Вкус времени – III

Другие мысли, например, о предстоящей тяжелой операции на мозге, хоть и спинном, а все-таки собственном любимом мозге, ни в голову, ни в спину не лезли. В висках стучала только одна единственная мысль – выжить, выжить, выжить!

Нет необходимости подробно описывать однообразные больничные будни, растянувшиеся на многие годы – ничего интересного и нового это не откроет. Разве что, размышления Щеголева могли заинтересовать врача-психиатора с точки зрения фантасмагорической деятельности сознания смертельно больного молодого человека, усугубленной одиночеством и наркозным морфином.

От операции на позвоночнике Саша отказался. Под подписку. И врачи с видимым облегчением умыли руки. Тогда его отправили в реабилитационный центр в Сестрорецк. При транспортировке шевелиться было категорически запрещено, тем более вставать, и его кантовали и перевозили как куль, так же неосторожно и грубо. Он даже хотел сказать медперсоналу расхожую автобусную фразу – «полегче, не дрова везете!», но промолчал и отвернулся. Что им, чужая боль…

Пребывая в Сестрорецке, Саша только через несколько месяцев ценой неимоверных усилий смог, приподнявшись, увидеть в окне сосны и реку Сестру, протекавшую у больницы. Он не вставал совершенно. От этого не чувствовались ноги, чего Саша очень опасался, так как ему при отказе от хирургического вмешательства пообещали полный паралич. Тогда, от той операции, Щеголева еще более горячо, чем однопалатники, отговорили… медсестры, поясняя с подробностями, что именно у них, врачей, иногда не получается.

Ежедневно приходил доктор и колол тело иголкой – проверял границы чувствительности. Эту жуткую процедуру Саша скоро увидит в других и, как он будет считать, более трагических обстоятельствах…

Постепенно, невзирая на запреты, Щеголев стал приподниматься. Сам, потихоньку. И когда попытался встать на ноги первый раз, испытал необыкновенные ощущения. Решившись, Александр, по еще не забытой привычке, бодро вскочил и тут же схватился за спинку кровати. Все поплыло перед глазами, и собственные ноги заплелись и обмякли. Он как подкошенный свалился на пол.

– Нет уж! – решил Саша, – Встану! Чего бы это мне не стоило!

Вся палата, заполненная примерно такими же доходягами, с завистью наблюдала за эквилибристикой Щеголева, – кто не мог себе позволить такого, а кто и боялся.

Прошла весна, кончилось лето, наступила слякотная осень, и Сашу, благодаря его собственным усилиям, наконец, выписали из больницы. Можно было ехать в Ленинград. Но что его ждет впереди?

Кто может о нем позаботиться кроме мамы?

А тем временем срок выписки приближался и время, несмотря на несчастья, неколебимо двигалось вперед. После полугодичной лежки без движения и обещанных осложнений с «брюшной полостью» обострились какие-то врожденные Сашины болезни, и он почти сразу после выписки из Сестрорецкой больницы, чуть живой, попал по скорой в Мечниковскую, причем сразу на операционный стол. Боль была настолько дикой, что Саша посчитал за счастье любое действие, лишавшее его и боли и сознания вообще. И его погрузили в блаженный эфир…

Очнулся он от вопроса:

– Как ваше имя, больной? Какое сегодня число?

Саша в недоумении уставился на человека во всем белом, но тут же все вспомнил и, тем не менее, остался удивленным.

– Вы что же, оперировали и фамилию не спрашивали? А насчет числа, простите, вам, что спросить больше не у кого?

– Нормально, Щеголев! Это мы проверяем так, «вернулся» человек или нет. У тебя я вижу порядок!

Это был врач, который принял вчера Сашу «в работу» – Евгений Илларионович Романов. Он рассказал, что операция была очень долгой и сложной и что пришлось лишить его некоторых второстепенных органов. Очень интересно…

Операция, как, оказалось, прошла под руководством «светила» полостной хирургии Эдуарда Тугузова, который консультировал Романова по телефону (!). Саша, немного оклемавшись, выразил ему огромную благодарность. Время показало, что с благодарностью он очень поторопился. По мнению других специалистов, подчеркиваем – медицинских специалистов, операция такого рода и удаление каких-либо органов были неоправданны.

Не хотелось бы говорить, но такая методика проведения операции была вызвана защитой докторской диссертации хирургом Тугузовым. Методика была новейшей, авторской и, по-видимому, непроверенной. Может быть, и скорей всего, такая операция спасла Саше жизнь, грех жаловаться, но обрекла его на многие годы несчастий и инвалидности. А в совокупности с только что пережитой катастрофой и сломанным позвоночником – это было еще то удовольствие!

В общем, выписался он из Мечниковской больницы не только полным инвалидом, но и просто плохо передвигающимся человеком.

Так ли все было на самом деле, нет ли, справедливы ли Щеголевские замечания или они обусловлены его состоянием, трудно сказать, но это было началом его медицинской эпопеи, которая продолжилась до скончания века. И в общей сложности Саше предстояло перенести шестнадцать операций различной степени успеха и тяжести и на нем, как говорится, живого места не осталось. А клиническая смерть, которая подстерегла горемыку на одном из операционных столов, так и вообще, как казалось, лишила его всяких шансов на нормальную жизнь. Однажды один из столпов прогрессивной советской медицины признался: мы разрушили тебе иммунную систему, но сохранили жизнь…

Что лучше было для него сегодня, – он не знал, и уповал лишь на Господа…

Дальнейшие события показали, что, как всегда, оказался прав Всевышний, и отдаваться нужно был в его руки, а не в сверхобразованые и самоуверенные руки земных целителей.

