Yellow box. Сборник рассказов № 20

© А. Гасанов, 2017

ISBN 978-5-4485-1778-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Паша-рыбак

… – Обделался с лёгким испугом, – не раз потом вспоминал тот случай местный шутник Василич, – так это и называется, по-моему…

…Паша Ковалёв был знатный рыбак. Нет, он был не из тех гавриков с закидушкой*, типа меня. Паша мужик солидный. Спиннингов у Паши пять штук, один лучше другого, с японскими катушками, и костюм водолазный у Паши, и ружей подводных несколько, и пневматика, и с резинкой. Паша если идёт на рыбалку, то едет за город на неделю, с палаткой и мангалом, рыбу привозит – пальчики оближешь. Бывало и осетра припрёт в полтора метра, и кефаль у Паши отборная – не меньше полторашки*, мельче не берёт. И раков Паша припрёт, шо семечек – пять мешков. Мы с пацанами этих раков потом до поносу… Соседи на Пашу не налюбуются. Паша с рыбалки приехал, весь подъезд рыбой обожрётся. Щедрый мужик, и весёлый.

А трудился Паша по вахтам. На Тенгизе* шоферил, денег кучу заколачивал. Завидный жених. Тридцать лет хлопцу, здоровенный, крепкий мужик. И во дворе Пашу уважали. Много не базарит, всё по делу разве. Если Паша сказал, значит не просто сказал, а рот попридержи лучше, и не вякай. Паша бутылку водки выпивает для разогреву только. Кулаки, как чайники. Мухи Паша не обидит, да оно и не к чему. Паша посмотрит только по-доброму, а уже все и примолкнут. Ещё-бы! Вот так вот по доброму на вас кто-нибудь смотрел? Который выше вас на две головы. И тяжелее кило на пийсят. Смотрел? Паше и ругаться не надо. Ухмыльнётся только, и всё. Тыр-пыр, восемь дыр.

…А потом Паша пропал на несколько месяцев, и привезли его ближе к осени. На носилках. Паша где-то в степи, на буровой установке, помогал кому-то из шоферов ковыряться под трактором. Грязюка жирная в полметра, дождик, а Паша с друганом трактор заглохший чинят, лежат под ним, и трактор какого-то чёрта поехал, и переехал гусеницей Пашу поперёк, вдавливая Пашу в грязь, и раздробил Паше кости таза в щепку… Только грязь и спасла-то.

…Привезли Пашу из госпиталя. Весь в гипсе Паша, словно кокон залеплен, из гипса трубочки торчат. И ходит к Паше медсестра, уколы делает, и пролежни растирает камфоркой. Огромадный Паша лежит который месяц уже на диване своём, телевизор смотрит. Дверь у него в квартире не закрывается круглые сутки. Соседи наведываются. Кто супу припрёт кастрюльку, кто из мужиков бутылочку. И очень скоро стали к Паше ходить всяко-разно… Отребье какое-то. Паше пенсию назначили по инвалидности хорошую, а живёт один. Деньги есть, а главное – Пашу медсестра колет морфием. Боли у Паши неимоверные, говорили. И Паша наш теперь законный морфинист. Кто-то натрепал, как видел, что Паша регулярно «шмыгает» себе в вену укольчик, а потом успокаивается, и даже весёлый становится, и потянулся к Паше наркоманский люд. Люди они приветливые, и кушать приготовят, и подушку поправят, если надо, и за «кое-чем» сбегают, а потом посидят коллективом по-тихому, Гребенщикова послушают негромко. Притон у Паши образовался, короче. А наркоши бывают разные. Есть порядочные скромные люди. Ширяется вон гляди себе по-тихоньку, и живёт спокойно. А есть дурачьё. То по-передозу* набуровит, обрыгается где-нибудь в подъезде, и валяется, пока менты не заберут. То, опять же, и сам в историю вляпается, и других за собой потащит, в ментовке всех дружков с потрохами сдаст. Самый паскудный народ наркоманский. Все как один мразь на мрази.

