Род князей Зацепиных, или Время страстей и князей. Том 1

– Как же, женили! Знаешь Марфутку, Парасковьину дочку, при тебе еще девчонкой была, так на ней!

– И детки есть?

– Есть! Старшему-то десять лет минуло. В прошлом году в Москву хотели в шорники отправлять, да отмолил на год.

– Да! Время идет! Я вот старухой сделаться успела, а ты, нечего сказать, все еще бравый молодец. Приходи же; посмотришь, послушаешь, может, и опять бороду отрастить захочешь!

– Как не прийти, голубушка! Уж одно, что старое помянем, так и то радость! Я хоть душу-то отведу, голубушка, право! А у тебя, Фекла Яковлевна, детей нет?

– Нет и не было! Бог не благословил! От того ли, что Маркел Иваныч, покойный, старенек для меня был или от того, что из-за живого мужа с тобой, проходимцем эдаким, гуляла, а может, и так воля Божия, только никогда и не было.

В это время Парамон Михайлович вынес бумаги, шлагбаум приподнялся, возчик, или кучер, должен был подвязать колоколец и взяться за вожжи.

– Ну-ну, голубчики, вытягивай! – машинально крикнул он, и караван тронулся.

– Так это-то Парамон Михайлович? – спросила Фекла. – Батюшки, без бороды-то он какой страшенный стал! И дома-то я его недолюбливала, когда он еще человеком ходил; а теперь-то, когда он в кикимору какую-то оборотился, я уж и не знаю…

В это время Парамон Михайлович проходил мимо.

– Парамон Михайлыч! – заискивающим голосом сказала Фекла.

Тот оглянулся и всмотрелся.

– А, Фекла! – сказал он хмуро. – Тебя еще с твоим Маркелкой черти-то не унесли? Ишь, как сморщилась! – прибавил он потом в виде любезности и сел в свою кибитку.

«Тебе бы дорогу показать, проклятый, – сказала про себя Фекла, когда тот уже отошел. – Видишь, как ругается! И слова-то у них христианского, как и лика человеческого, нет, прости Господи!..»

Караван тронулся. Фекла Яковлевна шла подле Елпидифора. Мальчишка выпросил у Кирилла дозволения править лошадью и сел в заднюю кибитку. Кирилл шел рядом с Федором.

– Куда вы пристать-то надумались? – спросила Фекла.

– Да к дяденьке; к нему на двор прямо велели ехать и от него уж ждать распорядка! Ты тут старожилка, Фекла Яковлевна, верно, знаешь, скажи, где зацепинский-то двор?

– Как не знать! Ведь что ни говори, а все-таки свой! Захожу иногда, хоть и не люблю, признаться! Там все как-то не по-русскому, все по моде; да ведь мне что? Стоит он, как бы тебе сказать, подле дворцовых портомойных плотов. Вот поезжай Невской-то першпективой все прямо. Липы по бокам посажены, так не собьешься. Проедешь, сударь мой, ты этак ряды, то есть не ряды, а так, будки понаставлены, красным товаром торгуют; затем церковь Рождества, а потом будет роща; тут большой дом строить хотят, увидишь – шесты наставлены, так напротив этих самых шестов, проезжая немецкую кирку, стоит полицейский дом, где часовые стоят. Дом-от на речку выходит, Меей зовется. Через речку от него ко дворцу мост построен, Зеленым назвали, и в самом деле зеленой краской выкрашен. Ты на мост-от не въезжай, а, проезжая полицейский дом[5 - Дом голландской церкви.], повороти направо, прямо по речке. За полицейским-то домом будет другой дом, красивый такой, это дом князя Волконского; за ним – дворцовый прачечный дом, против которого большие портомойные плоты стоят; а за ним сейчас же и зацепинский двор. Выходит он на речку одними флигелями; забор между ними немудрый сделан, а ворота каменные и на вереях-то каменные же львы посажены. Дом стоит на дворе и глядит таково редкостно. Кругом болваны да столбы поставлены, а за ним сад идет сквозь на самую улицу, что к конюшенному двору выходит. Сказать нечего, хороший дом! Да вот я с тобой пойду, так покажу, а мимо поедем, так укажу кстати, где и моя каморка!

На улице между тем начали попадаться экипажи, и чем караван продвигался далее, тем разнообразнее и богаче. Молодой человек с невольным любопытством следил за этими колымагами цугом, на шести, даже на восьми лошадях, за этими линейками, фаэтонами, раскидными каретами, – саней уже мало было, – снующими взад и вперед, в сопровождении вершников, гайдуков, скороходов, егерей и всякого рода прислуги. Смотря на эту суету, на этот блеск, для него совершенно новый, он невольно думал о своем дяде.

«И он, пожалуй, в такой же колымаге ездит, и тоже с скороходами и верховыми. А какой он, желал бы я угадать! Неужели он ходит таким же куцым, как эти бегуны, или хотя бы как зацепинский воевода? Вот смешно-то! Мой почтенный дядя, князь Зацепин, и вдруг – в чулочках, башмачках, с обтянутыми ногами, в обгрызанном кафтане, бритый, да еще в парике! Помоги Бог не расхохотаться! Матушки, какая там барыня катит! На голове-то у нее будто капуста выросла и цветы! А раззолоченная развалка эта хороша, нечего сказать! И скороходы, и вершники, красиво выходит! Зато здесь больше ничего хорошего нет!»

Караван ехал в это время мимо немецкой кирки, подъезжая к полицейскому дому. Елпидифор рассказывал Фекле о своей свадьбе:

– Сам Трифон Савельич вдруг приходит…

– Неужто сам?

– Так-таки сам и пришел, прямо на конюшню! Я, помню, Соловья чистил. А он прямо: «Что ты это, Елпидифор, у меня девок смущать задумал? Говоришь, что в царицынских скитах и все без венцов живут?» – «Я, сударь, – говорю, – их не смущал, а сказал только, что коли поп не поп, так все равно и венец не в венец будет». – «Да ты мне зубы-то не заговаривай, – закричал он, – говори дело! А то, смотри, сведу к князю, пожалуй, в застенке разговаривать придется! Ты говорил Парасковьиной дочери, что в прежние поры всегда у вод да у огня свадьбы спорились?»

– Что ж ты? – спросила Фекла.

– Да что мне говорить-то было; я смолчал, а он велел Марфутку позвать и Моргача потребовал да велел розог принести. Та как увидела розги-то, да взглянула на Моргача, а тот стоит жесткий такой, пучок розог в руках держит и им помахивает, словно с родного отца с живого кожу спустить готов, – ну, разумеется, спужалась и рассказала все.

– Что же он?

– Известно, рассерчал! «Ишь ты какую затею выдумал, а? А по чем же князь тяглы-то считать будет, ты об этом подумал ли, а?» И велел меня сейчас же отстегать! Ну, а на другой день и окрутили. Она баба добрая, нечего сказать, а все бы, кажется… Ну, после за нашими-то начали туго смотреть, всех и перевели!

Федор между тем пояснял Гвозделому, что вот тут, за мостом прямо, стоит зимний дворец[6 - Бывший дом г. Коссиковского, затем г. Елисеева.], не настоящий, настоящий-то на Неве строить хотят, а летний, хоть и деревянный, но не в пример красивее; а это, за рощей, дом графа Апраксина, потом палаты графа Головкина[7 - Николаевский и Александровский сиротские институты и училище глухонемых.]. В этих палатах он кухонным мальчишкой жил. А дальше-то дом его зятя, Ягужинского Павла Ивановича, – генерал отважный и развеселый был такой; хоть сама царица тут будь, так он и той зубы заговаривать начал бы, да вот умер, что ты тут станешь делать?

В это время караван, не переезжая моста, называвшегося Зеленым и выкрашенного, в самом деле, зеленой краской, начал, по указанию Феклы, поворачивать вправо вдоль по набережной речки Меи, чтобы ехать к дому, который находился на месте, где теперь помещается известный ресторан фирмы «Донон».

Навстречу каравану с моста неслась карета шестерней, с двумя форейторами, вершником, двумя выездными на запятках и двумя скороходами с боков.

– Пади! Пади! – кричали форейторы.

– Берегись! Берегись! – кричали скороходы, несясь во всю прыть.

Но Елпидифор, увлекшись разговором, не поостерегся и хотя успел отдернуть несколько лошадей в сторону, но все же уносные попали в постромки пристяжной; те и другие лошади начали биться.

Выездные быстро соскочили с запяток кареты и вместе со скороходами подбежали распутывать лошадей, ругаясь, разумеется, на все лады. Один из них начал бить по морде княжескую лошадь. Федор счел своей обязанностью вступиться:

– Что ты, беспутная твоя рожа, лошадь-то бьешь? Сами виноваты, скачут сломя голову, а тоже озорничают и скотину бьют!

– Я и тебе морду сворочу на сторону! – отвечал сердито выездной. – Вишь, распустились, словно на пошехонский базар приехали!

– Ну, брат, шалишь! – отвечал Федор. – Я у самого скорей рыло-то на Пошехонь поворочу!

Другой выездной в это время хотел перерезать постромку, но Федор схватил его за шиворот.

Кучер между тем кричал, форейторы вопили, выездные и скороходы ругались, лошади бились и ржали.

Вершник, поняв, что Федор не дает резать постромки, сперва было думал взять криком, но, видя, что тот не слушает и осилил уже их выездного, ударил его арапником по лицу, но в ту же секунду сам полетел кувырком с лошади от тычка Гвозделома. Крик, разумеется, усилился. Экипажи начал обступать народ и тоже галдел.

Скороходы хотели было напасть на Гвозделома, но, видя его необыкновенную силу, не решались и стали звать свободного выездного, пока другой боролся с Федором. К ним присоединился другой вершник, должно быть перед тем посланный куда-то. Нападение было уже готово, и ему первый подвергся было Селифонт, поспешивший от кибитки к своим на выручку, так как один из скороходов уже подмял его под себя и начал тузить, но в это время раздался звонкий голос молодого князя.

– Перестать буянить! – крикнул он и сам вышел из кибитки.

Несмотря на то что в голосе молодого князя слышалась еще нежно-пискливая, детская нотка, твердый, повелительный звук и то не допускающее возражений выражение в нем гордой строгости заставили всех разом остановиться. Скороход отпустил Селифонта; Гвозделом спрятал свой железный кулак, занесенный уже над другим скороходом; Федор выпустил из рук выездного, а другой выездной остановился в своем намерении напасть на Гвозделома; вершник, поспешавший было к своим, тоже осадил лошадь и хлопал глазами, смотря на молодого человека, который распоряжался.

– Отстегивай постромки у Арабчика, Елпидифор! А ты отводи свою уносную! – приказывал молодой князь. – Заворачивай кибитку! Вот так! Селифонт, возьми коренную под уздцы, ворочай! Ну…

Вероятно, не прошло бы и несколько секунд, как спутавшиеся лошади были бы распутаны, но из кареты вышел господин и презрительно, закинув назад голову и как-то подергивая своими морщиноватыми, бритыми губами, спросил, картавя:

– Какой там человек разбойничать сметь имеет?

Ему никто не отвечал. Он рассердился.

– Кидай! Опрокидывай их! – закричал рассвирепевший немец, увидев, как поднимали сбитого с лошади его вершника, который едва начинал приходить в себя.

– Что? Я скорее вас всех велю вот в эту речку швырнуть! – грозно, несмотря на свой полудетский голосок, сказал князь. – Не сметь подходить! Кирилл, не подпускай!