Бычки в томате. Иронический детектив
Дуня все еще продолжала хватать ртом воздух, как большая рыба, выброшенная прибоем на берег и не заметила, что Леон тащит ее, перекинув через плечо, словно барана.
– Поставь, откуда взял!
– Ты сама не дойдешь, у тебя лодыжка вывихнута, возможно, связки повреждены. Смотри, как нога опухла!
С Дуней впервые за много лет разговаривали так уверенно и спокойно. Она привыкла все решать сама, как на работе, так и в жизни, чувствовать себя Железным Дровосеком, а тут за нее все решили и несут! Непорядок! И Дуня в голос разревелась, словно маленькая девочка. От боли в ноге, от неизвестности, от усталости, от того, что прямо все и сразу вот так навалилось. Но внутренний голос точно знал причину ее слез! Да-да, она боялась, что все ее предположения насчет Леона окажутся верными. Она ждала объяснений! Немедленно! Сейчас же! Только сначала пусть он принесет пепельницу и сигареты из сумки.
– Предупреждаю, рассказ будет нудным и обстоятельным, поскольку я отчасти немец и буду делать рассказ так, как я привык. Опущу некоторые подробности и буду говорить только о том, что действительно важно.
Надо же, как прикольно заговорил… Да и фиг с ним, немец – он и в Африке немец.
***
Мама Элеонор, папа Клаус и Леон жили дружной семьей в тепле и достатке на окраине Виршема – это такая крошечная деревушка типа коммуны в Германии. Маленькая площадь Виршема (всего около 8,32 квадратных километров) предопределяет небольшое количество жителей. Люди там живут из века в век, наследуют земли и дома, и все друг друга знают. Соседи становятся почти родными, и это действительно так, ибо браки в деревушке также заключаются «между домами», при этом объединяются и земли, и капиталы.
Отец был востребованным адвокатом, а мама родила Леона и обеспечивала своей семье надежный тыл и уютный очаг. Матушку отец привез из России, где, как известно, водятся самые лучшие жены в мире. В своей родной Рязани Элеонор работала медсестрой в центральной городской больнице. Когда и как познакомились его родители – Леон не интересовался, а мать с отцом и не спешили открывать сыну все тайные тропинки, по которым хитрый Гименей привел их друг к другу. Семья никогда и ни в чем не нуждалась, жили во взаимном уважении, сын не боялся доверять родителям самые страшные свои секреты, зная, что только у них он получит в нужный момент необходимые слова поддержки и только они – его истинная и самая сильная защита на всем свете. Мать была несколько суховата, но папа у Леона был самым лучшим отцом в мире.
Леон закончил с отличием местную школу, поступил в колледж в Мюнхене, а затем и в университет – пошел по стопам отца. Но тут что-то пошло не так. Юноша понял, что не может защищать подлецов, коих было большинство, в качестве клиентов, ни за какие деньги и ушел с факультета. Это было причиной первой и последней ссоры между отцом и сыном, которая, к несчастью, стала фатальной для Клауса. Отец умер в 2005 году от сердечного приступа. Мама всеми силами старалась простить сына, но так до конца и не смогла смириться с мыслью, что Леон спровоцировал смерть отца. Общение у них потихоньку сходило на нет, мама продолжала заботиться о Леоне, но все у нее получалось как-то неискренне, через силу. Она стала холодной и отстраненной, все время была задумчива и часто уходила в себя. Их общение переросло из искренней потребности двух близких людей в неприятную обязанность. После недолгих раздумий, юноша покинул деревушку и уехал жить в Мюнхен. Мама была не против. К тому же, после похорон отца Элеонор старалась как можно меньше находиться дома, где каждая мелочь напоминала ей о счастливых годах, проведенных бок о бок с мужем. Она устроилась на работу в одну очень хорошую семью, где были востребованы ее медицинские знания и умения. Насколько известно Леону – она находится в здравом уме, доброй памяти и по сей день работает в этой семье.