И потянулся из Пашиной квартиры нехороший запах и слух. Соседи обходят его квартиру стороной. Разве самые смелые бывало зайдут на недельке, дверь-то на распашку! А в квартире срачь неимоверный, вонь. Тряпьё на полу, хмырь какой-то в углу бредит. И Паша на скисшем диване. Грязный, потный, зубами резинку тянет, в вену попасть старается грязным шприцем.

…Участковый зачастил к Паше.

… – Ковалёв! Я в последний раз вас предупреждаю. Какого чёрта вы тут устроили?.. Кто кричал у вас тут ночь вчера?..

А неходячий Паша, цветом уже как холодец, по привычке балагурит:

– Николай Михалыч! Всё нормально!..

– Какой «нормально»?.. Какой?!.. Ты ж хороший мужик, Ковалёв!.. На кой ты эту шушару к себе подтягиваешь?..

А Паша лежит на своём диване, и рядом с Пашей все его удобства. Наркоши его обустроили заботливо. Всё у Паши рядышком. И «утка» под боком, и пульт от телека. На тумбочке пепельницу уже не видно под горой окурков. В тарелке плесень и волосы. А главное – Паше каждый месяц носят пенсию, и у Паши под подушкой всегда несколько тысяч. Все знают, зайди только к Паше:

– Паш, чё принести?

– Вот, возьми яиц, хлеба и курева…, – протягивает несколько купюр, – и Вовчику скажи… Пусть зайдёт…

И вечером уже у Паши весь бомонд. Вовчик-барыга принесёт, а за Вовчиком ещё двое-трое на огонёк подтянутся. Паша щедрый. Ни кого не обидит.

Один раз Пашу пытались убить, как я понял. Ночью его спящего накрыли подушкой, и держали кто-то двое. У Паши ноги неходячие торчат, как жерди тощие. А руки-то у Паши остались сильные. И Паша в темноте отбивался целый час, и отбился. Но деньги пропали, и Паша до пенсии спасался водкой и голодал.

…Участковый брезгливо прижимает платок носовой, закрывая сразу и рот и нос:

– Ковалёв… Задолбал ты меня… Её-богу! Ещё один сигнал на твою квартиру, и буду оформлять тебя в дом престарелых…

– Да нормально!.. Николай Михалыч!..

…А потом в доме кого-то искали оперативники. Паша был уже совсем плохой. По причине слабости он уже совсем не контролировал свои деньги, и когда приносили ему пенсию, возле Паши уже дежурили пять-шесть барбосов, и бежали к Паше наперегонки, и приносили ему чего-надо, только от пенсии уже ничегошеньки не оставалось в этот же день…

…Искали менты кого-то из наркоманов. Чё-то натворил барбос такое, что опросить Пашу приехала целая группа из управления ОБН*. Участковый замер, словно швейцар у дверей, и в комнату вошли четверо, одетые, словно дипломаты.

… – Квартира стоит на учёте…, – торопливо оправдывался участковый, с готовностью роясь в папке, – Регулярно посещаю… Притон… Ковалёв Павел Романович… Шийсять первого года… Не судим…

«Дипломаты» развязно прохаживались, с отвращением поглядывая по сторонам. Среди них выделялся по-видимому главный. Трое скакали перед ним на цырлах, и выслуживались. Один сунул Пашин паспорт, другой принёс с кухни целый поднос шприцов с кровавыми тряпочками. Третий шумно припинал с коридора стерилизатор с иголками.

… – Ну, чё… Ковалёв…, – главный, придирчиво осмотревшись, сел в старое массивное кресло напротив Паши, положил руки на подлокотники, – рассказывай… Кто у тебя тут… пасётся…

Уже совсем прозрачный Паша мелко трясётся, обливаясь потом, и смотрит спокойно:

– Чё рассказывать-то?.. Вы кто вообще?..

Главный цыкнул зубом:

– Кто-«кто»?.. Конь в пальто… Рассказывай, кто у тебя был в среду?.. Ближе к ночи.

А Паша, с трудом удерживая голову, зыркает безумными глазами, сглатывая и облизываясь:

– Да много кто… заходит… Кто вам нужен-то?..

И тут к Паше подскакивает один из дипломатов, холёный розовощёкий крепыш в норковой шапке:

– Ты как базаришь вообще?.. А?.. Чучело!.. Ты как базаришь?.., – привычно встряхнув Пашу за плечо, стараясь не пачкаться, он несильно шлёпает больного по щеке, – Ты нормально базарь, понял?.. Ты понял меня?.., – ещё раз стукнув, он оглядывается на главного, и главный ему кивает, мол, подожди-ко…, – Нормально отвечай, пока тебя по-нормальному спрашивают! Ты понял меня?..

Сделав дело, дипломат садится во второе кресло, предоставив аудиторию своему шефу:

– Чё думаешь?, – спрашивает насмешливо и тихо, достаёт из папки лист, готовясь писать.

Паша хмуро молчит, и его спрашивают чуть строже:

– Чё затух, чмо? О чём думаешь?..

И тут Паша достаёт из-за спины в куче кислого тряпья подводное своё ружьё, с заряженным дротиком, и с натянутой до предела пружиной, и спокойно нацеливает его дипломату в живот! В звякнувшей тишине он бурчит спокойно:

– Да вот думаю… Сейчас я вот курок спущу, и интересно: ты вместе с креслом встанешь?.. Или без него?..

…Потом я видел, как «дипломаты» выходили от Паши, а того опера, бледного и спотыкающегося, даже вели под локоть, и он шумно сглатывал, еле слышно подвывая и чуть не плача:

– Вот же сука какая… Вот же сука…

А Паша не стал стрелять. Дипломаты ушли, а участковый ещё полчаса тихо ругался, и Паша отдал ружьё.

… – Да понимаю я всё, Паш!.., – горячо бурчал участковый, – Понимаю!.. Только и ты головой тоже думай-то!.. На хрена ты так с ними?.. Сейчас взял бы и прикончил дурака… А тебе ещё жить и жить!.. А?..

– Да я понимаю, Михалыч… Но, блин… Чё он, как…, – Паша вздыхал виновато…

А потом я ушёл в армию, и вернулся уже в совсем в другой район города. Через много лет я случайно узнал, что у Паши был в квартире пожар, и он сгорел вместе со своим диваном.

– — – – – – —

закидушка* – есть у нас на Каспии такой вид удочки. Кусок лески метров пять, с крючком и грузилом, намотанной на деревяшку. С такой «удочкой» удобно рыбачить с камня, или на водоканале. Закинешь, размахав над головой, и таращишься на леску, надеясь поймать кефаль, а бычки тут как тут, только успевай вытаскивать.

полторашка* – полтора килограмма.

Тенгиз* – возле Каспия крупное нефте-газоразведывательное предприятие.

передоз* – передозировка.

ОБН*– отдел по борьбе с наркоманией.

****

Яблоки

…С Коляном нам повезло тогда. Денег хватило на то, что бы заплатить проводнику за сидячие места в конце плацкарта. И мы, два голодных балбеса вторые сутки тряслись в чудовищно дребезжащем поезде Москва-Шевченко, нервно следя за проходами в ожидании патруля. Снять с поезда зимой посреди степи чудиков без денег и документов – плёвое дело. Одуревая от выкуренного натощак за ночь, мы без интереса резались в «подкидного» и тихо ненавидели интенсивно хлопающую дверь в тамбур.

– О-ой, хорошо!… О-хо-хо-хо-хо!… – напротив нас проснулся плотный мужик, грозно храпевший всю ночь, сладко хрустя, потянулся. Растёр руками рожу и грузно спустился со второй полки. Мы посмотрели на своего «мучителя». Это он вчера под ночь шумно занял своё место, целый час распихивал баулы, кряхтя с мороза, а потом до полуночи весело ужинал в темноте, сводя нас с ума запахом курицы и хлеба с луком.

