Перевод и межкультурное взаимодействие

Следовательно, Н.К. Гарбовский рассматривает трансформации не как целенаправленные операции, а как сопутствующие переводу изменения текста: «…не всякий процесс перевода оказывается трансформацией. Если в переводе система смыслов, заключенная в исходном речевом произведении или его фрагменте, не подверглась никакому изменению, если элементы смысла не оказались перегруппированными, если не добавились новые элементы смысла и не выпали некоторые из тех, что были присущи исходному речевому произведению, никакой трансформации не произошло» [Гарбовский 2007: 364]. Можно сделать вывод, что трансформациям, по Н.К. Гарбовскому, подвергается смысл. В той же работе автор указывает: «С точки зрения “постороннего наблюдателя” результат одних и тех же операций, называемых иногда переводческими приемами, может расцениваться либо как трансформация, т.е. со знаком “плюс”, либо как деформация, т.е. преобразование со знаком “минус”» [Там же: 535].

Однако в другой, более ранней своей работе автор, соглашаясь с В.Г. Гаком, трактует переводческие трансформации как «отход от использования изоморфных средств, наличных в обоих языках» [Гарбовский 1982: 97]. Далее Н.К. Гарбовский пишет: «Проведение (курсив наш. – А.Я.) переводческих трансформаций может быть вызвано различными факторами» [Там же]. То есть здесь трансформации мыслятся как целенаправленные действия переводчика, что можно только поддержать. Как видно, изменение взглядов автора на трансформации не привело его к решению этой проблемы. Во второй из цитированных работ автор выявляет «факты межъязыковой (курсив наш. – А.Я.) асимметрии» [Там же: 109], сравнивает формы и функционирование русских и французских деепричастных оборотов. «Эта асимметрия в употреблении языковых средств выражения, имеющихся в системах обоих языков, обусловливает проведение (курсив наш. ? А.Я.) соответствующих переводческих трансформаций» [Там же: 108–109]. Таким образом, становится не вполне ясно, как же трактовать переводческие трансформации и к чему относить перевод: к языку или к речи (работа А.Ф. Ширяева, в которой он вполне справедливо относит перевод к собственно речевым видам деятельности [Ширяев 1982], размещена в том же сборнике, что и [Гарбовский 1982]).

Схожее мнение на трансформации высказывает и А.Д. Швейцер: «Термин “трансформация” используется в переводоведении в метафорическом смысле. На самом деле речь идет об отношении между исходными и конечными языковыми выражениями, о замене в процессе перевода одной формы выражения другой, замене, которую мы образно называем превращением или трансформацией» [Швейцер 1988: 118]. Налицо противоречивость определения: совершенно непонятно, представляет ли переводческая трансформация операцию переводчика или случай несоответствия каких-либо элементов ИТ и ПТ.

Но такое противоречие не вызывает недоумения, если вспомнить, что перевод детерминируется отношениями между двумя языками [Комиссаров 1980: 6, 37; Швейцер 1970: 41]. Если языковые системы «самостоятельно» функционируют в процессе перевода, то и трансформации происходят сами собой.

С иных позиций рассматривает трансформации Р.К. Миньяр-Белоручев. В связи с тем, что он понимает перевод как передачу адресату некоторой информации, «способной продуцировать у него искомый смысл, а если нужно, то и дополнительный эстетический эффект» [Миньяр-Белоручев 1980: 4], то и суть трансформации он видит в «изменении формальных (лексические и грамматические трансформации) или семантических (семантические трансформации) компонентов исходного текста при сохранении информации, предназначенной для передачи [Там же: 201]. Вопрос о том, как сохранить предназначенную для передачи информацию при изменении семантических компонентов ИТ, остается нерешенным. При этом лексика и грамматика остаются в определенном отношении изолированными от семантики.

В.Н. Комиссаров считает, что «переводческие трансформации – это преобразования, с помощью которых можно осуществить переход от единиц оригинала к единицам перевода… И поскольку переводческие трансформации осуществляются с языковыми единицами, имеющими как план содержания, так и план выражения, то трансформации носят формально-семантический характер, преобразуя как форму, так и значение исходных единиц [Комиссаров 1990: 172]. Вслед за и Р.К. Миньяр-Белоручевым, В.Н. Комиссаров толкует трансформации как целенаправленные действия переводчика, с чем нельзя не согласиться. Но интерпретация В.Н. Комиссарова носит несколько атомарный характер, который, естественно, логически вытекает из его понимания перевода.

Как видно из перечисленных определений, термин «переводческая трансформация» интерпретируется по-разному. Некоторые ученые, в частности В.Г. Гак, в определенном смысле ограничивают понятие «переводческая трансформация», подразумевая под ним отказ от имеющихся межъязыковых соответствий, основывающихся на изоморфных явлениях языка. Тем самым исследователь исключает из определения те случаи, когда между ИЯ и ПЯ отсутствуют такие соответствия. В этом случае В.Г. Гак предлагает называть подобные преобразования «квазитрансформациями», т.е. расхождениями в использовании языковых средств, обусловливаемыми особенностями систем двух языков (отсутствием системных эквивалентов) [Гак 1971: 78–96]. На наш взгляд, подобное разделение на подлинные переводческие трансформации и квазитрансформации не меняет сути переводческого процесса, который трактуется как межъязыковое преобразование.

Значит, несовпадение ИЯ и ПЯ на уровне системы, нормы и узуса вынуждает переводчика прибегать к определенным преобразованиям. Однако такая трактовка трансформаций не может быть удовлетворительной, ибо она отражает скорее сопоставление двух текстов в целях их анализа или критики уже существующего перевода. Необходимо подходить к пониманию трансформаций с точки зрения процесса перевода, когда ПТ будет конечным результатом, но этого результата еще нет, он должен появиться в процессе перевода.

Анализ различных точек зрения на классификацию трансформаций перевода может помочь в определении содержания самих трансформаций.

Следует отметить еще раз, что специалисты в области теории перевода до сих пор не пришли к общему мнению относительно самой сущности понятия трансформации. Этим и объясняется большое количество классификаций, предложенных учеными, отличающихся друг от друга.

С начала 50-х годов ХХ в. вопрос о переводческих трансформациях как объективном явлении затрагивается в трудах практически всех отечественных и зарубежных теоретиков. Так, А.Д. Швейцер распространял термин «трансформация» только на грамматические преобразования текста, тем самым неправомерно сужая сферу его применения [Швейцер 1973]. Позже он говорил о трансформации как об отношении «между исходными и конечными языковыми выражениями», о замене «в процессе перевода одной формы выражения другой» [Швейцер 1988: 118].

Впрочем, большинство лингвистов разделяют мнение о том, что все переводческие трансформации делятся на лексические, грамматические и смешанные (или комплексные). С другой стороны, в своих концепциях исследователи говорят о том, что деление трансформаций на типы и виды – это условность. Связано это с тем, что большинство трансформаций практически не встречаются вне сочетания с прочими трансформациями. Именно этот момент связывает все классификации.

Концепция В.Н. Комиссарова [Комиссаров 1997: 98] сводится к таким видам трансформаций, как лексическая и грамматическая, а также комплексная. Говоря о лексических трансформациях, он называет транслитерацию, переводческое транскрибирование, калькирование, некоторые лексико-семантические замены, например модуляцию, конкретизацию и генерализацию. В качестве грамматических трансформаций выступают дословный перевод (или синтаксическое уподобление), грамматические замены (замены членов предложения, форм слова, частей речи) и членение предложения. Комплексные трансформации также можно именовать лексико-грамматическими. Сюда относятся экспликация (или описательный перевод), антонимический перевод и компенсация. Данная классификация явно непоследовательна. Не вполне понятно, почему генерализация, например, относится к лексическим заменам, а изменение части речи – к грамматическим.

Л.С. Бархударов выделял четыре типа преобразований (трансформаций), имеющих место в ходе работы над переводом. Это перестановки, замены, опущения и добавления [Бархударов 1975: 157].

