Крохотная вечность

Даня, чье молчание неврологи объясняли обвитием пуповины, становился все замкнутее. Даня, чье поведение психологи объясняли семейными трудностями Ольги Игоревны, становился все неуправляемее. Обещали, что он перерастет. Обещали, что это не будет так сильно влиять на его жизнь. Обещали, что все наладится, что все у них будет хорошо. Просто особенный ребенок, особенность которого только нарастала под гнетом обычной жизни среднестатистической семьи.

Когда пришло время идти в школу, психологи, воспитательницы и врачи сошлись во мнении, что Даня еще не готов. Ему нужно подождать, не торопить события. И, возможно, к восьми годам все наладится. Все станет хорошо, и Даня сможет посещать обычную школу. Все вокруг убеждали Ольгу Игоревну, что все будет, нужно только подождать. Что ей нужно заниматься с ребенком, работать с ним, чаще водить на кружки и в группы. Но ей не сказали, где взять время, где найти силы, где достать денег.

Когда осталось полгода до того, чтобы Даня перерос все свои проблемы, корабль под названием «Семья» распался. Капитан покинул свой пост, не пришвартовавшись в тихой гавани. Исчез прямо посреди бушующего моря. Направив потрепанную лодку на скалы, о которые та с радостью и каким-то облегчением разбилась, разлетелась на осколки, утаскивая на дно депрессии Ольгу Игоревну, поглощая Даню в его непривычный для всех остальных мир, обрубая все возможности на «перерасти».

Теперь пенящиеся волны выносили фрагменты прежней жизни на поверхность под неумолкаемые раскаты грома: «Я же говорила!»

Жизнь должна была закончиться. Но она не такая. Жизнь продолжилась. Супермаркет работал, на кассе одними губами улыбалась Ольга Игоревна. Елизавета Петровна, вдохновившаяся своими провидческими способностями, еще больше воодушевилась. Даня продолжил свой путь по направлению к специализированному интернату.

Не все так, как хотелось бы. Но все так, как идет.

– Я тут нашла вот это, – произнесла воспитательница, понизив голос, чтобы Даня не смог расслышать, и протянула Ольге Игоревне смятый клочок бумаги. – Я думаю, Дане тяжело пережить ваш разрыв с мужем. Ему не к чему видеть такое.

– Да, – отстраненно произнесла Ольга Игоревна, дрожащими руками забирая записку ее мужа, пока законного, но не находящегося рядом уже несколько долгих недель. – Я не могу до него дозвониться. Я не понимаю, он же так любил Даню, а теперь даже увидеться с ним не хочет.

– Проблемы взрослых не должны касаться детей, – посерьезнев, произнесла воспитательница. – Даже обычные дети могут плохо перенести разрыв родителей, а ваш-то…

– Я знаю. Я все понимаю, – Ольга Игоревна попыталась заверить воспитательницу со строгим взглядом. – Но ничего не могу поделать.

– Вам нужно сходить к психологу.

– Вы же знаете, что мы ходим, – в попытках оправдаться, залепетала Ольга Игоревна. – Даня два раза в неделю занимается с психологами, но все безрезультатно.

– Я про вас. Вам тоже нужна помощь. Знаете, когда такое происходит, – тяжело оставаться на плаву. Вам необходима помощь, – стараясь прозвучать, как можно безобиднее, проговорила воспитательница.

– Я справлюсь. У меня нет времени на такую ерунду, – Ольга Игоревна отмахнулась от назойливых и никому не нужных рекомендаций. Как будто психологи смогут ей помочь, как будто воспитательница может хоть что-то знать о проблемах в принципе.

– Как знаете, я просто хотела вам помочь, – примирительно сказала воспитательница. – Но с Данечкой вам необходимо поговорить. Мягко объясните ему. Он может винить себя, что так произошло, думать, что отец ушел из-за него.

– Но как? – развела руками Ольга Игоревна.

– Не знаю. Я верю, что вы найдете слова, – кивнула воспитательница, отходя к другой родительнице, пришедшей за своим чадом. – Вы же мама.

«Вы же мама» – эхом отразилось в голове Ольге Игоревны. «Вы же мама» – раздробилось о кости черепа. Ольге Игоревне хотелось кричать, вопить, ругаться, кидаться на всех с кулаками, расшвырять эти шкафчики нелепого желтого цвета с ягодками на дверках. Она бы с радостью рассказала и показала здесь всем, что она же мама! Но вместо этого она тихо произнесла:

– Хорошо. Мы со всем справимся. Спасибо вам. До свидания, – развернувшись она присела перед Даней, который уже самостоятельно переоделся и смотрел в пол, себе под ноги, где на волнах коричневого линолеума тихо покачивались грязные следы, занесенные сюда последождиковыми родителями щенячьей стаи.

Даня слышал все, о чем говорят взрослые, прикидываясь глухим, не подавая вида, пряча глаза, размываясь на фоне тусклых шкафчиков, заляпанных яркими пятнами по форме ягод. Он не хотел присутствовать при взрослых разговорах. Он не хотел их слышать, но выбора ему не давали, напитывая голову непонятной информацией.

