Чертова дюжина

– Скажу почему, только, чур, не обижаться.

Дина молчала.

– Ну, вот ты моя подруга. Ты мне все говоришь. Все, верно ведь?

– Все, – несмело подтвердила Дина.

– А сегодня я стороной узнаю то, о чем вся школа уже знает, что вчера Костя тебе стихи подарил. Ты мне об этом не сказала… – Ната взглянула на Дину, но, заметив, что та покраснела, снова стала внимательно разглядывать крышу школы. – Тебе, наверное, было стыдно сказать мне об этом?

– Совсем не стыдно.

– А чего же ты краснеешь? Ну, а Иннокентию Осиповичу ты показала стихи? Ты же от него ничего не скрываешь?

– Н-н-ет!

– Значит, тоже стыдно, – тоном, не допускающим возражения, сказала Ната.

По двору, припадая на правую ногу, прошла высокая толстая старуха в очках. Она осторожно несла что-то в переднике.

Обе девочки приветливо поздоровались с ней.

Старуха на минуту задержалась, улыбнулась, и во рту ее блеснули белые, совсем молодые зубы.

– Сегодня уезжаете? – спросила она Дину низким, почти мужским голосом, сдвигая очки на кончик носа и посматривая исподлобья.

– Едем, Семеновна! – ответила Дина.

– С подружкой проститься пришла? А тебя давеча Костя Зарахович спрашивал.

«И она о Косте!» – с досадой подумала Дина и почувствовала, что у нее горят уши.

– Он, кажись, на школьном дворе, – продолжала Семеновна, внимательно приглядываясь к смущенному лицу девочки.

В это время из-за забора появилась кепка причудливой формы, затем она скрылась. Немного погодя показалась круглая, стриженая голова Мирошки. Должно быть, он на чем-то стоял за забором. Он нарочно громко откашлялся, помахал над головой балалайкой с порванной струной и, кривляясь, сказал:

– «К Дине». Романс Зарахович. Музыка – экспромт Мирона Подковыркина. Исполняет он же.

Мирошка запел нежным голосом:

Караван наших дней быстрокрылый
Улетает и тает, как дым…
Знаю, в сердце, что есть и было —
Навсегда оставляет следы.

Семеновна строго взглянула на Мирошку и, припадая на правую ногу, подошла к забору:

– Ну-ка, слазь, Мирон! Что у тебя, совести, что ли, нет – посмешищем всем служишь? Мне, старой, за тебя совестно!

Девочки ждали, что Мирошка нагрубит Семеновне, но неожиданно он натянул на глаза подобие кепи, что-то буркнул и исчез.

Семеновна сердито одернула платок на голове, передвинула очки с кончика носа на обычное место и пошла дальше.

Девочки молча смотрели ей вслед. Школьную сторожиху Семеновну любили и уважали не только дети, но и взрослые. Дети любили ее больше своих учителей, любили за то, что она жила интересами школьников.

Как-то Семеновна позволила себе вмешаться в дело 6-го «А» и встать на защиту самого шаловливого ученика. Это случилось незадолго до дня рождения Дины.

Плохая дисциплина и неуспеваемость в классе Мирошки Подковыркина вынудили пионерскую организацию поставить вопрос о нем на собрании отряда. Мирошка выступил и, ломаясь, сказал, что виною всему его нелепая фамилия. Ей он обязан своим поведением, и пока он носит ее – изменить свое поведение он не может, а галстука пионерского (если его исключат) все равно не снимет, так как он ему к лицу.

Выступлением Мирошки пионеры были возмущены и единогласно постановили Подковыркина из пионерской организации исключить.

Семеновна в это время кипятила титан в соседней комнате и слышала, что говорили на собрании отряда.

Прихрамывая, вошла она в комнату. Очки ее ютились на кончике носа, а глаза поверх них смотрели строго.

– Ну-ка, дайте старухе слово сказать, – попросила она вожатую Галю.

Галя молчала, соображая, допускается ли уставом выступление сторожихи на собрании отряда. Семеновна молчание председателя сочла за согласие и начала говорить:

– Вы, ребята, его не слушайте. Это он глупостями такими стыд свой прикрывает. Изломался парень и по-другому теперь не может, хочет, да не может. Вы его от себя не гоните, так хуже будет. Ему сейчас стыдно, а стыд да горе человека учат уму-разуму. Я, старуха, за него слово вам дам, авось седины мои срамить не станет.

Мирошка стоял, облокотившись на подоконник, водил пальцем по стеклу и делал вид, что не слушает слов Семеновны, но все видели, что он не только слушает, а даже волнуется, и это настраивало всех в пользу Мирошки.

Семеновна продолжала:

– Вы Мирошку не отпевайте, крест над ним не ставьте. Я жизнь прожила, знаю, что из таких вот ребят люди что надо получаются. Поломается, обхолонется и человеком будет. – Она помолчала и нерешительно добавила: – Людей жалеть, любить надо.

– Всех? – задорно спросила Ната.

– Всех, до самого последнего, – с убеждением ответила Семеновна.

– И врагов? – ехидно полюбопытствовала Варя.

– И врагов жалеть надо, – ответила Семеновна и поторопилась уйти. Она знала, что сейчас поднимется невероятный шум и спор. Так бывало не раз, когда она пыталась доказать, что главное в жизни любовь и всепрощение. Этот ее взгляд ребята решительно опровергали.

Вмешательство Семеновны подействовало. В протокол записали Мирошке строгий выговор с предупреждением, но в пионерской организации оставили.

После этого Мирошка притих, стал лучше учиться, но ломался по-прежнему, так и звали его все шутом гороховым.

Исполняя свой романс на заборе, Мирошка не рассчитывал на встречу с Семеновной.

Когда подруги остались одни, Дина возобновила прерванный разговор.

– Вот все и клонится к одному, – сказала она, – дружить с мальчиком стыдно. Если открыто дружить – взрослые сердятся, сверстники смеются. Скрывать – друзья обижаются, – она мимолетно взглянула на Нату, – да и все равно узнается. – Она встала и безнадежно махнула рукой. – Ну, я пошла. Через час ехать. Что-то не хочется, Ната.

– А к Косте не зайдешь?

– Не зайду… Ты ему скажи… Нет, лучше, я напишу, а ты отнеси. Хорошо?

Дина достала из кармана блокнот и написала: