Настоящая справедливость. Квакеры-миротворцы и становление мира

Я верю, что, если мы глубже познаем, почувствуем, поймем и проникнемся реальностью Бога, который составляет частицу нас самих, и, следовательно, крошечной частицей которого являемся мы, все изменится. Мы станем такими людьми, какими были созданы (и, возможно, именно для этого превращения мы и были созданы). Мы пробудимся. Это важное слово. Когда Иисус упрекал апостолов за то, что они уснули в Гефсиманском саду: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?», возможно, он упрекал их скорее не за то, что они не смогли бодрствовать в прямом смысле слова, т. е. не спать, а за то, что они не сохранили способность ясно осознавать, что происходит, не оставались спокойными и сосредоточенными. В другой раз он увещевал: «А что вам говорю, говорю всем: бодрствуйте». Интересно, что слово «Будда» происходит от корня BUDH – «пробужденный», что предполагает пребывание в состоянии бдительной внимательности, сознавая происходящее. И в Дхаммападе говорится: «Серьёзность – путь к бессмертию. Легкомыслие – путь к смерти. Серьёзные не умирают. Легкомысленные подобны мертвецам». «Смерти нет, есть только небрежение в сосредоточенности мысли», – говорил Шанкара, «… через это отвлекается человек от осознания своей божественной сущности». А в свое время приблизительно о том же писал Торо: «Бодрствовать – значит жить. Я еще не встречал человека, который вполне проснулся бы». Если мы будем оставаться бодрствующими, мы сможем эффективно пользоваться той превосходной машиной, которой является наше тело, при этом избегая подчинения его автоматическим функциям, а просто пользуясь ими. Когда мы бодрствуем, мы живем каждое мгновенье.

В следующей главе я намереваюсь рассмотреть следствия – для каждого из нас и для окружающих – веры в божественную основу нашей природы, в смысле веры убежденной, основывающейся на опыте. Я уважаю тех, кто повторяет христианскую догму «Верую, ибо невозможно». Но этого недостаточно. «Верю потому, что знаю» звучит гораздо убедительнее. Я полагаю, что существует духовно неоспоримое знание того, что Бог внутри у нас; и для тех, кто знает это, сей неизмеримо величественный факт должен иметь колоссальное значение. Что другое могло бы сравниться с этой возвышенной значимостью? Это знание должно формировать основу нашего отношения к себе и к другим, тем, с кем мы воедино, поскольку все мы дети Божьи. И я отнюдь не считаю эти слова благочестивой фигурой речи. Я хочу сказать, что все мы имеем общий источник, и потому, в самом прямом смысле слова, являем собой единой целое, хотя в то же время все мы также уникальны и представляем собой индивидуальные проявления бесконечных качеств Бога. Мы представляем собой чудесное единство в разнообразии. Я попытаюсь объяснить, что, если мы и в самом деле ощутим Господа в каждом из нас, условности человеческих взаимоотношений, как личных, так и общественных, должны подвергнуться радикальным изменениям. Хотя многое из того, что представляется хорошим и в духе сотрудничества, сейчас уже институализировано, то же самое можно сказать и о вещах, абсолютно не совместимых с нашими действительными отношениями друг к другу. Признание наших братского и сестринского единства должно привести к исчезновению несправедливости кастовых и классовых различий, снобизма и элитарности, «просвещенного эгоизма», не говоря уже об эксплуатации, угнетении и всего прочего, происходящего из тех фальшивых убеждений, посредством которых мы возвеличиваем себя или же оправдываем себя, осмеивая и унижая других.

Таким образом, познание нашей истинной сущности является революционным. Оно должно привести к революционным изменениям. Оно должно также привести к миру, поскольку антитеза миру создается алчностью, завистью, страхом и ненавистью, проистекающими из ложного понимания.