Мама с белой шубкой в серых разводах, с опущенными вниз ушами, улыбалась ему, путая Даню. Он не мог распознать ее настроения. Ведь улыбка – это хорошо. Ведь опущенные уши – это плохо. Мама поправляла его курточку, одергивала штанишки, подтягивала липучки на дутых ботинках. Бесцельные движения, вид деятельности, успокоение, убеждение себя в своей же необходимости.

Молчание динозавров

Небесные слезы закончились, оставляя за собой хмурые тучи над головой и мокрую грязь под ногами. Даня топтал недорастаявший снег, перемешанный с песком, стараясь шлепнуть посильнее, чтобы брызги разлетелись, как можно дальше. Широкий парк, не вмещающийся в поле зрения Дани, встретил их прохладной свежестью и щебетанием птиц. Зима в самом своем окончании. Весна в самом своем начале. Перемежающиеся ливни с яркими солнечными мгновениями.

Парк пугал Даню массивными лавками с облупленной синей краской, черными лысыми деревьями, за которыми прятались монстры, и вывернутыми урнами, выставленными словно пушки. Но Даня знал, что по бокам аллеи высятся воины. Эти коричневатые головы, стоящие на высоких столбах, всегда следили за благополучием людей в парке, не пуская на аллеи кошмары, уничтожая всех врагов. Так говорил папа, а папе нужно верить. Безопасно только на выложенной кирпичиками плитке. Нельзя сходить с тротуара в грязь, которая может утянуть под землю. Нельзя выходить за пределы бордюров, к кустам, в которых может притаиться злой зверь. Воины защищают только тех, кто находится на разноцветных кирпичиках. Даня никогда не ослушивался папы. Даня никогда не уходил из-под защиты воинов.

Рядом с ним шла задумчивая мама, унесенная мыслями в свой внутренний мир. Вокруг нее разливалось тяжелое облако, давящее на Даню, прижимающее его к земле. Он становился меньше ростом, терялся и боялся вовсе исчезнуть. Оказаться не найденным. Но и оставить маму с этим облаком наедине, он не мог. Даня шел и думал, как все изменить, как сделать так, чтобы все и вправду стало хорошо. Чтобы все наладилось. Он должен придумать выход. Он должен найти способ.

Ольга Игоревна пересекала небольшой зимний парк, не замечая выглянувшее предзакатное солнце, окрашивающее грозные тучи в пастельные цвета. Ольга Игоревна медленно шагала по узкой аллее, с двух сторон которой на гранитных пьедесталах высились бронзовые бюсты героям Советского Союза. Ольга Игоревна шла по размытой дождями грязной плитке, не слыша пения птиц. Она размышляла о своей жизни, о том течении, которое принесло ее в этот самый момент и стоит ли что-то предпринимать, пытаться как-то выбраться из сложившейся ситуации или пустить все на самотек.

Домой возвращаться не хотелось. Там давно уже стало тесно и душно от скандалов и упреков. Нерабочее время Ольга Игоревна проводила в прогулках по крохотным паркам, не замечая ничего вокруг, отправляя сына резвиться на детской площадке. Она уже приняла и смирилась со своим существованием. С тем, что у нее нет профессии. С тем, что у нее нет той жизни, о которой она мечтала. С тем, что ее бросил муж. С тем, что она мать-одиночка. С тем, что ее мать была права. С тем, что ей предстоит продолжить жизнь под звуки гонга: «А я же говорила».

Обогнув маленький, неработающий ни в это время, ни в любое другое время, фонтанчик, с разрушающимися бетонными рыбками, задравшими головы в небо и открывшими рты, словно в долгом безмолвном крике, они сошли с плитки на асфальтовую дорожку, полопавшуюся от времени, покореженную от осадков, с торчащими углами щебенки от безысходности. Дорожка вела к детской площадке, на которой так любил проводить время Даня. На площадке возвышались динозавры, пряча головы в кронах лысых деревьев.

Динозавры были установлены здесь недавно, всего пару лет назад. Динозавры нравились Дане. Ольге Игоревне они тоже раньше нравились, ведь здесь она с мужем терялась от своей матери, наслаждаясь тихими вечерами и смеясь над шутками Виталия Сергеевича, угощаясь прохладным мороженным в любую погоду.

Теперь же не осталось ни мужа, ни шуток, ни мороженного. Теперь динозавры стали отголоском болезненных воспоминаний. Но Даня слишком любил здесь играть, поэтому Ольга Игоревна продолжала проводить долгие одинокие вечера в этом укромном уголке парка. Там, где, покосившиеся от времени, стояли старые детские карусели: качалки на пружинах в виде некогда синих слоников и ржаво-красных лошадей, которые от времени уже перестали шевелиться; качели балансиры, со съехавшими размокшими досками; песочница без песка; грязные горки, заканчивающиеся в глубокой вечной луже; желтый остов, крутящийся карусели без сидений. Здесь редко играли дети, выбегая из кустов на пару минут, чтобы доломать неразломанное, чтобы доколупать оставшееся. Только поздно, по вечерам, сюда сходились подростки, чтобы, спрятавшись среди кустов и разрухи, покурить да выпить, оставляя за собой следы в виде окурков и битого стекла.

Этот уютный уголок, в котором когда-то семья Соколовых находила покой и умиротворение, их тайное убежище от всех невзгод, теперь оказался памятником разрушенных лет, обнажившим истинную картину их жизни. Такой же заброшенной и несуразной.

Оставив маму с ее тяжелым облаком мыслей, Даня бросился к своим старым друзьям. Погладил ярко-голубого слоненка между веселых желтых ушек, проскакал на резвой рыжей лошадке до реки, через которую был перекинут покосившийся мост, осторожно перешел по нему на другую сторону, чтобы добраться до желтого крутящегося лифта. Проскрипев, лифт сделал пол-оборота и выпустил Даню прямиком в лужу. Поднявшись с колен и вытирая грязные мокрые руки об куртку, Даня обернулся на маму, проверить не заметила ли она, как неудачно он приземлился. Но мама оставалась отвернута в сторону себя, поэтому ничего не сказала. Можно смело продолжить путь.

Хлюпая ботинками, поправляя утяжелившуюся куртку, Даня преодолел остаток дороги, перепрыгнув пару раз через бортик песочницы, и остановился у большой лапы Трицера. Трицер тут же отвернулся от Дани к своему товарищу Дипло, который был выше и смотрел на парк сверху, вытащив голову за пределы деревьев. Динозавры молчали. Они не поприветствовали Даню, они сделали вид, что того и вовсе нет. Стараясь не смотреть им в морды, Даня опасливо похлопал ладонью по лапе Трицера, привлекая к себе внимание. Но тот снова его проигнорировал.

Трицер был одним из лучших друзей Дани, тем, кто всегда выслушает и даст совет, или поиграет с ним, а может задаст загадку, которую потом они с папой могли бы решать днями напролет. Дипло тоже был другом Дани, но он находился дальше, выше, с ним было не удобно общаться и, зачастую, Трицеру приходилось передавать слова от Дипло Дане, а от Дани Дипло.

С каждой минутой молчания динозавров, Дане становилось все обиднее. Ладно бы только Дипло на него обиделся или перестал замечать, но Трицер!

– Я не виноват, – тихо сказал Даня, обходя кругом трицератопса, чтобы оказаться прямо перед его мордой. – Я не виноват! – повторил он уже более громко, чтобы звуки долетели до ушей этих великанов.

Даня знал, что динозавры – опасные, что злить и обижать их нельзя. Они могут напасть, покусать, затоптать или вообще съесть. Но сейчас ему стало все равно. Он нуждался в общении. Хоть в чьем-нибудь. Он хотел, чтобы они поверили, что это не он потерял папу, что он не виноват. И даже если его съедят – ему уже все равно. Ведь ему давно уже холодно и одиноко.

Но динозавры молчали, смотря своими блестящими глазами в разные стороны, только не на Даню. Из распахнутой пасти Дипло капала вода на клюв Трицера, откуда скатывалась на влажную землю. Следя за этими каплями Даня не заметил, как они оказались у него в глазах и побежали по его щекам.

– Я не виноват! Не виноват! – закричал Даня и бросился на Трицера, избивая его массивные лапы кулаками и пиная их ногами.

– Зайчик, что с тобой? – раздался взволнованный крик, который отдернул его от стеклопластика динозавра и окутал в холодный целлофан серого пуховика.

Ольга Игоревна бережно сжимала в объятиях, бьющегося в истерике, ребенка. Ее единственного сына, ее любимого Даню, того, ради которого она продолжала бороться и жить. Того, кто дал ей понять, что нельзя все пускать на самотек, нужно брать все в свои руки. Пора уже строить свое счастье. Их счастье. Их новую жизнь.

Аленка

– Привет, давно тебя не было видно, – произнес Сергей Кириллович, выкладывая продукты на ленту.

– Даня приболел, – отстраненно произнесла Ольга Игоревна, пробивая никогда не меняющиеся продукты постоянного покупателя: молоко, буханка хлеба.

– Что-то серьезное? – рассматривая серое лицо, тяжелые мешки под покрасневшими глазами, бледные покусанные губы, некогда яркой и молодой блондинки, не сильно заинтересованно спросил Сергей Кириллович.

– Простудился, – натянуто улыбнулась Ольга Игоревна, продолжая пропускать через свои руки чужие покупки: яйца, колбаса. – Неделю назад в лужу угодил, весь промок, я как-то недоглядела. Вот и заболел.

– Да-а, – протянул покупатель, следя за мелькающими руками с обкусанными ногтями, которые пробивали шрихкоды его провизии. – Ты, бедная, все одна тянешь. Я даже не представляю, как тебе сложно. Особенно с таким ребенком.

– Нормальный у меня ребенок, – грубо отрубила Ольга Игоревна, пробивая неожиданную в этом стабильном списке шоколадку «Аленку». – Пакет?

– Да, конечно, нормальный. Я не это хотел сказать. Прости, – быстро поправился Сергей Кириллович. – Пакет не нужен.

– С вас триста семьдесят девять рублей, – холодно подытожила Ольга Игоревна. – Карта, наличные?