Приемы, используемые при перестановке, – это изменение порядка расположения компонентов сложного предложения, а также изменение места слов и словосочетаний. К приемам замены Л.С. Бархударов отнес компенсацию, синтаксические замены в структуре сложного предложения, замену частей речи, компонентов предложения и словоформ, конкретизацию и генерализацию, членение и объединение предложения, замену причины следствием (и наоборот), антонимический перевод. Опущения и добавления имеют соответствующие типы трансформаций. Главный недостаток данной классификации видится нам в том, что она носит, так сказать, структурную направленность. Изменение порядка элементов высказывания, а также изменение синтаксических связей между ними обусловлено не особенностями перевода, а нормами построения высказывания на ПЯ.

Каждый из ученых, классифицируя переводческие преобразования, разделяя их на типы, имеет дело, по их мнению, с одними и теми же явлениями. Однако при более детальном рассмотрении можно убедиться в неправомерности таких выводов. Остается неясным, какому типу трансформаций, по системе Л.С. Бархударова, соответствуют, например, калькирование и дословный перевод В.Н. Комиссарова; считать добавления и опущения грамматическими, лексическими или, наконец, смешанными преобразованиями.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что единой классификации типов переводческих трансформаций в современной лингвистической науке не существует. Следует также отметить, что создание единой классификации осложнено тем фактом, что разные лингвисты выделяют различные критерии для разграничения переводческих трансформаций и вкладывают в это понятие различное содержание. В большинстве своем переводческие трансформации – хотя и не все – сводятся лишь к констатации различий на «входе» и «выходе» и вследствие этого лишь отвлекают от исследования собственно процесса перевода как речемыслительной деятельности.

Такая ситуация не вызывает недоумения, ведь, как показано выше, большинство ученых понимают перевод либо как взаимодействие систем двух языков, либо как взаимодействие текстов. Если понимать трансформации лишь как формальные несоответствия ИТ и ПТ (что и делается почти всеми учеными), то они вообще не могут быть представлены как целенаправленные действия переводчика: они происходят помимо его воли, сами собой, за счет «соотнесенного функционирования» языков. Все приведенные в начале этого параграфа определения трансформаций сводятся по сути своей к одному: трансформация – это случай, когда в ПТ некий элемент (часто выбираемый произвольно) не соответствует какому-то элементу ИТ. Может быть оговорено, что не только план выражения, но и план содержания подвергается трансформации, при этом если произошли хоть какие-то изменения в передаче смысла (например, перераспределение компонентов), то налицо семантическая или смешанная трансформация [Гарбовский 2007: 364]. При такой трактовке любой процесс перевода целиком и полностью состоит из одних лишь трансформаций (В.Н. Комиссаров даже калькирование и дословный перевод считает трансформациями). А если так, то перевод – это лишь комплекс трансформаций, перевода как такового не существует – существуют только трансформации.

Более того, если считать перевод либо подстановкой закономерных соответствий, либо соотнесенным функционированием языков или текстов, то вопрос о трансформациях вообще не встает. Переводчик лишь ставит на место одних элементов другие, ничего при этом не трансформируя или, наоборот, трансформируя абсолютно все. При таком понимании перевода излишним становится либо понятие трансформации, либо понятие единицы перевода, либо и то и другое. Если перевод – соотношение текстов или языков, то единицы текста или языка (выбираемые произвольно) и есть единицы перевода, и они же являются единицами эквивалентности. Механизм и содержание перевода – в замене «кирпичиков». Если перевод – это подстановка закономерных соответствий, то данные соответствия и есть единицы перевода, результат такой подстановки – трансформации. А если в ПЯ нет прямых соответствий каким-либо единицам ИТ (понимаемым как слова и словосочетания, а не как высказывания или сверхфразовые единства), то это приводит к нарушению эквивалентности (то есть практически всегда). В этом же причина попытки трактовать эквивалентность и адекватность перевода как адекватную передачу каждого предложения ИТ в отдельности [Комиссаров 1976: 9], что при таких предпосылках оправданно и вполне соответствует действительности.