Отец оставил сыну хорошее денежное содержание, поэтому Леону удалось арендовать и оплатить на год вперед уютную квартирку с окнами, выходящими на городскую ратушу. Первое время ему даже в голову не приходило думать о хлебе насущном – он наслаждался свободой и одиночеством, бродил по красивым старинным улочкам Мюнхена, слушал звон огромного колокола. В тот период у него было достаточно времени, которое он мог посвятить себе, и он взахлеб начал читать детективы. Это занятие так увлекло его, что он стал воображать себя сыщиком, начал проявлять внимание к мелочам и развивать дедукцию, завел блокнот и отрастил усы. Да-да, усы были ему необходимы для того, чтобы наиболее полно вжиться в образ детектива.
Однажды из ратуши пропал ларец с пожертвованиями. Немного поднапрягши мозг, Леон раскрыл это дело, и ларец вернулся в церковь. Потом была исчезнувшая невеста герра Шмулле, украденный мотоблок соседа Гейнца, сбежавшая кошка престарелой Фрау Вирх. В общем, слава о нем начал расползаться по Мюнхену, как предрассветный туман. К нему начали обращаться даже из отдаленных уголков Германии. В итоге, Леон через год смог выкупить уютную квартирку с окнами на ратушу.
Неделю назад он получил письмо со своей малой родины от соседа, старого Вилли. Старик слезно просил Леона отыскать его сына Леонардо, увезенного в Россию более сорока лет назад. К тому же, старый Вилли рассказал в письме о том, что умер его брат Абрахам, что все члены семьи фон Глюка, включая его экономку, получили наследство. Свою долю получил и увезенный в Россию много лет назад приемный сын старого Вилли, Леонард, и теперь он является наследником очень и очень неплохого состояния, учитывая, какими старик Абрахам обладал деньгами. Один его старинный замок и прилегающие к нему земли чего стоят!
Оставив своего кота Фицджеральда под опекой старухи фрау Вирх, Леон позвонил маме. Трубку никто не снимал, и сыщик наговорил голосовое сообщение на автоответчик: «Мама, здравствуй, Это я, Леон. Мне нужно уехать в командировку по неотложным делам, это большая просьба Вилли. Так что не волнуйся, как приеду – дам знать, пока».
Хотелось бы Леону, чтобы мама за него волновалась… Сыщик глубоко вздохнул и начал готовиться к отъезду.
В общем, прилетев в Россию, Леон сначала решил навестить родину матери и отправился в Рязань. Там у Элеонор осталась маленькая квартирка, которую она сдавала в аренду, с этой квартирки на матушкин счет капали небольшие деньги. А уж потом Леон планировал заняться поисками сына старого Вилли. Правда, он даже не представлял, с чего начинать поиски. Одно дело – искать пропавшую кошку старухи Вирх в относительно небольшом Мюнхене, и совсем другое – человека в необъятной России.
Погруженный во все эти мысли, Леон забрался в поезд, в вагоне познакомился с разбитными мужичками, которые так искренне разделили его переживания, что один из них даже выпустил на волю скупую мужскую слезу. Они наливали и наливали Леону мутную, пахнущую ножкой описанной котом табуретки, жидкость из стеклянной банки, и Леону значительно полегчало – и тяжелые, и легкие мысли покинули его, дружно взявшись за руки, мозг отключился, не пожелав больше быть участником этого безобразия. До Рязани он так и не доехал – судьба дала ему крепкого молниеносного пенделя на благословенном «725-м километре». И вот он здесь – без вещей, без наличности. Слава Богу, что Дуня нашла карту под подкладкой пальто, на этой карте все, что Леон сумел скопить за годы своей работы детективом. А клочок бумаги с именем – это часть письма старого Вилли. Вот, собственно, и весь рассказ.
– А русская матушка не научила тебя пришивать к трусам кармашек?
– Что? К чему… кармашек?
– У нас на Руси традиция такая. Вот, к примеру, что давала Дама сердца рыцарю, уходящему в дальний поход? Она долгими ночами вышивала платок со своими инициалами. Так вот, русские Дамы испокон веков долгими ночами пришивали к трусам благоверного карман для наличных денег перед тем, как спровадить его в дальний поход. Разумеется, с внутренней стороны трусов. Вышивка на кармане была предусмотрена, но необязательна – все равно любоваться ею благоверному будет не очень удобно. Но денежки останутся при нем, ибо находятся в таком месте, куда даже Макар своих телят гонять стесняется… в надежном месте, короче. Ясно тебе, Пуаро?
– О, майн Гот…
Немец крякнул и покраснел.
Чтобы как-то разрядить неловкую паузу, Дуня решила развернуть мысли Леона от злосчастного кармашка к его собственной персоне.
– А не ты ли, часом, тот самый наследник?? Возраст подходит, сам из Вишр… как его там… Виршема, да и имя у тебя Леон, может, это сокращенный вариант от Леонарда?
– Нет. Я – Леон. Леон Миллер. А он – Леонард. Леонард фон Глюк. Я не стал брать все письмо с собой, вырезал только часть, где написаны имя и дата рождения сына старого Вилли. Зачем? Лист занимает много места, а необходимая информация уместилась в двух словах. Поэтому я вырезал часть письма и зашил вместе с картой в подкладку. А само письмо вроде выбросил… Или нет… Не помню. Да и Бог с ним, с письмом.
«Какая смешная фамилия, – подумала Дуня, – будто камешек плюхнулся в воду…» А еще – ассоциация с глюкозой, уровень которой она постоянно замеряла пациентам на вызовах.
– А ложка тебе зачем?
– Какая ложка?
– Столовая. У тебя в нагрудном кармане пальто лежала, обычная ложка, с надписью «нерж», хорошая, однако!
– Дуня, я честно не знаю. Может быть, когда в поезде закусывал со своими новыми знакомыми…
– Собутыльниками?
– …собутыльниками, я ее в карман сунул, решил помыть потом в туалете.
– Ладно, не нервничай, Пуаро, тихо стырил и ушел – называется, «нашел». Ты с этими славными ребятами за ложечку уже сполна расплатился.
Молодцова только сейчас заметила, что Модест неподвижно сидит у Леона на коленях и щурит свои изумрудные глаза. Леон тоже щурит глаза от дыма Дуниной сигареты, и выражение морды лица у них обоих совершенно одинаковые.
Глава 6
Вот уже неделя прошла после дедушкиных похорон. Была служба в костеле, и море белых лилий. Было сказано множество ненужных слов и не сказано множество нужных. Был банкет в замке. Для организации банкета, приготовления блюд и приема гостей фрау Зейц пригласила из специальной службы хорошо обученных людей, поваров и официантов, которые с блеском выполняли возложенную на них миссию – ведь на банкет по случаю прощания с герром Абрахамом фон Глюком не пришел только безногий. Жители Виршема перешептывались по углам; кто-то пришел ради любопытства, кто-то – ради изысканных яств, ну, а большинство гостей собралось в замке для того, чтобы почесать языками, перемыть косточки старому Абрахаму и бросить укоризненный взгляд на внезапно разбогатевших родственников усопшего. Если бы от тысячи укоризненных взглядов состояние каждого из новоявленных богачей убавлялось бы на тысячу евро – можно было бы смело сказать, что день у приглашенных на похороны горожан удался.
Вот уже неделю Рут не находила себе места. Огромный замок из каждого темного уголка смотрел на девушку с укоризной. По ночам ей чудились тяжелые шаги старика и мерное постукивание его трости. Рут могла поклясться, что, когда она проходила мимо дедушкиного кабинета, оттуда сквозь замочную скважину просачивался слабый, едва заметный мерцающий свет и доносился запах нежно любимых дедом сигар… А вчера ночью девушка проснулась в полной уверенности, что звякнул колокольчик над входной дверью в центральный холл дома.
Настроение Рут оставляло желать лучшего. Она слонялась по впавшему в кому замку, прислушивалась к вечному шороху мышиных лапок в вентиляционных шахтах дома и периодическому поскрипыванию старой лестницы под ногами фрау Зейц. Девушке казалось, что весь замок постоянно движется: она слышала глухой скрип его суставов, тяжелое гулкое дыхание, которое пронизывало комнаты и угасало где-то там, в пустоте заколоченных нежилых коридоров. Остановившись напротив железного рыцаря и задрав голову, Рут долго всматривалась в его пустые глазницы. Свидетелем чего ты был за столетия своей жизни в замке? Какие счастливые и горестные моменты хранятся в твоей памяти? А может, ты знаешь тайны о жутких преступлениях, о которых никто и никогда не узнает?… На мгновение девушке почудилось, что что-то не так, какая-то ускользающая мелочь… Как во сне, когда начинает казаться, что ты почти понял, почти нашел ответ, но, как только задумываешься об этом, – тут же теряешь из виду. Рут прижалась ухом к железной груди рыцаря. Тишина. Провела пальцами по железным предплечьям, потрогала массивные перчатки. Лапа у рыцаря была в два раза больше, чем у нее. Рут внезапно представила себя Прекрасной Принцессой, стоящей перед своим Рыцарем, подошла вплотную и обняла его. И тут над головой Рут клацнуло забрало.
***
– Все хорошо, фрау Зейц, у девочки просто нервный срыв. Ей нужно много спать, хорошо кушать и дышать свежим воздухом. На малышку слишком многое навалилось в последнее время. Пусть подумает над тем, чтобы сменить обстановку – это, несомненно, пойдет ей на пользу.
Рут приоткрыла один глаз и увидела старого доброго друга, их семейного доктора, герра Розенкранца, похожего на свежеиспеченную сдобную булочку. Доктор, спустив на кончик носа старомодные очки в роговой оправе, выписывал для Рут микстуру с валерианой, мятой, мелиссой и еще целым букетом из того гербария, знаниями о котором владел в совершенстве. Розенкранц, потряхивая лысой головой, обрамленной седыми волосами, словно Сатурн кольцом, убедительно склонял фрау Зейц к тому, что сие адское зелье Рут должна начать принимать немедленно. Пожелав девушке скорейшего выздоровления, доктор растворился в темноте длинного коридора, оставив после себя едва уловимый запах больницы.
Рут вспомнила, как закричала от страха и упала возле рыцаря. Видимо, она потеряла сознание, что и стало причиной появления в доме пухленького старика Розенкранца. Она спустила ноги с кровати – ну какая, помилуйте, неврастения у молодой и абсолютно здоровой девушки, привыкшей прожигать денежки в ночных клубах Лос-Анджелеса? Тааак. Фрау Хелен ушла вместе с доктором, наверное, Хелен пошла за микстурой. Рут выглянула из-за портьеры – вон, над тропинкой парит ее темная юбка в пол, а рядом семенит маленький Розенкранц. «Дама с собачкой, – хмыкнула Рут, – только поводка не хватает». Сколько девушка помнила себя, в руках фрау Хелен Зейц всегда был незримый поводок, на котором она водила всех и вся в этом замке. А никто и не сопротивлялся! Каким-то волшебным образом фрау могла убедить любого, что то, что она от него хочет – его собственное желание. И это желание всегда было в пользу семьи. Неслышимая и невидимая, Хелен была той смазкой, без которой этот огромный, старый и ржавый механизм не сможет работать.
Рут отправилась в свою комнату. Она была полна решимости. На размышления у нее уже ушла неделя, а этого более чем достаточно! Решено – она отправится в Россию на поиски своего дядюшки Леонарда. Она найдет его и… Нет, сейчас она даже думать об этом не хочет – слишком рискованно, да и план действий требует проработки. Сейчас главное – выехать как можно быстрее. Русский язык для нее не был проблемой – девушка неплохо им владела: в Штатах она пару лет жила с коллегой по работе, парнем из Санкт-Петербурга. Жить в замке у нее больше не было особого желания. Нет, конечно, она не верила в привидения, но что-то в доме незримо менялось, и девушка не могла понять, что. К тому же последние несколько дней ее постоянно подташнивает и кружится голова, но беременность исключена. В конце концов, герр Розенкранц прав, и ей нужно сменить обстановку.