Следовательно, стремление к миру и признание действительности идентичны. Обрести свою истинную сущность и служить миротворцами – вот основные задачи для человека, общие для всех нас. Каждый из нас может воплощать эти задачи в самых разных областях. Ведь все мы прибегаем к психологическим суждениям касательно различных ситуаций, в которые попадаем; все мы принимаем управленческие решения по различным аспектам нашей семейной жизни, работы или отношений с соседями; все мы решаем, что правильно, а что нет, справедливо или не справедливо. Точно так же поступают и психологи, и психиатры, и эксперты по административным и управленческим вопросам, политики, адвокаты, судьи. В процессе своей деятельности они использую, или, вернее будет сказать, должны использовать определенный объем систематизированной информации. И все же их решения могут быть менее мудрыми, нежели решения, предлагаемые непрофессионалами. Так, например, моя жена – гораздо более сильный практический психолог, нежели я, хотя с теорией я знаком гораздо лучше, и даже заведовал соответствующей кафедрой. И, тем не менее, нет никакого противоречия в таком соотношении между знаниями специалиста и мнением постороннего человека или женщины. Эти подходы должны дополнять друг друга. Я особо хотел бы подчеркнуть важность данного высказывания. Мы слишком полагаемся на «экспертов», и я был бы крайне опечален, если бы дело, столь важное и имеющее общечеловеческое значение, как миротворчество, стало бы прерогативой таких специалистов.

В третьей главе содержится несколько систематизированное и теоретическое обсуждение концепций, имеющих отношение к миру и миротворчеству, что, в свою очередь, неизбежно отражает мое понимание нашей природы. Исходя из своих взглядов, считаю, что существуют некоторые походы к проблемам мира, которым я никогда не смогу оказать моральную поддержку, и которые, по моему мнению, являются в высшей степени немирными по сути. Случается, например, что «мир» достигается посредством безжалостного подавления оппозиции. Бывает, что «мир» поддерживается подавлением протеста против несправедливости, или же «мир» для правителей сохраняется за счет страданий управляемых. Я же определяю мир более позитивно, как ситуацию, которая помогает освободить нас от всего, что препятствует раскрытию нашей сущности, как обстоятельства, в которых Внутренний Свет воссоединяется с наружным и в котором вызревают Семена. Естественно, я стараюсь писать о проблемах мира со всей возможной объективностью и прояснять термины и концепции, если они кажутся противоречивыми или двусмысленными. В общем и целом, я пытаюсь описать проблемы, с которыми будущий миротворец должен быть готов столкнуться.

Четвертая и пятая главы являются своего рода пособием для миротворцев, чьи действия опираются на особый набор духовных ценностей и на веру. Я пытаюсь объяснить, как могут действовать миротворцы, верящие в то, что их сущность, их человеческая природа в основе своей является безупречной. Во второй главе я уже упомянул, какое значение это имеет для их мироощущения, теперь же встает вопрос, как это может повлиять на их поведение. Заметьте, я говорю о тех, кто, так же как и Друзья, верят вместе с другими христианами, не говоря уже о буддистах, индуистах и прочих, что наша природа уже безупречна. Те же, кто полагает нашу сущность небезупречной, но считает, что ее можно усовершенствовать через молитву посты, хорошую работу или с помощью Благодати Божьей, могут повести себя по-иному. Те же, кто считает, что мы есть в лучшем случае tabula rasa, а в худшем несем в себе прирожденное зло, могут придерживаться весьма шатких принципов, определяя какими способами и на каких условиях можно добиться мира. Как сказал Тацит, сделают они пустыню, и назовут ее миром.

Здесь мне хотелось бы пояснить то, что может показаться противоречивым утверждением, а именно, что наша природа является безупречной. Если мы, так же как и Друзья, так же, как и многие другие (некоторых я уже процитировал в этой главе) верим в то, что основой души является Бог, значит, эта божественная основа и должна являться фундаментальной реальностью нашего существования, истинной нашей сущностью, рядом с которой все остальное становится банальностью, ошибкой либо иллюзией. Как может творение Господа быть с изъяном? Конечно же, существует печальное несоответствие между тем, чем мы – созданные по Божьему образу и подобию – являемся, и тем, что мы делаем. Теологи многих религий и во все времена пытались разрешить это противоречие, и у меня нет ни возможности, ни намерения присоединиться к дискуссии. Суть моей веры опирается на опыт, и, следовательно, подобно многому в вере квакеров, ее нельзя ни доказать, ни опровергнуть посредством богословского спора. Однако, я попытаюсь описать хотя бы частично механизм нашего плохого поведения. Я не возьму на себя смелость писать о причинах к тому, не более чем могу объяснить, как Бог любви создал мир, в котором существуют зло и страдание.

Источники насилия

Чтобы завершить обсуждение природы человеческой, я хотел бы попытаться идентифицировать некоторые источники насилия. Мы должны их искоренить, если желаем, чтобы мир на земле получил более широкое распространение. Как я уже сказал, по большей части в нашем поведении доминируют автоматические реакции на стимулы, активирующие наш «компьютер». Но подобные реакции являются не просто абсолютно неадекватными способами поведения по отношению к другим людям – чем более автоматическими и неосознанными являются они, тем больше возможностей, что они проистекают из застаревших обид или сумятицы в голове, и, следовательно, будут не рациональными или реактивно насильственными. Посредством таких автоматических реакций мы выражаем то, чему научились, но не тем разумно-полезным способом, который, к примеру, дает нам возможность плавать, кататься на велосипеде, или говорить на иностранном языке даже спустя годы без практики. То, чему человек научился в результате страданий или невежества, представляет собой комплексы навязчивых идей относительно людей и общества, что часто называются доктринами. Такие врезавшиеся в память следы страха, отвержения, унижения, одиночества и другие болезненные переживания, не только деформируют наши человеческие отношения, но вызывают реакции, варьирующиеся от неуместных и наносящих вред самому себе, до реакций разной степени деструктивности, что, конечно же, искажает наши отношения еще сильнее.

Получившие, к сожалению, широкое распространение и часто портящие человеческое существование жадность и эгоизм возникают, по крайней мере, частично, из ощущения необходимости компенсировать смутное ощущение неправильности происходящего. Такое ощущение есть не что иное, как духовная нищета, но мы сами редко видим ее как таковую. Если бы мы были на это способны, все сильно изменилось бы. Ну а пока, чем тревожнее мы себя чувствуем, тем более автоматическим становится наше поведение, и тем дальше уходим мы от нашей истинной природы. Чем более механистическим становится наше поведение, тем сильнее терзают нас по большей части подсознательные конфликты, тем глубже становится ощущение собственной никчемности, ущербности – и тем отчаяннее наши усилия компенсировать эти дефекты.

Наша компенсаторная погоня за материальными благами или преимуществами, в каких бы скромных размерах это ни происходило, это всего лишь попытка создать новую личность, опирающуюся скорее на материальные, а не духовные ценности. Совершенно очевидно, что в качестве мерила успеха именно эти ценности наиболее уязвимы – мы можем заболеть, или потерять свои деньги за одну ночь. Однако, чем сильнее угроза, тем отчаяннее наша борьба за то, чтобы защитить свою добычу, и тем сильнее наша враждебность по отношению к тем, кто, как нам кажется, ей угрожает.

Еще один источник насилия, тесно связанный с тем, что уже было сказано, – это невежество или реальное непонимание собственной природы. Если мы не осознаем полностью божественную основу нашей природы, в таком случае у нас мало надежды на водительство, разве что сама природа наша, действуя тайно, вопреки нам самим, может указать нам путь. В границах, очерченных нашим невежеством, нас ведет к жизни иллюзорной, управляемой кажимостями материального мира. Как только мы теряем ощущение обитания во вселенной, где буквально все проистекает от Бога («Бог, – сказал Исаак Пенингтон, – есть внутренняя сущность всего, что нас окружает»), мы начинаем отделять материальное от божественного, придавая материальному самостоятельную значимость. И именно тогда мы привыкаем к мысли о необходимости приобретения или удерживания материальных предметов, таких как территория или богатство, или привилегия, посредством насилия.

По сути своей, подобный процесс является базисом в высшей степени материалистической философии (я не хочу называть ее материализмом, поскольку данный термин обладает в философии вполне конкретным значением). Этот способ мышления я так часто наблюдал в обществах, весьма различных при этом по культуре, что он кажется мне почти вездесущим. Более того, все мы в той или иной степени разделяем его, хотя квакеры в совокупности, пожалуй, все же меньше, чем большинство. И, конечно же, члены определенных христианских конфессий могут признавать такой подход совершенно обоснованным.

Из веры в основополагающее несовершенство человеческой природы, а также в реальность и важность материального мира, что предоставляет нам суррогатные способы измерения нашей ценности, вытекает целый ряд умозаключений.

Прежде всего, оправдывается насилие: цель оправдывает средства, конечный результат важнее, нежели те, кто могут оказаться на пути достижения его.

Далее, сим оказывается уважение к иерархии и всем атрибутам высокого социального положения, как показателям успеха. С тем же успехом подтверждается наш собственный статус за счет присвоения более низкого статуса, к примеру, женщинам, людям другой расы, цвета или класса, людям с явно более низким интеллектом, беднякам, и т. п. Отсюда – возвеличивание условностей, поскольку именно власть условностей поддерживает и соблюдает такие критерии суждений. Тем самым я вовсе не хочу сказать, что философия в обязательном порядке является консервативной в обычном смысле слова (хотя может быть и так), но что огромное значение приобретает ортодоксальное следование какому-либо конкретному учению, даже если оно авангардное или революционное.

В более широком смысле слова, вещи становятся важнее людей, и ценность людей далее уменьшается, если люди неправильно ведут себя по отношению к вещам, если, например, им не хватает патриотизма, или какого-нибудь иного проявления корпоративного духа.

Особо опасным и отвратительным проявлением такой философии является освящение «интересов», личных или национальных, в защиту которых объявляется приемлемым любое чудовищное преступление вплоть до ядерной войны.

Странный парадокс: с одной стороны такой тип материалистического мировоззрения отделяет нас друг от друга, в том смысле, что мы концентрируемся на собственных интересах и на тех эгоистических способах, которыми мы можем повышать их ценность. С другой стороны, укрепляются наши связи с группой, которая выступает скорее как единство, помогающее нам дать определение собственной нестабильной личности, нежели как собрание индивидуумов, с которыми у нас имеются личностные контакты.

В следующей главе мы рассмотрим философию совершенно иную, ту, с которой мы также все знакомы, и даже, подозреваю, гораздо ближе. В отличие от того, о чем я только что говорил, это философия мирная, основывающаяся на осознанности и понимании, а не на автоматизме и невежестве.

Существует также коллективный уровень насилия, в котором отдельные индивидуумы могут принимать участие вне зависимости от того, есть ли у них лично выраженная склонность к насилию. Происходит это потому, что за долгие периоды времени психологические источники насилия, индивидуальная алчность, страх, ненасытность эгоизм вкупе с зависимостью от власти и верой во власть и значимость материального, приобрели вполне законный статус. Были созданы армии, чтобы защищать государство (само по себе являющееся весьма материалистической концепцией) или чтобы расширять его границы. Усилились традиции национального, расового или религиозного превосходства и предрассудков. Возникли империи, подавляющие своих подданных. Сформировались огромные эксплуататорские экономические структуры. Эти грандиозные системы функционируют безотносительно, по большому счету, к отдельным личностям, из которых они состоят. Кому не доводилось быть знакомым с добрым и щедрым капиталистом или миролюбивым солдатом? Но вполне понято, что нелегко всем тем отдельным личностям, да по сути, всем и каждому, включая всех нас, избежать влияния этих институтов, в тени которых они живут и работают.

Таковы источники насилия в нас и в нашем обществе. Я решительно отрицаю, что они внутренне присущи нашей натуре, но они глубоки и имеют чрезвычайно широкое распространение. Они сравнимы с индуистским понятием майя, иллюзией. Они являют собой нечто вездесущее, хотя в конечном итоге нереальное, нечто, за пределы которого мы должны вырваться. Конечно, все миротворцы должны внимательно относиться к этим проблемам и их следствиям. Я иногда даже подумывал, а не посвятить ли мне всю эту лекцию (да и всю свою жизнь) уничтожению основного источника насилия, рекомендуя молитву или психотерапию на индивидуальном уровне, а на уровне более высоком – социальные и политические меры, направленные на разрушение или изменение институтов, пропагандирующих и поддерживающих насилие.

Я воздержался по трем причинам. Во-первых, я не смог бы сделать этого как следует. Полагаю, я достаточно ясно представляю себе, что у нас не так, но мне вовсе нелегко сказать, как изменить существующую ситуацию и что предложить взамен. Помимо рекомендаций, например, действовать сообща, а не конкурировать, уничтожить основные виды неравенства, и всеобщего разоружения, у меня, пожалуй, и нет других оригинальных или полезных предложений. Я слишком легко мог бы погрузиться в туманные абстрактные размышления об универсальном средстве от всех зол, позабыв о тех немногих практических моментах, о которых мог бы рассказать.

Во-вторых, я уповаю на то, что все Друзья и все люди доброй воли, способные проникнуть в сущность происходящего, в любом случае работают ради мира своими собственными способами, надеясь осушить источники насилия в себе и в своих сообществах. Ведь так много нужно сделать на всех уровнях и в самых разнообразных областях, а потенциальные возможности у всех разные. Любая попытка очертить границы и закрепить конкретные роли попросту создаст ограничения.

В-третьих, хотя я и ограничил свои комментарии к миротворчеству в более специфических немирных ситуациях, нежели к почве, из которой они произрастают, многое из того, что я собираюсь сказать, относится все-таки именно к основе. Основное упование на осознанность, признание «частицы Бога» в нас, вслушивание, социальные перемены, уничтожение социальных несправедливостей и структурного насилия должны повлиять на более основополагающие вещи, нежели на конкретную ссору.

ЧАСТИЦА БОГА

Чтобы оценить божественную искру в других, мы должны признать ее в себе. Но, по крайней мере, мне самому как-то легче согласиться с тем, что скорее другие суть дочери и сыновья Господни, нежели я сам. Когда мы видим, что другие совершают недобрые, глупые или попросту плохие поступки, мы находим для них извинения – дескать, они были встревожены, плохо информированы, у них было трудное детство, на них оказывали давление. Однако если речь идет о нас самих, мы слишком хорошо осознаем собственные банальные мысли, сомнительные мотивы, лень, тщеславие, корыстолюбие и так далее. Как же мы можем верить, что в нас есть частица Бога? Какими минимальными свидетельствами к тому мы располагаем?

Что ж, для начала, рядом с нами есть другие люди. Мы можем сознавать, что у них есть недостатки, но чем лучше мы знаем их, тем больше удивительных качеств мы видим. Когда, казалось бы, можно ожидать от них ругательств, они говорят с милосердием; когда, казалось бы, можно ожидать, что они сдадутся, они вдруг выказывают непоколебимую стойкость; когда, казалось бы, можно ожидать от них ненависти, они любят. Против любого детерминистского давления они демонстрируют свою свободу. В таких людях я вижу мудрость – глубокую, проницательную и исполненную сострадания. Я вижу силу, проявляющуюся в пылком жизнелюбии, тот тип энергии и мощи, в которых сливаются нераздельно физическое и духовное, и которые проявляются в способности нести утешение, а это слово, конечно же, подразумевает силу. Я вижу любовь в том смысле льющейся через край и всеобъемлющей теплоты, для которой нет преград. И я вижу, что эти человеческие качества, которые зачастую меньше всего наличествуют у тех, кто чаще других о них разглагольствует, являются общечеловеческими. Это справедливо относительно меня и вас. И те, другие, могут видеть их в нас, точно так же, как мы – в них.

Мы должны научиться по-доброму относиться к самим себе. Но не с той трепетностью, что есть не что иное, как потакание собственным слабостям, и которая, по сути, жестока, поскольку разрушает нас, но с нежностью и уважением к нашей истинной личности, как к проявлению Божьей воли. К сожалению, у всех нас развилось фальшивое представление о личности. Это лоскутное одеяло, сшитое из представлений о том, кем мы хотели бы быть, и страхов относительно того, кем мы не являемся; качеств, которыми мы хотели бы обладать, но боимся, что их у нас нет; из наших действительных достижений и наших фантазий; из нашего чувства неполноценности, и т. д. и т. п. Но все это всего лишь внешняя сторона, личина, маска, чья гримаса скрывает божественную основу нашей сущности. И Экхарт и Рёйсбрук утверждали, практически в одних и тех же словах, что «мы есть Бог в Боге».