Ввиду отсутствия единого мнения среди ученых относительно переводческих трансформаций, следует уточнить, каким образом мы трактуем данное понятие в рамках настоящей работы. Трансформации мы понимаем как целенаправленные действия переводчика по изменению распределения информации (как грамматической, так и семантической) в структуре высказывания.

Говоря о структуре высказывания, мы имеем в виду его лексическое и грамматическое наполнение. При изменении лексической структуры высказывания, т.е. при ином распределении информации в этой структуре, отдельные лексические единицы в ИТ и ПТ (а значит, и выражаемые ими значения) не совпадают, тогда как смысл высказывания остается неизменным. Информация ИТ не искажается, а лишь иначе распределяется.

Вопросы и задания

1. Проанализировав точки зрения одних и тех же учёных, рассмотренные в рамках данной и предыдущей темы, сравните их трактовки основных понятий переводоведения.

2. Какие особенности текста, по вашему мнению, влияют на перевод?

3. Какие особенности межкультурного общения влияют на трансформации и перевод в целом?

Тема 4. Трудности устного перевода. Влияние переводческих решений на восприятие текста конечным получателем

Чтобы понять, каким образом те или иные переводческие решения влияют на конечный продукт переводческой деятельности (текст перевода) и на его восприятие получателем этого продукта, следует понять, в какой более широкий контекст входит перевод, какое место перевод занимает в общении людей и в межкультурном взаимодействии. Контекст это двоякий: с одной стороны, перевод входит в систему деятельностей, осуществляемых переводчиком как личностью (так сказать, внутренний контекст, который по-своему определяет действия переводчика), с другой стороны, – это взаимодействие людей в обществе, частью которого и является перевод (так сказать, внешний контекст, который тоже по-особому определяет действия переводчика).

Как было сказано, большая часть подходов к переводу проецируют его лишь на одну из двух плоскостей – систему языка или текст (тексты).

Язык в данном случае является не чем иным, как лингвистическим конструктом, построением учёного, а текст – застывшей данностью, набором предложений-высказываний; столь же статичным в таком случае оказывается и сам перевод. Всё многообразие определений перевода, предлагаемое «Толковым переводоведческим словарём» Л.Л. Нелюбина [Нелюбин 2003: 137–140], сводится по сути своей к двум: перевод – это либо соотношение систем языков, либо соотношение текстов. Ни то ни другое не имеет ровным счётом никакого отношения к субъекту деятельности – переводчику. Аргументированная критика подобных трактовок, ставших традиционными, высказывалась параллельно с их разработкой (см., например, статью А.Н. Крюкова [Крюков 1984]), а также в наши дни (например, работы А.Г. Витренко [Витренко 1999; 2005а]). Вполне возможно, что эта критика осталась незамеченной потому, что не несла в себе серьёзной содержательной альтернативы традиционным взглядам, которые были целесообразны и приемлемы для современного им этапа развития науки. Непродуктивность «классических» моделей и теорий для решения насущных сегодня проблем видится нам не только в том, что из них элиминирован сам переводчик, но ещё и в том, что такой односторонний взгляд на перевод ограничивает исследователя дизъюнкцией «перевод – либо процесс, либо продукт процесса (текст)», не оставляя возможности выйти за эти рамки или попытаться понять взаимосвязи между процессом, его продуктом и той психической и социальной «средой», в которой оба они существуют. Формальная постановка союза и между «процессом» и «продуктом» особой ясности не вносит. Не вносит её и констатация того, что между процессом и текстом находится осуществляющий перевод переводчик, так как следует выяснить его роль во внутренних взаимодействиях этой системы.

Очевидно, что подобной точки зрения на перевод недостаточно; необходимо ввести какое-то промежуточное звено, соединяющее процесс с его продуктом, либо вообще пересмотреть «составляющие части» перевода. По-видимому, именно такие стремления являются основой для толкования перевода как межъязыкового обслуживания или посредничества [Комиссаров 1990], однако и в этом случае взаимосвязи между переводом как процессом, переводом как посредничеством и переводом как продуктом остаются непрояснёнными.

