела возвращаться, однако колебалась, понимая, что своим появлением испортила праздник Матвею и Марте.

– Даша никуда не пойдет! – строго нахмурила брови Марта.

– Хорошо. – Обломкин насмешливо посмотрел на Матвея и крикнул: – Радик!

Раздался треск, и из-за спины Марты появился третий член команды с помповым ружьем в руках.

– Ну, что, – не спеша подошел к столу Обломкин, бесцеремонно взял с блюда шампур с нанизанным на него мясом и протянул Гере, – шашлык будешь?

Дружок покачал головой и посмотрел на Дашу:

– Хватит ломаться, пойдем с нами.

Даша втянула голову в плечи и шагнула к нему.

– Постой! – Матвей подошел к столу, сгреб оставшиеся шампуры и протянул ей: – Возьми, подруг угостишь.

Его действия были до того нелепыми, что ввели всех в ступор. Даже Марта открыла от удивления рот. Но в следующий момент все встало на свои места. Матвей взял тарелку и запустил ее в голову Радику. Тот закрылся ружьем. Ударив краем в ствол, тарелка отлетела к ногам Обломкина. Но Матвею только это и надо было. На какое-то мгновенье Радик поднял вверх ствол, который до этого был направлен в спину Марте, и еще какое-то время наслаждался произведенным на дружков впечатлением, мол, смотрите, какой я ловкий. Невдомек ему было, что это хорошо продуманный тактический ход. В следующий момент Матвей метнул шампуры в лицо Обломкину, а сам шагнул к Радику. Оказавшись от него на расстоянии вытянутой руки, схватил правой рукой за цевье и дернул на себя, одновременно двинув ногой бандиту в пах.

– Ну что, кто за шашлык платить будет? – глядя на корчившегося на земле Радика, спросил он Обломкина.

От напряжения Радик сделался лиловым, а на лбу и шее вздулись вены толщиной в палец.

– Ты чего, урод, делаешь? – разведя руки в стороны, Обломкин глядел себе под ноги на рассыпанные в траве шампуры.

– Чем патроны заряжали? – пропустив его слова мимо ушей, спросил Матвей и, подмигнув Марте, привычным движением дослал патрон в патронник.

– Урод! – обретя дар речи, выдавил наконец из себя Радик.

Матвей между тем направил ствол под ноги Гере и надавил на спуск. Грохот выстрела и вскрик заставили бандита подпрыгнуть. Картечь или крупная дробь ударила по траве.

– Ты чего, сука?! – округлив глаза, взвыл Гера.

Матвей снова потянул за цевье. Стреляная гильза вылетела на землю, уступив место новой.

– Последний раз спрашиваю, кто за шашлык платить будет? – направил он ствол уже в Обломкина.

– Сколько ты хочешь? – выкрикнул тот.

Матвей вопросительно посмотрел на Марту.

– Пусть проваливают, – устало махнула она рукой.

– Слышал? – Матвей вновь перевел взгляд на бандита.

Тот выразительно кивнул.

– А ружье? – поднимаясь на ноги, простонал Радик.

Ничего не говоря, Матвей подкинул «Мойсберг», ловко поймал его за ствол, размахнулся и забросил далеко в озеро.

– Ну и гад же ты, – следя за полетом оружия, вздохнул Обломкин.

– Пока достанете, охладитесь, – миролюбиво заметил Матвей.

Радик наконец встал и начал пятиться задом. За ним последовал Обломкин, потом Гера.

– Что теперь? – спросила Марта.

– Собирайся, здесь уже делать нечего.

– Уверен?

– Это все из-за меня, – вздохнула Даша.

– Кстати, – спохватился Матвей, – твои вещи остались у них?

– Черт с ними! – бросила Даша.

– Ничего подобного, – покачал головой Матвей и с решительным видом направился вслед за скрывшимися в кустах мужчинами.

Колька вошел в подъезд и остановился, дожидаясь, пока глаза после яркого солнца привыкнут к полумраку. Да и дорога через гудевшую, словно рассерженный улей, Москву отобрала немало сил. Он с трудом перенес поездку на метро. Каждое мгновенье ему казалось последним. После приступов панического ужаса накатывалась апатия, которая сменялась вспышкой немотивированной ярости. Его раздражало абсолютно все. Выводили из себя громкие голоса пассажиров, вой электричек, стук колес. Кольке то начинало казаться, что в противном воздухе, загоняемом в подземку, исчез кислород, и он с усилием делал глубокий вдох, отчего тут же начинался приступ головокружения, и в глазах темнело. С трудом добравшись до Сокольников, он решил, что если не найдет, чем ширнуться, обратно попросту не поедет, поскольку дороги больше не перенесет.

Где-то вверху раздался стук дверей. Загремел, отщелкивая этажи, старый лифт. Вслушиваясь в звуки, Колька стал медленно подниматься по лестнице, с трудом переставляя ноги по выеденным временем и подошвами мраморным ступеням. Осторожно тронул и провел ладонью по прохладному дереву перил. На какое-то мгновенье отступило странное, болезненное отупение, и он особенно отчетливо вспомнил, как сбегал по лестнице во двор в далеком детстве, как мать, тогда еще не спившаяся и не огрубевшая, инженер электромеханического завода, звала его с балкона на обед…

Сверху послышались шаги. Он поднял взгляд. Навстречу спускалась девушка с собачкой на руках. Колька отступил к стене. Она прошла мимо, обдав его запахом духов и благополучия. Отчего-то он испытал желание догнать ее и толкнуть в спину… С трудом пересилив себя, Колька продолжил свой путь к обрыву. Вообще вся его жизнь после первой выпитой бутылки портвейна в седьмом классе была дорогой в никуда. Постепенно спиваясь, Колька прожигал жизнь сначала в пьяном, а потом в наркотическом угаре. Умерли или доживают свой век закадычные дружки Валет, Прошка, Кизя и Мирон. Одни от водки и героина, других разложил изнутри «крокодил», превратив в разваливающиеся на части зловонные трупы. Оставшиеся уже не надеялись дожить до конца года, потому что разучились даже надеяться.

За размышлениями Колька не заметил, как оказался перед знакомыми двустворчатыми дверьми. Оглянувшись на лестничный марш, он протянул руку к кнопке звонка, но вдруг вспомнил, что у него даже нет плана, как убить старуху. Несмотря на это, приступ новых ощущений все равно толкал вперед, не давая даже сосредоточиться, и он воткнул палец в черную, с небольшим углублением, пуговицу.

Бабка открыла двери и некоторое время не могла узнать его. А он стоял и молчал, тупо глядя в подслеповатые, выцветшие глаза, подернутые маслянистой поволокой старости.

– Вам кого? – наконец проскрипела она.

– Не узнали? – спросил Колька, с ужасом поймав себя на мысли, что не помнит, как зовут соседку.

– Коленька! – воскликнула Анфиса Евгеньевна, открывая двери шире. – Я тебя не признала. Заходи!

Колька шагнул через порог. Запах дешевых духов, так любимой старухой герани, нафталина и дерева вызвал трепет.

– Здрасьте! – кивнул он. Вмиг потяжелевший взгляд сполз на сморщенную, похожую на куриную, шею.

– Ты пойди в комнату! – засуетилась старуха. – Чего в коридоре у дверей стоять? Да не разувайся! – остановила она Кольку, увидев, что он пытается стянуть ногой кроссовок.