Скорее счастлив, чем нет

На нем отвратный фартук цвета хаки; он свел свои кустистые брови, напряженно изучает какие-то квитанции и стучит клавишами кассы.

– Добро пожаловать к Игнацио, – произносит Томас, не поднимая глаз. – Вам в стаканчик или в вафлю?

– Мне бы в глаза глянуть, – отвечаю я.

Томас вскидывается с таким видом, будто сейчас выколет мне глаз ложечкой для пробников, но тут же расслабляется:

– Длинный!

– Томас! – Я не придумал для него клички. – Снаружи адское пекло. Беру свои слова назад, тут у тебя здорово.

– Меня здесь, считай, уже нет.

– В смысле?

Томас стаскивает фартук, открывает дверь с металлической табличкой «Управляющий»:

– Эй, я увольняюсь! – швыряет фартук на пол и направляется в мою сторону.

Мне похлопать, потопать или поволноваться за его будущее?

Томас толкает меня к двери, выходит сам и орет: «Ура-а-а-а!»

Я невольно смеюсь.

– Слушай, что это сейчас было? Ты уволился? Уволился же? – Судя по его счастливому лицу, я угадал. – Чувак, мне кажется, тут есть закономерность. Вчера ты расстался с девушкой, сегодня уволился. До кризиса среднего возраста тебе еще лет двадцать.

– Я всегда бросаю все, от чего устал, – объясняет Томас. – И собираюсь продолжать в том же духе.

Мы шагаем обратно к комплексу «Леонардо». Томас всаживает кулак в воздух: с кем или с чем он воюет?

– Меня смертельно задолбала паранойя Сары, – начинает он перечислять. – Задолбали покупатели, которые берут себе восемь пробников, хотя с самого начала знают, что закажут. Задолбало накачивать велосипеды, и с той работы я тоже ушел. Если меня не прет, я бросаю. Да-да, я всегда все бросаю, я такой!

Не знаю, что отвечать. Вчера мы даже не были знакомы. Теперь он успел стать мне… Я даже не знаю кем.

Но он не просто парень, который все бросает.

– Ну…

– А ты когда-нибудь что-нибудь бросал?

– Ага, кататься на скейтборде. Мне лет десять было. Я съехал по дико крутому холму и врезался в стоящий внизу грузовик. Честно, вся моя короткая жизнь перед глазами пронеслась, все мои фигурки супергероев.

– Почему ты просто не соскочил со скейта?

– Мне было десять, почему я должен был вести себя разумно?

– Туше.

– Но я тебя понимаю. Пожалуй, правда можно бросать что угодно. Если это не что-то или кто-то нужный.

– Именно! – Томас кивает. Похоже, он удивлен, что его поняли. – Что там Женевьев поделывает?

– Со вторым парнем тусит, – отвечаю я.

– Ого! И как он тебе?

– Придурок полный, но сложен как Тор, я тут бессилен. На самом деле она через пару дней едет в лагерь для художников, сегодня закупается расходниками и чем-нибудь в дорогу. А завтра у нее день рождения, и кровь из носу надо провести его суперклассно, а то потом мы три недели друг друга не увидим.

Блин, целых три недели. Полная жопа.

– Нарисуй ее голой, как в «Титанике», – советует Томас.

– Боюсь, с ее грудью перед носом я много не нарисую. Оставлю эту идею на старость, когда мне надоест смотреть на голых женщин.

В нашем квартале зреет «Дикая охота». Нолан вызывается охотником, и все разбегаются. Томас мчится в одну сторону, Брендан в другую. Я бегу за Томасом, а то опять быстро попадусь. Это я удачно решил: Томас, неопытный игрок, бежит прямо через вестибюль сто тридцать пятого дома, мимо охранника. Быстро, пока охранник за нами не погнался, я увожу его к лестнице со сломанным замком и вверх. Мы взлетаем на третий этаж, открываем окно в коридоре и вылезаем на крышу, к старому генератору и всему, что мы туда набросали.

Отсюда видно второй двор, средний из наших трех. Темно-бурые столы для пикника, площадку, где мы когда-то играли в «Не наступай на зеленое». С третьего двора мчится Дэйв Толстый. Он запыхался и тормозит.

Нолан валит его – один есть.

Томас туда даже не смотрит.

– Ничего у вас тут сокровищница, – бросает он, наклоняясь и поднимая сломанный йо-йо. Потом пытается раскрутить, но диски срываются с нитки и врезаются в безголовую куклу Барби. – Давно вы с Женевьев встречаетесь?

– Год с лишним. – Я подбираю джойстик от «нинтендо», раскручиваю провод над головой, как лассо, и кидаю находку обратно на щебень. – Мне с ней безумно повезло. Она прощает меня, даже когда я не достоин прощения.

– Ты изменял? – деловито интересуется Томас. – Как только я начал пялиться на других девчонок, сразу понял, что чувства к Саре проходят.

– Не изменял. Умер мой отец. Ну, наложил на себя руки, и я долго не мог оправиться. – Я редко поднимаю эту тему. Иногда сам не хочу, иногда друзья не желают влезать в беседы про смерть и горе.

– Соболезную. – Томас садится на крышу и принимается разглядывать пустые бутылки. Не слишком занимательная находка, но, наверно, ему просто неловко смотреть мне в глаза. – Но почему Женевьев должна была тебя бросить?

– Я еще не все рассказал. – Глаза сами находят изгиб шрама на запястье.

– Кто ты такой? – спрашивает Томас.

– Чего?

– Расскажи, кто ты такой. Не прячься. Я никому не выдам твоих тайн.

– Ты же только вчера сдал своих друзей, чтобы понравиться моим.

– Эти мне не друзья, – отвечает Томас.

Я сажусь напротив. Не давая себе времени передумать, вытягиваю руку ладонью вверх, чтобы было видно шрам-улыбку – как эти слова вообще сочетаются? Вверх ногами кажется, что смайлик хмурится. Но вот Томас садится рядом, наклоняется и обхватывает мою руку своей. Подносит к глазам и напряженно изучает.

– Ничего гейского, но… – поднимает он взгляд. – Слушай, он на улыбку похож. Прямо смайлик без глаз.