В попытках поиска «промежуточного звена» мы опираемся на знаменитые идеи Л.В. Щербы о трояком аспекте языковых явлений [Щерба 2004: 24–39], которые в науке получили несколько различные интерпретации и различное развитие.

Так, А.А. Леонтьев утверждает, что предлагаемая им триада «язык как предмет, язык как процесс, язык как способность» близка триаде Л.В. Щербы, но отличается от неё тем, что перечисленные категории являются частями единого объекта – речевой деятельности [Леонтьев 2007: 23]. С последним заявлением трудно согласиться: вряд ли три аспекта языковых явлений Л.В. Щерба понимал не как части единого целого, хотя, возможно, мы делаем слишком категоричные выводы из высказываний А.А. Леонтьева.

Вот что относительно единства трёх аспектов Л.В. Щербы пишет С.Д. Кацнельсон: «Три аспекта языковых явлений – это абстрактные моменты живой целостности, невозможные один без другого и в сумме составляющие противоречивое единство. Каждый из аспектов должен быть выделен в его отличии от других, но определение своеобразия каждого аспекта невозможно без оглядки на другие аспекты, без выяснения условий его взаимодействия с другими моментами» [Кацнельсон 2009: 101–102].

В.М. Павлов в сноске к основному тексту высказывает важное замечание: «Заслуживает внимания, что у Л.В. Щербы речь идёт о “говоримом и понимаемом”, а не о “сказанном и понятом”, т.е. не о “текстах” (“на языке лингвистов”), которые здесь же характеризуются – вне процессов говорения и понимания – как нечто “мёртвое”» [Павлов 2008: 71]. Следовательно, говоримое и понимаемое, по Л.В. Щербе, как и другие аспекты, никогда не теряют своей динамической, процессуальной, деятельной сущности.

Интересное развитие суждения Л.В. Щербы получают в теории А.А. Залевской, которая обращает особое внимание на то, что Л.В. Щерба называл речевой организацией, и делает вывод, что говорить следует не о трёх, а о четырёх аспектах [Залевская 2005: 32–37; 2007: 88–95]. Четвёртый аспект (речевая, или языковая организация) является не просто фактором, обусловливающим речевую деятельность и её проявления в языковом материале и языковой системе; речевая организация может рассматриваться «…как единство процесса переработки и упорядочения речевого опыта и получаемого в результате этого процесса продукта – индивидуальной языковой системы…» [Залевская 2005: 33]. Становление речевой организации индивида не ограничивается лишь языком и речью, оно «…связано со своеобразной переработкой не только речевого, но и всего многогранного опыта взаимодействия человека с окружающим его миром…» [Там же: 400]. Постоянной переработке подвергается не только содержание речевого опыта, но также и сами способы его переработки и хранения.

Принимая во внимание, что перевод как вид речемыслительной деятельности неминуемо входит в состав более широкой коммуникативной деятельности индивида и поведения в целом, играя в нём определённую роль, и имеет своим продуктом текст, также функционирующий в рамках взаимодействия индивидов, мы выделяем во всех переводных явлениях три аспекта: перевод как вид речемыслительной деятельности (перевод-речь), перевод как вид общения (перевод-общение) и перевод как продукт деятельности (перевод-текст). Заметим, что это не три отдельных объекта, а три стороны одного объекта или три ракурса его рассмотрения.

Выражая в общем ту же мысль, что и Л.В. Щерба, С.Д. Кацнельсон, В.М. Павлов и А.А. Залевская, А.А. Леонтьев указывает, что «соотношение языка как общественного явления и как явления психологического, языка как системы и языка как способности есть соотношение динамическое, раскрывающееся в их взаимопереходах» [Леонтьев А.А. 2007: 63]. Точно так же и между тремя аспектами перевода нет непроходимой и однозначной границы. Триединство перевода – это динамическая система, существующая только в деятельности переводчика; ни один из названных аспектов не существует сам по себе, находясь в постоянном взаимодействии с другими аспектами и с деятельностью в целом, каждый из них есть момент (в смысле движущая сила) других.

Тогда здесь возможны три «стыка»; рассмотрим каждый из них отдельно:

а) перевод-речь – перевод-текст

Сразу следует подчеркнуть психолингвистичность подхода к тексту – последний не существует сам по себе, без человека, означивающего знаки текста. К тому же человек «работает» не с текстом как таковым, а с тем, что лежит за текстом, со смыслом и значениями [Залевская 2002, 2005; Леонтьев 1997: 142–144], с образом содержания текста [Леонтьев А.А. 2003: 263–266], или его ментальной проекцией [Залевская 2005: 394–481; Рубакин 2006: 106]. «…Мы отражаем в образе не внешние перцептивные признаки предметов; они, эти предметы, а значит, и их образы для нас с самого начала “одушевлены” значением предмета – не его прагматической функцией в индивидуальном поведении, а именно значением, социально значимым, имеющим социальную природу и закреплённым в языковых формах» [Леонтьев А.А. 2003: 262].

Текст, таким образом, может рассматриваться как сложный языковой знак [Залевская 2002: 63], своего рода многократное наслоение превращённых форм (значения которых при вхождении в эту сложную систему дополнительно преломляются ею), которое способно вызывать к жизни в сознании индивида не просто группы значений слов или высказываний, а многократно наслаивающиеся друг на друга и взаимопроникающие смыслы, связанные с различными по характеру и «объёму» единицами и элементами многомерного опыта индивида.

Мы считаем совершенно нецелесообразной в рамках данной работы саму постановку вопроса: оригинал и перевод – это лики одного текста или же разные тексты. Единая общепринятая типология текстов если и возможна, то лишь в перспективе развития науки [Залевская 2005: 341–345], а потому непонятно, по каким общим критериям разграничивать или объединять перевод и оригинал; к тому же однозначный ответ на этот вопрос зависит от того или иного исследовательского подхода и определён рамками конкретной модели или теории. Более того, «…образ содержания текста, как и любой предметный образ, принципиально динамичен. Он не есть, он становится, и лишь в постоянном становлении – его бытие» [Леонтьев А.А. 2003: 263]. Следовательно, и отношения между «текстом» оригинала и «текстом» перевода не могут быть статичными и однозначно данными.

Текст не существует отдельно от речемыслительной деятельности по его порождению или восприятию, и лишь лингвист отрывает, абстрагирует его от деятельностной реальности. «В письменном тексте оказались сжатыми деятельности, начиная от предметной, в которой в качестве её внутреннего момента возникли идеальные образования-значения, и кончая производством речевого высказывания, а, оторвав в анализе текст от этих деятельностей, лингвист придаёт тексту самостоятельность, которую он в реальной жизни людей не имеет. Опускание связей письменного текста с деятельностями, стоящими за ним, которое происходит в лингвистическом анализе, может восприниматься как их отсутствие и вести к представлению о выводимости характеристик текста из его анализа, а не из анализа деятельностей, сжатых в тексте» [Тарасов 1987: 146].

Вместе с тем текст существует и как комплекс знаков, и как смысл, за этими знаками скрывающийся, ими выражающийся, и многочисленные переходы от одного «состояния» текста к другому выявить непросто. Говоря о классическом рисунке «Два профиля и ваза», В.П. Зинченко со ссылкой на М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского указывает, что невозможно точно сказать, ваза это или профили: «В действительности, на психологическом языке, это чувственная ткань возможного одного или другого образа, для порождения которого (т.е. для появления его в сознании. – А.Я.) должен быть совершён тот или иной перцептивный акт» [Зинченко 2010: 35]. Сами «тексты» оригинала и перевода как различные в сущности своей тексты или их единство – это чувственная ткань образа, которая наряду с биодинамической тканью процесса восприятия и осмысления представляют собой «строительный материал» образов и действий. «…Но этот материал может пойти в дело, а может остаться неиспользованным, неопредмеченным, некатегоризованным» [Там же]. Тело текста оригинала и тело порождаемого текста могут осознаваться как неразрывное целое. Следовательно, нельзя однозначно утверждать, что переводчик относится к переводу и оригиналу всегда как к отдельным текстам или всегда как к одному и тому же тексту. По всей видимости, многочисленные переходы от одного такого состояния к другому насквозь пронизывают весь процесс перевода.