***
Гудок, другой, третий… Минута… Две минуты. Куда они подевались? Черт бы их побрал! После того, как старый Вилли поведал девушке об их жизни, Рут стала испытывать постоянную тревогу за них. Вот, знаете, как если бы у нее до этого момента не было родственников, а теперь они появились! Она стала смотреть на эту семью совсем другими глазами.
Старый Вилли и Трина присутствовали в замке на банкете неделю назад. Потом водитель отвез их домой. Рут тогда еще перезвонила Трине на допотопный аппарат с крутящимся наборным диском (Трина его очень любила и говорила, что этот аппарат был подарен им на их с Вильямом свадьбу). Фрау Трина сказала, что довезли их нормально и они уже дома. Устали немного, пошатывает, ну, это и понятно – хлебнули винца, возраст, нагрузка. Да и похороны сами по себе – это такое событие, которое пришедшим на них здоровья не добавляет. Два дня назад Рут звонила им вновь, но трубку упорно не брали. И сегодня тоже не берут! Странно, обычно кто-то один из них дома, и это, как правило, фрау Трина – она хлопочет у плиты или убирает дом, или сидит в гостиной в кресле-качалке со своим бесконечным и никому не нужным вязанием. По вечерам Вилли с кружечкой домашнего пива любит развалиться перед телевизором в полумраке настольной лампы. Если они не успевают добежать до аппарата – то обязательно перезванивают. Но, чтобы вот так…
Пять минут… Шесть минут… Никто не подходит.
Липкий язычок тревоги прошелся по коже между лопаток Рут. Девушка запрыгнула в джинсы и кеды, накинула куртку прямо поверх бюстгальтера и, перепрыгивая через две ступеньки, бросилась во двор к гаражу.
Вырулив со старого подвесного моста на прямой участок дороги, Рут вдавила педаль газа в пол. Из-под колес брызнули мелкие камешки и клубы дорожной пыли, машина Рут скрылась за древним раскидистым грабом. А старый подвесной мост потом еще долго скрипел и подкашливал, сетуя на неуважительное отношение к своему почтенному возрасту.
***
Пряничный домик фон Глюков тонул в аромате прелой листвы и вечернего тумана, раскинувшего свои объятия. До замка Абрахама туман никогда не доходил, а в низинах деревушки, ближе к речке, он был особенно густым и щедрым. Как раз за жилищем старого Вилли Эльц делала изгиб и стыдливо пряталась в густые зарослях плакучих ив и дикого шиповника. Закатное солнце уже прощалось с Виршемом и считало себя не виноватым, если кто-то не успел воспользоваться его последними багряными отблесками. Сколько бы Рут ни смотрела – она не могла уловить и намека на освещение в доме старого Вилли. Пришлось воспользоваться фонариком мобильника, чтобы проложить себе дорогу через густой слой опавшей листвы к крыльцу. Листва лежала шуршащим лоскутным одеялом на крыше, террасе, столике и стульях во дворе, на огороде. Одинокая ворона, сидевшая на одном из пугал, громко каркнула. Пронзительные вопли некормленых поросят доносились из хлева, смешиваясь с едким запахом давно не убираемых фекалий и еще чего-то, еле уловимого, на грани реальности и воспоминаний. Полоснувшая острым лезвием душу девушки тревога переходила в нарастающую с каждым шагом панику. Пышные кудри петунии в кадках у крыльца походили теперь на нечесаные космы старой ведьмы с запутавшимися в них увядшими цветами, которые еще не успел оборвать сердитый осенний ветер. Рут поднялась по лестнице и постучала медным кольцом – тишина. Толкнув дверь плечом, девушка поняла – не заперто. Она запрыгнула в дом движением вспугнутой кошки и быстро включила торшер. В углу прихожей валялась дохлая мышь. Никого. В доме никакого беспорядка, лишь на полу, под обеденным столом, лежит какая-то засохшая корка. На столе, как всегда, плетеная корзина, яблоки в которой успели подвять, и четверть кружки недопитого стариком пива, по краю которой медленно ползала жирная осенняя муха, рискуя упасть в мутную жидкость и утопить свою жизнь в алкоголе. Ни следов борьбы, ни постороннего запаха в доме, ни, в конце концов, записки… Ни-че-го.
Надо бы зайти к соседям, старому Михелю с супругой, попросить их покормить несчастных животных. И уезжать отсюда подобру -поздорову, пока ночной туман не поглотил дорогу.
Глава 7
– И что ты теперь намерен делать?
Сидя в углу своего старенького дивана и поджав под себя ноги, Дуня наблюдала за тем, как Леон мечется по квартире, присаживается, вскакивает, хватается за телефон, за голову, за последнюю надежду, что на том конце провода ему наконец ответят… Но – нет.
– Я поеду туда! Мне нужно во всем разобраться. Они не берут телефон! Хотя старый Вилли обещал мне всегда быть на связи. Может, у них что-то случилось, понимаешь? Я должен, должен все выяснить.
– Минуточку, тебе что, заранее заплатили за работу? Авансом? Что ты так нервничаешь-то?
– Дуня, пойми – они не отвечают на телефонные звонки. Виршем – добрый славный городишко, молодежи в нем мало, в основном, одни старики. Немощные, беспомощные старики, доживающие свой век в уютных домишках и тихо копошащиеся в своих грядках до конца дней. И, если они уезжают из Виршема, то только в одном направлении – кладбища Мозель. Старый Вилли с женой никуда не уезжали. Но их НЕТ дома!
– Хорошо. Давай присмотрим тебе ближайший чартер на Мюнхен и забронируем билет до Москвы. Тааак, что мы имеем: если ты сядешь отсюда на проходящий экспресс, то до Москвы ты доберешься через три часа, это будет 6.50. До Шереметьево еще час, но можно заложить и полтора, чтоб уж наверняка. Итого где-то 8.30. Рейс на Мюнхен в 9.00. По-моему, идеально, а?
***
Рут уныло смотрела в иллюминатор. Обычно перелеты доставляли ей удовольствие, но только не в этот раз. В голове вспыхивали и гасли, сменяя друг друга, картины, одна противнее другой: вот, она разговаривает с каменным изваянием по имени Хелен Зейц. Рут ставит ее в известность о своем намерении посетить Россию. Зачем ей это – Рут не говорит, просто, являясь идеальной пациенткой, она выполняет рекомендации старого доброго Розенкранца и меняет обстановку. На секунду Рут показалось, что льдинки в зеленых глазах фрау Зейц вспыхнули нехорошим огнем – но это понятно: фрау привыкла все держать под своим контролем. Да и к тому же, дедушка Абрахам, назначив ей в своем завещании равную с родственниками долю в наследстве, фактически приравнял фрау Хелен к семье. Рут это принимала, но не одобряла, а Хелен была не настолько глупа, чтобы не уловить это. Ну да ладно, денег на всех хватит, да не на одну жизнь! А фрау Зейц на самом-то деле УЖЕ является родным человеком – ведь она с ними и в горе, и в радости.
Помимо воспоминаний о фрау Зейц, Рут мучили тошнота и головокружение. В течение недели после похорон это стало проявляться все чаще и чаще. Пару раз Рут вырвало, один раз в рвоте девушка с ужасом заметила прожилки крови. Аппетит у нее пропал, как она считала, от переживаний, к тому же, девушку преследовал металлический привкус во рту – такой бывает, если прикусить губу до крови. Отражение в зеркале перестало радовать – на Рут смотрела бледная потухшая незнакомка. Девушка надеялась, что, вдохнув свободный воздух Земли Русской, она станет такой, как прежде, а, может быть, даже еще красивее – ведь недаром россиянки считаются одними из красивейших женщин мира, и это все, конечно же, благодаря воздуху!
Рут открыла сумку и достала бутылочку минеральной воды, которую она заблаговременно упаковала еще дома. Крышечка, к удивлению девушки, скрутилась совершенно свободно, без особых усилий. Ну и хорошо, ведь у нее сейчас такая слабость, что она, кажется, не смогла бы и пальцем пошевелить, пришлось бы просить помощи вот у этого симпатичного парня на соседнем сидении. Рут улыбнулась своим мыслям и с наслаждением сделала несколько больших глотков минералки, а потом, подумав, допила всю воду. Фух, вроде, немного отпустило… Чтобы хоть как-то отогнать от себя липкую тревогу, Рут принялась осматриваться по сторонам. Место ее находилось рядом с иллюминатором, так что, если напрячь воображение, можно было представить замысловатые кучки облаков, подсвеченных розовым восходом, в виде клубничного мороженого. Это какая же гигантская ложка должна быть, чтобы все это слопать!… Но с мыслями о ложке на Рут вновь набросилась изнуряющая тошнота, появился сильный привкус металла во рту, а живот скрутило так, что девушка подтянула колени к животу и обхватила себя руками. Рядом сидел паренек в рваных джинсах, берцах, косухе и наушниках, сквозь которые до Рут доносились приглушенные звуки сурового Рамштайна. Его голова, украшенная на макушке пучочком а-ля «мусорный пакет», под которым красовался беззащитный бритый затылок с татуировкой скорпиона, покачивалась в такт музыке. Мальчишка скосил глаза на девушку и обеспокоенно спросил:
– Вы в порядке? Могу я чем-то помочь?
– Вы американец?
– Ага, а как Вы догадались?
Эти наивные янки своим «А ю о’кей» сделали себе мировую славу.
– Ес, ес, ай эм о’кей, все супер, дружище.
Благопристойные отцы семейства рядом с супругами и малышами в ярких одежках, чопорные бизнесмены, с отсутствующим видом копошащиеся в информационных недрах своих ноутбуков, радостные пенсионеры, сверкающие жемчужными улыбками за пару-тройку десятков тысяч баксов, шумно шуршащие газетами почтенные фермеры…
Пожилая фрау приковала к себе взгляд девушки. Женщина сидела как раз в одном ряду с Рут, и ее кресло было ближе к проходу. В гуще пестрой европейской публики, напоминающей стаю шумных экзотических попугайчиков, она была, без сомнения, королевским экземпляром. Старушка не настолько привлекала внимание, насколько удерживала его. Да и старухой ее назвать как-то не поворачивался язык. Таким женщинам можно дать как семьдесят, так и сорок лет. Судя по тому, на каком уровне находились в кресле ее плечи, росточком фрау господь не обидел. Как раз в этот момент женщина встала, чтобы поправить сумку над своим посадочным местом, и Рут с удивлением отметила, что старушенция одета в черную косуху, обтягивающие джинсы темного цвета, выгодно подчеркивающие ее не утратившую упругости «мадам сижу», на ногах – высокие кожаные ботинки военного образца со шнуровкой, на толстой подошве. Дама изо всех сил старалась затолкать сумку поглубже, рукав куртки задрался и обнажил предплечье. Взгляду Рут предстала татуировка в виде головки чертополоха на колючем стебле. Вот это да! Руки у женщины были ухоженные, а пальцы унизаны множеством больших и маленьких перстней, перстеньков и колечек. Косточки кистей рук были припухшими и немного деформированными – видимо, фрау страдала артритом. Под стать всему ее облику была и прическа: длинные вьющиеся волосы, скорее всего, крашеные в средний блонд, отдельные пряди спадают на глаза с хорошо продуманной неаккуратностью. Рут машинально отметила, что у пожилой фрау волосы такие же, как и у нее самой. Макияж был наложен уверенной и грамотной рукой, глаза выгодно подчеркнуты аккуратными стрелками и нарощенными ресницами, при этом создавалось ощущение «лисьего взгляда». Высокие скулы покрывал нежный персиковый румянец, на губах – матовая коралловая помада. Дама, почувствовав взгляд девушки, обернулась через плечо и улыбнулась Рут, обнажив ряд ровных белых зубов. Небольшие брыли и немного обвисший подбородок – единственное, что выдавало ее немолодой возраст. Финальным аккордом ее умопомрачительного соло был умопомрачительный аромат винтажных французских духов и еще чего-то такого, что заставило Рут вздрогнуть: от незнакомки едва уловимо пахло дедушкиными любимыми сигарами. Даа, старушенция явно не страдает от нелюбви к себе! Рут прекрасно знала, сколько стоит одна такая сигара.