Дядька грохотал рукомойником и спокойно пел, смешно подвывая: «твары-ы добро-о по увсей зэмле, твары добро-о увсем во благо…»

…Ближе к обеду мы уже окончательно проснулись. Чтобы сильно не мёрзли ноги, шастали то за кипятком, то в зловонный морозильник туалета. Поезд плавно повернул, и наша сторона стала солнечной. Подтаивая, иней на окне заиграл радугой и заплакал, тихо шмыгая носом. Холодно.

…Бритый и наодеколоненный дядька весело растёрся махровым полотенцем:

– А вы щёж, хлопцы? До дому, до хаты?

Колян откашлялся солидно:

– Да… С работы едем.

– А шо не обедаете?

– Да… Щас мы… В вагон-ресторан пойдём…

Дядька собрал свои пожитки, аккуратно сложил бельё, напевая под нос, в сотый раз глянул на часы:

– Полчасика ишо… Ага… (плюхнулся на сиденье, отдышался, глядя вдаль бегущих столбов и отхлёбывая дымящийся мятный чай) Вот так и мотаюся, и мотаюся… Угу…

Не сводя глаз с яблок на столе, Колян не выдерживает:

– Много работаете, дядя?

– Хватает работы, сынок. Хвата-ает… И увсё сам, да сам… То туда бегу, то сюда, то то, то это. И всё надо, надо…

Дядька тяжело вздохнул и развернул карамельку:

– Вы берите яблочки, хлопцы. Берите. Они мытые. Берить-берить…

Колян откашлялся, солидно подошёл:

– Спасибо.

– И товарышшу возьми одно. Хоро-ошие яблочки… Ага.

…Никогда я таких яблок не ел. Кроваво-красное с нежно-жёлтой прожилкой, внутри яблоко белое, как снег. Сладкий аромат с хрустом заполняет рот… Жить хочется!..

Тенью пролетел продавец газет. Положил на край сиденья пачку прессы. С обложки журнала на нас оскалилась полуголая тёлка. На ляжке ценник – 40 руб.

Дядька осмотрел её внимательно надев очки и вспомнил:

– Один раз, – оглянулся в проход, зашептал жарко, – один раз пацан заглядывает в купе: дядя, женщину хошь? Цыганёнок, лет пятнадцать! Я думаю, шо такое? Спрашиваю, по чём? Он говорит – а сколько дашь, десять рублей хватит. Ага!…

Дядька вытаращил глаза и заговорил ещё тише, прикрывая кулаком рот, прыская смехом и вздрагивая плечами:

– Ага. Я, значит, в купе один, а он приводит, значит, ко мне сестрёнку. Лет двенадцать, ей-богу! (привычно перекрестился) Я смотрю – так-кая чернявенькая вся, сисечки у ней – во! С яблочко, самый раз. Ага!.. Ну-у… Сполчасика я с ней покувыркался, шустрая такая… Ни чё… Потом, слышь, говорит: а деньги? Я говорю, какие деньги? Вон яблок, огурчиков возьми и иди. А-то милицию позову! Ха! Слышь… Ей-Богу!..

Дядька подавился смехом и вдруг почернел, посмотрев на Коляна,

который задрав брови на лоб, тупо сверлил его бледным, немигающим взглядом. Зная, чем кончаются его такие взгляды, я поставил локоть на дядькин ножик на столе и тихо прорычал другу:

– А ну, закройся, сука.

Поезд сбросил скорость. Колян ушёл в тамбур, дядька облегчённо вскочил и побежал с мешками к выходу.

Никогда я таких яблок не ел.

****

Кто убил кошку мадам Полосухер?

… – Да пошёл ты знаешь куда?, – орал Евгений Романыч, улыбаясь так, словно сейчас целовать насильно будет, – Ты задолбал уже меня с этой темой! Понял? За-дол-бал., – налив в стопарик до краёв, он откидывается в кресло, – Рожу тебе набьют, и правильно это сделают! Понял?, – подняв указательный палец, словно в назидание, он выпил «залпом», крякнул, и добавил с удовольствием, – И правильно сделают это!.. Понял?

Раскрутил-таки, подлец, меня на очередные дебаты, выслушал внимательно, подначивая вопросами наводящими, а теперь смотрит влюблённо, глаз не оторвёт, а всё не сдаётся, и не соглашается. Нравится ему, гадюке, раздраконить меня на острую тему, и теперь аргументировать колко и упрямо, выставляя доводами лишь то, что я «змей эрудированный».

– Да кто кого задолбал, Романыч?, – я понимаю, что он развлекается со мною, аки кот с мышом, и ржёт во весь голос, а сам нет-нет, да и оглянется, будто боясь, что нас кто-то услышит, – Ты ж сам начал!

– Кто начал?

– Да ты и начал!..

– Я начал?

– Ты и начал!

– Ха-ха-ха-ха!… Ну ты змей!..

– Ну дык!.. Не хуже тебя!..

А дёрнул нас чёрт опять ковыряться в летописных сводах. Да-да, не смейтесь! Нет более достойного занятия для мужей учёных во хмелю, чем постичь глубину познания мудрости истории-матушки нашей. И Евгений Романыч коварно подливает мне, всё глубже втягивая меня в трясину истины, и до того, подлец, дошёл, что тут же параллельно в интернет ныряет, мне ссылки подкидывает между рюмками, и ухатывается, наблюдая моё изумление!.. И на кой ему только это надо? Развлекается, сволочь!.. И я тоскливо понимаю, куда он клонит, а клонит пьяный чёрт неуклонно к религиям, и уже к середине бутылки эта змеюка подкидывает, словно валета трефового, ни с того, ни с сего, мне разговор про княжну Ольгу!..

– Стоп!, – я даже обиделся, – Романыч, ну тебя к чёрту, ей-богу! Сколько можно уже из пустого в порожнее?.. Опять ты мне про птичек горящих?.. Сам задолбал уже, ей-богу! Больше поговорить не о чём?

Но эта падлюка коварен и силён! Тут же мне под нос экран тычет, бисова кукла! Читаю – «Подвиг равноапостольной блаженной святой Ольги»!.. Знает, шельма, чем меня подцепить. Слова сильные. Подвиг! Это ж… Серьёзное дело. Да ещё и «блаженная»!.. Мгновенно я рисую в голове фигуру молящейся девы, в трудах и лишениях принявшую смерть мучительную, и тут происходит необъяснимое! Евгений Романыч включает телевизор, и на 28-м канале «Спас» рассказывает об Ольге! Архимандрит Нестор, едрит-раскудрит, рассказывает, как Ольга крестилась в Константинополе и стала Еленой…

– … Подвиг святой благоверной равноапостольной княгини Ольги, покровительницы Руси…

Братцы, понимаю, верится с трудом, но даже я, змеюка подколодная, имею совесть. И такими словами кидаться нельзя. Нет, я не про апостола, то есть не про того, кто несёт миру слова и заветы божьи (а тут, видимо, приравнено к этому званию, типа мл. апостол, или и. о. апостола), я про святость, про подвиг и благость. Но, остановите меня немедленно, если я хоть чуточку перегибать начну! Я так Романычу и сказал. Говорю:

– Романыч! Змей ты ползучий! Вот смотри, по твоим же ссылкам и всё такое: За кой хрен князя Игоря грохнули древляне?

Ищем, читаем. Вариантов больше десятка, но все более-менее совпадают:

«… и собрал с древлян дань великую, а ещё хотел сбрати, и вдвойне сбирал.» И собрал, сука, между прочим! А когда домой поехали, Великий Князь Игорь своим хлопцам говорит, вы типа мужики домой дуйте, я тут ещё потусуюсь. И с малым отрядом обратно поворачивает! И опять собирать!.. И те же летописцы (кстати и архимандрит только что!) упомянули, что Игорёха на баб слабоват был, и нет-нет, да и забалуется где, снасильничает, и девок молодых портит целыми деревнями, шо из пулемёту. А древляне видят – Игорёха обратно подваливает, и думают, ну, всё… Кабздец нам! И завязался бой, и укокошили Великого Князя вместе с дружиною. И послали к Княгине Ольге гонцов с печальной вестью. Так, мол, и так, Оля, (кстати, в челобитных и в летописях князя Игоря называют не иначе как «волк» и «вор») и поясняют древляне, что последнюю шкуру Игорь с нас содрал, дань взял двойную, а потом вернулся и по новой, и насилит всех подряд, ну, вот мы и того… И вместе с тем к Ольге направляется делегация из древлян, человек двадцать самых именитых, и Оле предлагается мир и полюбовь, и мужа Ольге сулят самого славного, и покорность, и дань по всем тарифам. И Оля говорит – приходите, гости дорогие! (Практически все рукописцы Святую Равноапостольскую Княжну описывают весьма умной и рассудительной). Ободрённые таким приглашением древляне подваливают к Киеву, а там их уже встречают. Ольга послала людей тьму, гостей уложили «во ладьи» (в лодки), и с почётом понесли на руках. И потом сбросили в заведомо приготовленную яму, и закопали их живьём!

…Вздохнули древляне смиренно, что ж тут поделать… Некрасиво с Игорем получилось-то… А Ольга опять гостей созывает, ибо остыла, и древляне опять собрали дань великую, и побежали к Оле в ножки бухнуться. А Оля им с порогу – а подите-ко вы в баню! (Я серьёзно. Так и пишут – Св. Равноапостольная благочестивая покровительница Руси говорит им:

– Мужики, с дороги, типа, дуйте в сауну, там уже поляна накрыта, я отвечаю. Потом у меня в палатах сходняк, и обсудим делишки.

И пошли древляне именитые в баню, и их там заперли, и сожгли живьём.)

…Я на Романыча смотрю потрясённо:

– Жень, на кой ты мне это всё показываешь?

А тот ржёт:

– Я же знаю – ты не удержишься, обязательно напишешь!..

Я говорю:

– Это брехня всё. Не может быть такого!

А он открывает мне с десяток православных блогов! И опять мне уже из этих же блогов под нос на совковой лопате:

– «… Третья месть княгини Ольги!»…

Я не выдержал.

– Чё ты брешешь?!.. Ну-ка, покажи!.. Где это? Не может быть!.. Шо она, Гитлер что ли?..

Тот показывает. А мстей у нашей Ольги, оказывается даже четыре! И в третий раз она сама к древлянам приехала с миром, и приняли её они, и тризну её мужу закатили великую, и так старались-поминали! Что Оля и просекла, и напоила древлян до чёртиков, а посля приказала своей дружине изрубить древлян, «… и порубили их пять тысящ… (ну, 5000 там короче, плюс-минус пару человек).

Я обалдел. Смотрю на портрет Оли. Строгая тётя с хрупким крестиком в руке, благоговейно смотрит, аж мурашки по бёдрам. Я-то думал, что она только над птичками измывалась, а у нас тут…

Короче говоря, про Олин подвиг мы с Евгением Романычем ни фига не нашли. Ольга потом сама крякнула. Без подвигов. А мы водку допили, и я хотел Романыча побить сначала, а потом написать, но передумал. Сначала напишу.

P.S. Пока Романыч харю мочит, я погуглил и даже карту надыбал, и ишо поковырялся по ссылкам. Мужики! Древляне, оказывается – это местечко прямо возле Киева!.. Город Малин до сих пор называется! По имени их князя Мала. Да там от древлян до Киева оказывается на лисапеде можно было за полчаса доехать! И какого хрена они не поделили?.. Я думал Игорь чёрти-куда в Сибирь ходил, а он своих же грабил оказывается… Короче, я балдею с этих святых, Романыч…

****

Ирина

…Эти еженедельные встречи с психологом введены были в режим распорядка дня. Для всех нас это был тягостный занудный «обязОн» и если кто-то из новичков по дурости вдруг отказывался от плановой задушевной беседы, то встречу с психологом проводили немедленно и вне очереди, притащив, как правило, по коридору за шиворот. Считалось, что встречи эти благоприятно влияют на процесс оздоровления и перевоспитания, что меня сначала откровенно и злило, а потом стало развлекать, и я ждал этих встреч, как в детстве ждал программу «Будильник» каждое воскресенье.