Для нашего анализа наиболее перспективен подход, при котором мы имеем дело не с привычной оппозицией двух «внешних» по отношению к сознанию текстов, а с внешней и внутренней формой единого целого (процесса?), которое представляет собой «метаформу» [Там же: 227]. Отсюда следует, что при переводе из одной, первой, внешней формы текста рождаются его «внутренняя» (в сознании переводчика) и «вторая внешняя» формы (разумеется, что рождаются они не сами, а в результате деятельности переводчика). Это триединство как раз и составляет «метаформу» текста, ей и оперирует переводчик, а не отдельными только её формами. Значит, говорить о том, что переводчик порождает другой текст, не совсем верно, и мы будем употреблять подобные выражения лишь для простоты изложения, всегда помня, что порождается не текст во всей его полноте, а одна из форм его бытия.

Следовательно, то, что принято называть текстом перевода, или переводным текстом, отражает лишь часть того многообразия процессов, которые можно наблюдать при психолингвистическом подходе к переводу. Важно помнить, что иллюзия прямого отображения в «теле» текста стоящей за ним психологической реальности, идеального образа редуцирует перевод лишь к одному из его важнейших аспектов. Впрочем, такой частный случай, такой односторонний взгляд на участвующий в переводе текст целесообразен и часто используется в исследованиях, например, сопоставительного или литературоведческого толка, но в анализе перевода с психолингвистических позиций оказывается неэффективным.

Перевод характеризуется среди прочего тем, что он есть средство «передачи сведений» о реальной или идеальной действительности (то есть в идеальной форме, что не отрицает её реального существования) – переводный текст является превращённым, «второочередным», косвенным изображением действительности, а зачастую не действительности, а части знаний автора исходного текста об этой действительности. Коль скоро текст – это отражение действительности, тогда перевод – отражение отражения (или отражение изображения), своего рода метаотражение. Впрочем, с последним заявлением можно и поспорить, ведь перевод как метаотражение не относится к какому-то более высокому уровню, не является суперординатой. Перевод тогда можно назвать «вторичным» отражением, «вторичной» формой. В отличие от превращённой формы, где содержание непосредственно не выражается, во вторичной форме содержание выступает непосредственно, но с остатками связей с первичной формой; непосредственное выражение содержания в превращённой форме исключено, во вторичной не исключено, оно возможно, но необязательно. Вторичность формы определяется не её подчинённостью первичной форме, а, так сказать, очерёдностью, тем, что первичная форма существует вне и до деятельности переводчика, вторичная появляется, порождается в результате такой деятельности, она невозможна без прохождения через сознание переводчика.

Интересно здесь высказывание Л.Г. Васильева: «При метаотражении устанавливается уже не сам денотат, а его трансформированный сознанием говорящего облик – сигнификат…» (цит. по: [Залевская 2005: 273–274]). С этой точки зрения переводчик работает не с денотатом, а с сигнификатом. Но так как понимается не текст, а то, что лежит за текстом, то в норме, без дополнительного обдумывания и переходов от одного уровня осознаваемости к другому, переводчик относится к тексту не как к сигнификату, а как к денотату. Тем более, что текст приходится переводить в рамках конкретной ситуации общения, с которой он всегда соотнесён. Скорее, как к сигнификату к тексту относится лингвист, изучающий перевод.

Возможно, для дальнейших исследований есть смысл особого рассмотрения различий между условно обозначенными понятиями «сигнификативного» перевода и «денотативного» перевода. В некоторых ситуациях имеет место именно отношение к тексту как к сигнификату (обучение, письменный перевод), текст продолжает функционировать для переводчика не как часть ситуации общения, а как трансформированный сознанием облик содержания.

Итак, переводчик в своей речевой деятельности оперирует не собственно текстом, не с его формальной оболочкой, а сознательным образом этого текста.