Перед одной из последних таких операций, осложненной всевозможными противопоказаниями, друзья уговорили Александра действительно обратиться к Господу посредством известного своей праведной верой священника – иеромонаха Евстафия – для покаяния и благословения перед решительным хирургическим вмешательством. И он пошел на это, почти не веря и почти не раскаиваясь – чего уж тут, его недуги и мучения превзошли все мыслимые и немыслимые Божественные наказания.

Но после молитв Святого Отца медицинскому консилиуму, состоявшему из высококвалифицированных специалистов, осталось только развести руками. И это было чудо!

Но в то же время – физическое явление, так как его можно исследовать и убедится в его реальности! И на этот раз, к счастью, Александр Щеголев – этот удачливый объект…

Если отмену семнадцатой операции можно считать удачей. Но навряд ли он согласится на исследования, с него довольно. Александр дорожит и святой верой и своим здоровьем.

Трудно представить себе, что только из-за каких-то своих амбициозных проектов и карьеры можно обречь живого человека на многочисленные болезненные мучения, не оставляющие никаких шансов вновь подняться на вершину осознания счастья и здоровья, отрешиться от физических недостатков навязанной злой, не думающей волей…

Была задача спасти несчастного пациента от смерти любым средствами и способами, но они должны были быть обязательно средствами и способами профессора Тугузова. Честь ему и хвала. А что такое медицинский авторитет в данной области науки, хорошо известно. И кто такой больной против Светила медицины, перегруженного «знаниями», адъюнктами и ассистентами, заглядывающими светиле в рот – прекрасно понятно…

Вот и оказался Саша прямым заложником высокого полета научной мысли с плачевными (для себя) результатами.

Никто не задумывался, нагружая Щеголева «тоннами» наркоза, чем же для него это все закончиться, – было не до этого, надо было спасать человека! Под этим лозунгом все и происходило. И оправдание, в случае чего, благородное. А какие методы, это уже другой вопрос.

И лишь потом один из хирургов явно расстраиваясь, рассказал Саше, как все можно было преодолеть гораздо лучшими методами. Он признал, что тогда все потянулись за авторитетом Великого профессора.

А другой врач, после всех перенесенных Сашей вмешательств в его организм, даже как-то заметил, просматривая рентгеновские снимки, что «не могу ничего понять, здесь явно нарушена анатомия».

Странно, размышлял Щеголев, сапожника для ремонта ботинок можно выбрать, от услуг нерадивого сантехника можно отказаться, а единственно доступный врач, какой бы он ни был – непререкаемый авторитет, будь то в районной поликлинике или в специализированной больнице.

Но, наверное, и слава Богу, что все случилось так как случилось: во-первых, потому что альтернативы, собственно, и не было, а во-вторых, до него все-таки дошел смысл и значение жизни и истинной стоимости некоторых человеческих ценностей.

И вообще, выбраться из этой истории и прожить этот период, просто прожить, Саша смог только на характере. В какой-то момент, дойдя до конечной болевой и психологической точки, он вдруг осознал, насколько он близок к краю – и личностному, и физическому.

Ну что ж, если именно так складывается судьба, что ж, если это его предопределенный путь, значит ли это, что все его скромные возможности исчерпаны? Способен ли и вправе ли он еще сопротивляться напасти и, в конце концов, стоит ли он, Александр Щеголев, чего-нибудь дороже случайного сочувствия и инвалидной пенсии в шестьдесят два рубля?

Да и сама пенсия была для него оскрблением.

Порой казалось – всё, жизнь прошла стороной!

А она, эта жизнь, в промежутках между «закладками» в больницы, среди случайных знакомых и никому не нужных встреч, в ожидании следующей экзекуции, была действительно серой, бессмысленной и никчемной. Больше всего не давало опомниться именно постоянное ожидание невыносимой боли и осознание неизбежности следующей операции. Причем, уже как обычно, под общим наркозом. Наркоз, конечно, давал сладостную возможность сразу избавиться от чувства собственного бессилия и, главное, снимал мучительную боль, но, каждый раз, проваливаясь в потусторонний мир, Саша мысленно прощался с миром этим. И никто этого не понимал!

В межбольничные промежутки, мысль о неодолимости какого-то сверхъестественного наказания не оставляла его не на секунду. И это изматывающее чувство могло сломать любого, даже самого сильного человека, и Саша не был исключением. Только память, вера в конечную справедливость и надежда на чудо – эти эфемерные понятия, не позволяли ему окончательно смириться с судьбой и опустить руки. И превозмогая несчастья, он все-таки сильно хорохорился…

Но было не перед кем. Рядом, кроме мамы, никого не осталось. Никого!

А тогда, в самом начале, Саша не мог даже предположить такое развитие событий и столь длительное «отлучение от жизни». Как человек деятельный и самолюбивый, он не стал распространяться о своих недугах и, периодически исчезая в больницах на «плановых и внеплановых» операциях, он не считал для себя возможным информировать об этом своих друзей и знакомых. Кто хотел, – мог узнать, но когда кто-нибудь из приятелей все же узнавал, то особого энтузиазма и сочувствия не выказывал. Естественно и понятно, что у всех были не менее важные собственные заботы и дела, поэтому Саша никому никогда не предъявлял мелочных претензий. Только понимание своей абсолютной ненужности оставляла в душе жгучую горечь.

Отец ни разу не пришел к нему в больницу, передавая через маму приветы и ссылаясь на собственное, пошатнувшееся (надо полагать, из-за Саши) здоровье. По-видимому, Владислав Александрович уже вдоволь насмотрелся на несчастья, и усугублять свои безрадостные воспоминания ему не хотелось.