И все же, как мало обращается внимания на эту особенность даже среди квакеров. Иногда мне кажется, что даже мы считаем эти слова вроде догмы, заявляем, что верим в них, но на самом деле не чувствуем их правдивыми. Возможно, все догмы превращаются в пустые слова. Или же возможно, у нас выработалось некое фальшивое чувство смиренности. Осознание правды действительно должно вызвать в нас чувство смирения, но не потому, что мы, следуя мысли Паскаля, являемся отбросами мирозданья, а по прямо противоположной причине. Комбинацию смирения и ликующей гордости за свою божественную природу прекрасно выразил Ангелус Силезиус:

Я – образ Божий: и посему, когда Господь захочет увидать

Себя, ему придется опустить свой взгляд, чтобы себя во мне узреть.

Но если даже и так, откуда мы узнаем, что это правда? «Внутренний Свет, – говорит Руфус Джонс, повторяя многих других, – это опыт…»[4 - Rufus M. Jones, An Interpretation of Quakerism. London: Quaker Home Service, 1930.]

Это нечто, что мы должны почувствовать, но, возможно, мы далеко не всегда поймем, что именно мы чувствуем. Это ощущение может захлестнуть нас колоссальной, безошибочно узнаваемой интенсивностью, но может придти к нам и в виде медленного расширения сознания, которое мы даже не замечаем, как не замечали, что растем, когда были молоды. И это расширение может наполнить нашу жизнь новыми убеждениями и целями. Это переживание обычно случается во время молитвенного собрания, но может случиться и в любое другое время. Сила переживаемого может возрастать или идти на убыль. Иногда мы по нескольку дней кряду даже не вспоминаем об этом, но, когда мы оглядываемся назад и вспоминаем то время, мы замечаем произошедшую перемену; мы выросли. Наша фальшивая личность стала слабее. Фантазии о материальных достижениях, эгоистические амбиции, наше самолюбие, становятся менее очевидными по мере того, как мы вступаем в более тесный контакт с нашим настоящим «я». В своем роде, мы более счастливы, но одновременно и более несчастливы, поскольку мы понимаем необходимость расстаться с иллюзиями, к которым мы все еще привержены – и мы понимаем, сколь они многочисленны. Рёйсбрук выразил происходящее с нами следующим образом: «Господь в глубине нашей принимает Бога, нисходящего к нам; Бог созерцает Бога».

Возможно, было бы только справедливо после обсуждения вопроса в довольно общей и абстрактной манере проиллюстрировать вышесказанное моим собственным опытом. Почти всю свою жизнь, и до и после моего присоединения к Друзьям, я интересовался религией, особенно мистицизмом, но мой интерес носил в основном чисто умозрительный характер, он не затрагивал сердце. Потом, приблизительно лет двенадцать тому назад, подошел к концу сложный и опасный период в моей жизни. В течение нескольких дней после этого я испытывал легкость и счастье столь интенсивные, что могу назвать их блаженством. У меня, однако, не было никаких видений, не случилось ничего из ряда вон выходящего, но я вышел из этого периода твердо зная, что должен быть нацеленным на свою внутреннюю жизнь. То, что казалось школярским отвлекающим маневром должно стать реальностью. С тех пор имели место и многочисленные оплошности, и много раз попадал я в тупики, и, тем не менее, оглядываясь назад, я с некоторым удивлением вижу, чем я занимался и чего хотел в прошлом.

Мы должны научиться любить себя. Не баловать, но в то же время и не попрекать и не принижать – это означало бы недооценивать творение Господа. И в самом деле, любить себя с полным на то правом есть непременная предпосылка для любви к кому-нибудь другому. Мейстер Экхарт писал об этом следующим образом: «Пока вы любите другого человека меньше, чем себя, вы не можете должным образом полюбить себя; если вы любите всех одинаково, включая и себя, вы будете любить всех как единое создание, которое есть и Бог и человек».