Психологи менялись с неприятной стабильностью, и это тоже сначала огорчало. Только, бывало, привыкнешь к очередному воспитателю и он вроди тоже уже проникнется к тебе и перестанет торопливо прятать ножницы в ящик стола при твоём входе в кабинет, как на его месте появляется новый незнакомый человек, который изучает тебя из далека, словно букашку под лупой, не зная ещё, прыгает эта тварь или нет?

Больше всех из таких вот психологов в память мою врезалась Ирина Лукашина. Невысокая, русоволосая, чистенькая девушка лет 23-х. Вряд ли рожала. Из всей косметики – только чуть подкрашенные реснички. Ручки точёные. Пальчики ухоженные и тонкие так мило гармонируют с еле заметным пикантным излишком в области бёдер при идеальной талии. А улыбается так, что хочется укусить в уголок рта.

Бог весть, на кой чёрт судьба закинула её в это учреждение, но со своей должностью Ирина старалась справляться на совесть. И на столе и в картотеке был наведён образцовый порядок. Отличница, как пить дать. Первое время она изо всех сил старалась скрыть робость под официальный тон, делая взрослый голос:

– Садитесь, пожалуйста, – и расправляет плечи, чтобы казаться выше.

Я с удовольствием присаживаюсь на дальний край кушетки, чтобы не пугать её.

Она пару раз тихо хмыкает горлом, будто готовится зачитать прогноз погоды:

– Как вы себя чувствуете? Хм…

Мы оба отлично знаем, что мне нужно отвечать. Жаловаться можно только на самочувствие. И то, в нейтральных тонах. Так… Мелочь какая-нибудь… Не выспался, например. Один чудик выложил терапевту всю правду-матку о ночных кошмарах, а тот и выписал ему галопередол* на 2 дня…

Наблюдая, как Ирина красиво делает наклон ручки, строча в моей медкнижке, пытаюсь затянуть визит:

– Да, знаете, доктор, как-то задержался я тут, что ли?

Девушка, не меняя позы, взмахивает ресницами снизу вверх, словно вилами распоров мне живот, застряв остриями где-то под кадыком. Горло сдавило так, что невозможно вдохнуть и судорога между лопаток мощно потянула шею, запрокидывая голову назад. Падая на спину, я пробиваю головой стену и битый кирпич с сухим пыльным стуком высыпается мне на лицо, забивая пылью штукатурки глаза и разбивая губы.

– … Вы меня слышите?

Я больно сглатываю и фальшиво медленно зеваю, прикрывая рот, что бы она не заметила моего приступа. Испугается. Уже второй раз невольно скосила прелестные глазки на кнопку вызова, контролируя расстояние до неё.

– Как вы себя чувствуете?

Голос мой на удивление быстро восстановился после спазма и почти не хрипит:

– Хорошо…

Она секунду думает и опять пишет.

…Из хлебного мякиша я слепил ей неделю назад толстого кота размером со спичечный коробок. Кот потешно сидит, растопырив лапы. Пузо круглое, рожа нахальная, довольная, лапы в боки. Вместо глаз – головки спичек. Теперь кот сидит на ирином подоконнике на небольшой круглой салфеточке. Под мышкой у кота завядающая ромашка, сунутая Ириной, видимо, пару дней назад.

– Лекарства принимаете регулярно?, – девушка смотрит так внимательно и немножко тревожно, что я невольно улыбаюсь и поспешно ёрзаю, шаркая тапочками:

– Да-да, конечно…

– Аминозин?

– Угу… И сульфазин тоже…

Она недоверчиво щурится, выдержав паузу и опять пишет, а я перевожу дух. Завиток на виске Ирины нежно щекочет маленькое ушко с дырочкой без серёжки. А по шее с еле заметным серебряным пушком вниз под накрахмаленный воротничок халатика убегают мурашки. Прохладно в кабинете. Беззвучно втягиваю запах красавицы… Под халатиком розовый тонкий свитерок. Прелесть, как хороша!

Наконец закончила писать, положила начинающую дымиться авторучку на стол перед собой. Скрестила руки в локотках, осматривает меня: